месть пустого места

               
             (из разговоров с Миланом Кундерой)

   Вы утверждаете, что Кафка разглядел то, что не  увидел никто: не только первостепенную  значимость  бюрократического феномена  для  человека, его  положения  и  его  будущего, но также  (что  еще  удивительнее) поэтическую  потенцию, которая  корениться  в  фантастическом  характере  бюро.

    Признаться, споткнувшись  об  эту  длинную  фразу,  я  испытала  странное  чувство - что  меня  крепко  надувают. Почему  же  никто? А  Гоголь  с «Шинелью»  и  «Носом»?  И   при   том,  чуть  ли   не  на  целое  столетие  раньше  Кафки.  А  Гофман  с  его  фантасмагориями?  И  в  целом,   не  следует  ли  в  подобных случаях ,  прежде  всего,  вспомнить  про   архетипические,  сказочные  истоки   всякого  рода   подобных   фантазий  и  литературных  схем?

    И  знаете, что  я  подумала?  Я  подумала,  что,   во  -  первых,  никогда  не стоит  расслабляться,  имея   дело   с   беллетристами,  само   искусство  которых   в  построении    текста  порой  сродни  изящному  искусству  фокусника,  умеющего  ловко  извлечь  из  своей  волшебной  шляпы  нужный ему  смысл -  кролика, в  случае  чего, всегда  готового смыться. 
   А  во-вторых,   задумалась  о  Кафке  и   Гоголе.  А точнее,  о своем отношении  к  ним. То, что  оба  являются  великими  писателями  на сегодняшний  день   это -  безусловная  истина.  Но  -  равнозначно  ли  их  величие?

    Кафка  и  Гоголь,  Есенин  и  Пастернак,  Джойс  и   Пруст…      В  чем   сходство   и   различие  этих  столпов   литературного  ойкумены?

   Если   подходить    к    этому  вопросу   не   с    позиций  литературоведения,  а    с   самых    обычных   читательских – ответ  можно сформулировать    в    двух    словах.  С  одной стороны,  в  незыблемости  их   профессиональных  авторитетов,  с   другой –  в   катастрофическом  разрыве  по   очкам.  Кто читал  Кафку, Пастернака,  Джойса? В   моем,  не  самом  профанском   в   отношении  письменного  слова   окружении – таких   людей  единицы. И  те, вполне  возможно,  легко  обошлись  бы и  без  Кафки, и без  Джойса, и даже, как  это не   кощунственно  прозвучит,    без  « во  всем  мне хочется дойти до самой  сути» -   если  бы,  в  свое  время, этих  писателей  другие  писатели  не  сделали   супермодными  и   интеллектуально  престижными. Как, вы  не  читали  «Доктора Живаго»?!  Вы  слыхом  не   слыхивали  про Джойса?!

   Я  краснею. Я  несколько раз  добросовестно  принималась  их   читать и каждый  раз  выдыхалась,   не  добежав  и  до  середины. Это  невозможно!
 Во  всяком случае, не  при  нашей  жизни.  Такое  чтение  сродни поиску иголки,  которая нужна  тебе позарез, чтобы заштопать разодранные  в нескольких  местах  джинсы,  в  огромном,  путаном  ворохе  швейных  принадлежностей.  Да и  не факт, что когда ты  ее найдешь, она не  окажется  тупой  или сломанной.
Но   означает   ли     все   это,  что  я   в  любую минуту  готова  расстаться  с  Кафкой,  Джойсом   и  Пастернаком,  легкомысленно  тюкнув   на    делит  на  деревянной  клавиатуре   своего  книжного   шкафа?  Облезете!

     Пусть  стоят. Они  вам не  мешают. А уж  мне -  тем более.

Но спросите  меня:  что  бы  я  вынесла,  в первую очередь,  из  горящей избы:  Кафку  или  Гоголя? Есенина или  Пастернака? Черный  квадрат или  грачей?
И  я  вам отвечу: а  почему  изба  непременно обязана  полыхать?
Что это  за  болезненная,  перманентная   российская  потребность  такая  в   форсмажоре?  Перевернутый,   как   в   камере  обскура,    выбор  из   двух  плохих?    А    где  третий  вариант  – нормальный,  приемлемый?

Короче, я    отвечу  на  это  так,  как  всегда  отвечали  остроумные журналисты  при советской  власти, помещая подобный вопросы  в рубрику  « каков  вопрос, таков ответ». 

Вы   уверены, что  все  еще   хотите  его услышать?
Ну,  хорошо.  Вы   это знали!

 Ну,  разумеется  я - за  грачей. На   что   мне  черный квадрат?  Черный, красный,  белый  - все это  не более,  чем  абстракции,  платоновские  идеи.  Физически  воплотить  такую живопись  может  любой, у  кого есть  ведро,   кисть  и   краски.   А  кто  изобразит  запах  талого  снега  и   тревожные,  наполненные ожиданием   крики  вернувшихся  птиц? То  особенное  состояние  природы, последние  ее,  смутные  мгновения,  перед  тем, как все  затопит  солнечный  свет   и  жизнь  вступит  в  свои  права?  Кто   предъявит   это   уникальное  мастерство  и, тем самым,  во  все  рога  протрубит  об   очередной победе бессмертного  искусства?

Однозначно.  Я  выхвачу из  пламени  грачей.  И томик  Гоголя.  Я  его люблю. Меня восхищает  мощь  таланта  Николая  Васильевича. Его  бесподобный юмор, фантазия,  краски, особенный,  с  неподражаемым  малороским   обаянием  язык.  Вся  эта  не  гипотетическая  «поэтическая  потенция», свернутая  в  суховатую, как   маца,  формулу,  а  ее  захватывающий,  вольный  и  вместе с  тем  таинственный  в  своем  неиссякаемом  источнике  могучий    разбег и разлив. 
Но может  быть,  я  тут  пристрастна? Может быть, во мне говорит примитивное  национальное  чувство,  осуществляющее  отбор  шедевров по своим  собственным  законам? Вероятно,   так  оно и  есть. Я  принадлежу русской, славянской  культуре,  в незапамятные времена,   и  не нами, а нашими  предками    вписанной  в   контекст  общеевропейской,  но   -  несомненно,    по   многим  параметрам  другой,  отличающейся,  своеобычной.  И  вполне  вероятно, что именно  по  этой,  национальной,   славянской  причине,  и  Гашек,  и  Фучик,  и  Отченашек  с  детства  без  каких-либо  усилий  стали  для  меня  чем-то  своим  и   неотъемлемым,  а  Кафка – почему - то  так  и  не  стал,  нет.  Он – по-прежнему,   торчит  где-то  сбоку  и   особняком,  мерцая  с  застекленной  суперобложки   вызывающе  тревожными, то  ли  печальными, то  ли   хитрованистыми, но,  явно,  не  русскими  глазами.  Точнее  –  замком. А  может  быть  замком,  ключ  к   которому  ( особенно, если  у  тебя  нет  смазки)   -    лучше  предоставить  подбирать   Фрейду,  отлично   разбирающемуся   в  подобных   вещах, таких,  как отношения  жертвы  и  палача,  общества  и  человека, власти  и  таланта.  Качества  таланта, наконец.

Ты любишь Кафку? Я  не люблю  Кафку!

 Да  при   чем  тут   вообще  любовь? Кому   понравится  кошмарный сон?

Многие  и   Достоевского  не   переваривают.  При    том,    не  сознательно,  а абсолютно  интуитивно.  Будто  внутренностями   чуют   то, о  чем  говорят  другие,  что  Раскольников  –  это  код  русской революции.  Молодость, бедность –  выстраданная   идея – ее  последующая  реализация –  раскаяние  и  наказание. Это  же  все  про  нас!  Весь  19   век – зреющая  идея справедливости,  61  год -  отмена  крепостного права  - дарование  свободы  в нищете  и  обездоленности,  разгул  беззакония,   1905 год   -  спусковой  крючок  к   действию – далее, соответственно,    революция, контрреволюция,  гражданская война, террор
(нескончаемая  цепь  кровавых  преступлений)  и  - наконец, венец -  1941 – 1945  всенародное, омытое слезами,  искупление  прошлого. 
     Трагическая  история  о   людях,  в  силу  бедности, личных обстоятельств   и  архаичного  устройства  государственной   машины,  лишенных  возможности  нормальной  жизни  и   самореализации   и   в  итоге  вынужденных  вступить  на  путь  криминала.  А  что  делать?  Не  убивать? ...

Но  вернемся  к  Кафке. Теперь я  вижу,  что  не  вполне  права.  Этот  напуганный   горгулиями   пражанин,  несмотря  на  всю  свою   бросающуюся  в  глаза  чужеродность,  окольными   тропами,   все  же  проник  на   «гостеприимную»   российскую   почву   и   довольно  органично  на  ней  прижился.  Но  не  сам  по  себе,  а  благодаря  эстафете,  подхваченной  братьям  Стругацкими.   

   Сочинив   «Понедельник начинается в субботу»,  который   в   свою очередь трансформировался  во   всенародно  любимый   фильм «Чародеи»  -  в  этом,
обрусевшем     советском    варианте,   с   вполне  доступном  пониманию   обычного  человека   НИИ,   бабами   Ягами  и   колдунами  из  всех   республик   бывшего  СССР  - Кафка  явился   к   нам  уже   как   свой,  точнее  триумфально   подкатил   к   парадному  подъезду   на    удалой,  звенящей бубенцами   тройке,  окутанный   искрящимися  и  клубящимися  пушкинскими  метельными  вихрями.
Вы слышите меня, русские, белорусы,  украинцы?!  Именно здесь  произошла историческая   встреча   Кафки   и   Гоголя  (отдельная благодарность  кенигсбегцу  Гофману).   
 
     Впрочем,   бабушка   Яга  ( она   же   старуха    Изергиль)  кажется,  строго-настрого  запретила   цыкать   имплантантами  (  доступными    каждому  простому   россиянину,  честно  послужившего   Родине  с   ее  светлым идеалам) -  поэтому,   прихватив  заслуженного  чешского писателя за язык в том самом  месте, где  он,    с   моей  точки  зрения,  позволил   себя  самовольно   перемонтировать   литературную  иерархию,  не  озаботившись убедительной   мотивировкой  -   я  намерена на этом  успокоиться и  от фантастического  Кафки,  не  оставляющего  попыток  стать  былью    -   перейти  к  другим,  не  менее  спорным  вопросам,  например  -  формы.

      «Графомания,  -  пишет   Кундера.  -   Это  мания  «писать не  письма, дневники, семейные хроники  ( то  есть для себя или для своих самых близких), а  писать книги  (то есть  обретать  аудиторию неизвестных читателей)» («Книга смеха и забвения»). Это не  мания  создавать  форму, а мания навязывать свое  «я» другим. Самый  гротескный вариант желания власти».

     Итак,  оставив  в  стороне  вопрос  жанра – письма, дневники, семейные хроники  - а также   свободу  воли  всякого, не  являющегося заложником обязательно  системы  образования,  отложить   чтение  в  сторонку -   
 -  спросим  себя:  чем  мания  создавать  форму, лучше  мании  навязывать  свое  бесформенное  печатное  «я»?

 Почему  в   трактовке  Кундеры,  первая   мания  выглядит   гораздо    более   доброкачественной,  чем   вторая? И  может ли  мания,  в  принципе,  быть  чем - то  доброкачественным?

Если уж на  то пошло,  бюрократия, которой  писатель  в  связи с Кафкой посвятил  столько   проникновенных  слов,  по - сути,   разве   не  является именно  этой   самой  «манией  создавать  форму». Нет?  Тогда   обратим свой взор на   армейскую   форму,  вспомним   про  клубный  дресс- код…

Русскую  литературу  часто  упрекают  в   бесформенности. Но  господа, взгляните  на  политическую   карту!  Легко  вам  говорим о  форме. А  вы  поносили  бы   безразмерную,   нашу!

«Европа.   В эпоху  Нового  времени  религия  уступила место культуре (искусству, литературе, философии) воплотившей   высшие  ценности, благодаря которым европейцы узнали  себя, определили себя, с которыми себя отождествляли. Так  и  сегодня  культура уступает свое место. Но кому и чему?  Где та  область, в которой реализуются высшие ценности, способные объединить  Европу?   … европейская  идентичность становится образом, который  удаляется  в  прошлое… ».
Я  не  говорю  про  своих  родителей, но даже  и  на  мое,   не вывернутое   канонадами  второй  мировой  ухо,  весь  этот пассаж звучит как выдержка  все  из  того же  Кафки. О чем он?! Какая идентичность? Какие ценности? Какая  философия? В  какой  прошлое  весь  этот  грандиозный,  сверкающий     точечно  сконцентрированными  огнями   культуры,  корабль  удаляется?!

   Европейцы  скорбят по  прошлому?

  Ну, тогда  понятно,  почему мы  никак из  него не  выплывем!
«Брох   воспринимал  китч   как   заговор  моногамного  пуританства  против века  Просвещения»… 

    Тысяча и одна ночь.

 Пуритане  против   Просвещения,  но  при   этом  за  массовую  культуру, фирменным  знаком  которой  является  китч?  За  массовую  культуру  без  просвещения, ибо   китч  по  Броху   –  нечто   противоположное  Просвещению,  также   как  и   моногамия?  Думаю,  не  только  Андрей Уорхол,  но  и   Ландау  тут  бы   просто покатился  со смеху!  Особенно в  части  моногамии. 
Мне  тоже  нравится.  Жонглировать словами.

Что  сказать? Без  сомнения,  это  увлекательная  игра.   До тех  пор, пока   не начинаешь  замечать, как  извращенный   смысл   беспомощно  соскальзывает  на  пол,   проскакивая   между   весело   летающими  шариками,   и  зритель вдруг  не  спохватывается, что  с  ним  ведут нечестную  игру  - игру   без  правил.  Тут   уж  фокуснику   становится не  до веселья.
Известно ведь,   все  игры  без  правил, как  правило –  прощу прощения за каламбур -   заканчивают  диктатурой.  Уж  как-то  оно  так   устроено в  этом  мире.

Но следует  ли  из  вышесказанного, что  раздосадованная,   я  в   гневе  выброшу   зарапортовавшегося   Кундеру   вон  со  своей  битком  набитой  книжной  полки?
 
  При всей  своей  вспыльчивости и эмоциональности  -  я  никогда этого не сделаю.  И  причин  тут  тоже  две.   

   Автор «Невыносимой легкости  бытия» для  меня -  не  просто  писатель,  с  акцентом на  четвертой  движущей  сил  всех  социальных  перемен – скуке 
( три  первые  -  секс,  деньги и  власть)  -  но, в первую очередь,  человек, который  занимает  свое, а  не  чужое  место  в   не   столь уж  густых  рядах    современных  живых  пишущих,   и  если такое место вдруг  почему - либо  окажется   вакантным,  я   уверена -  месть  не  заставит  себя ждать.  Эту  будет  месть  пустого  места –  феномен,  мало  изученный  в  России,  но от  этого  действующий  не  менее  жестко.

 И наконец,  честно признав, что события  68  года прошлого века  – ввод русских  войск  в   Чехословакию -  немало  способствовали   популяризации  чешского искусства  и   выгодам  его деятелей   на  европейской  авансцене,  он,  тем  самым,   в  значительной  степени  реабилитировал  русских  швейков,  а  за  это  ему   можно   кое – что   и   простить.  В  конце  концов,   кто  из  нас   не  занимался   коммерческими   шашнями   или,   хотя  бы,  не  изучал  их   механизмы?