Частный человек

Глава 1

ЗНАКОМСТВО 

Начнём, благословясь.   
Вернёмся в Москву в тысяча восемьдесят второй год. Мы поделили квартиру. Она переселилась в две другие комнаты нашей огромной коммунальной квартиры, лучшие комнаты чем у меня. Я остался здесь, в тех двух, в которых продолжалась наша супружеская жизнь.
Мы получили эти две комнаты когда она родила Аську - нашу дочурку. Была весна 1980 года. Счастье захлёстывало нас, когда мы получили это жильё. Четвётый этаж и вдобавок чуть, на полэтажа выше. Лестница в четырнадцать ступеней поднималась выше, в нашу коммунальную квартиру. Жили там мать и сынок пьяница. Он бухал по тихому и жили они в начале нашей квартиры. На работу он не ходил. Молодой парень, чьего голоса ни в жизнь я и не услышал.
Мать у него была баба гвоздь. Она лезла во всё, злобная и хитрая. Я помню, как она с другими жильцами напали на меня. Я двинул кулаком, попал в глаз кому то и все рассыпались от меня. Месть за то, что моя, в ту пору, жена, была умнее их вместе взятых. Она была горда, когда они были плебейками высшей пробы, независима, а они зависили от того о чём договорились. Ну, договорились и получили по первое число. Больше ни разу они на меня не посягали в течении трёх лет, когда им предложили переселиться в Биберево из центра Москвы, район у чёрта на куличиках, куда и добраться было мечтой недоумка.
Нам тоже предложили этот вариант - поедь не знаю куда и зачем. Мы отказались. Тогда нас забыли. Больше ни разу не побеспокоили нас и мы были довольны этим. Платили за метры в двух комнатах, которые были числом 28 и ни копейкой больше, а жили в четырёх комнатах, на которые никого нового не присылали. Квартира была ветхая-ветхая, в старом доме, с потрескавшейся штукатуркой если смотреть на дом снаружи, с потолками нависавшими над нами бесконечной угрозой.   
Была огромная комната в квартире, где рухнул потолок. Соседи испарились, а я превращал комнату в склад хлама годами. Там были бутылки от пива и вина, и раз в 2-3 месяца я тащил стеклопосуду в магазин и брал новую порцию вина совершенно безплатно, ведь посуда была по 12 копеек за бутылку и по 17 за 0,75. Они скапливались у меня после визитов ко мне дам и тогдашних моих друзей.
Зима московская. Я лежал в больнице с переломом ноги. Больница была налево от нашего дома. Сад неогромный в бльших деревьях, стоял без листьев. Январь, холодюга по Москве.
Палата на десять больных. Я лежал прочитывал книжки одну за другой. Напротив меня лежал молодой человек по имени Алёша Астрахан, друган мой на пять последующих лет. Он присматривался ко мне, а я к нему, наверное, первые полчаса. Мы сразу почувстволи себя, как будто это не палата, а обусловленное место нашей встречи, которое предрешено нам. Поболтав о том и о сём, мы захотели выпить. У меня были штаны и шарф под матрасом. У него было пальто и шапка. Ботинки мы брали у старика, лежавшего под окном. Он всё время кашлял и кашлял. Ночи и дни проходили под его саднящий кашель, что было неудобно всей палате. Но что поделаешь, кашляет. 
Лёша пошёл в Елисеевский и принёс бутылку "Текилы". Бутылку большую, в 750 граммов. Мы уединились в комнатке, которая запиралась, в которой стояло устройсво для медицинких надобностей. Каких надобностей я не представляю. Ключь был у нас, то есть был у него, у Лёши, потому что подходил к квартире, в которой он жил с папой и мамой.    Он щелкнул замком, мы прошли внутрь комнаты, сели на стулья, налили стакан "Текилы" и он, благословясь, выпил, крякнул от удовльсвия и протянул мне. Я выдохнул воздух и опрокинул за ним. Тепло разлилось по всему телу и стало хорошо-хорошо. Спали классно и поднялись на следующий день бодренькие, готовые пойти ради "Текилы" куда и как угодно.
Я поправлялся от лекарств и уколов, которые прописал мне врачь, но дело было долгим и утомительным. "Текила" увеличилась до полторы бутылки на брата, причём мы оставались трезвыми, как нам казалось, хотя были под большим шафе.
Мой новый друг был красавец. Брюнет с синими глазами. Задумчивый, моего роста, пополнее чем я, с улыбкой, которая говорила всем: всё трын-трава. Улыбайтесь, как я и тогда будет вам отлично жить на белом свете.
Он выписался из больницы раньше  чем я, а я протосковал недолго. Лёша пришёл на следующий день. На нём был халат, надетый на его пиджак, белый, такой какой выдают больничным посетителям. Мы перемигнулись и пошли по коридору туда, куда ходили каждый день - в комнатку с медицинцим устройсвом. Ан, глядь - там медсестра и врачь. Мы не подумали что в Елисей мы ходили позже, а сейчас было часов двеннадцать и у врача и медсесетры было рабочее время. Тогда пошли в туалет. Он достал "Текилу" и стакан из старенького рыжего портфеля, который взял с собой. Я выпил, потм он. Закусь - были конфетки "Ирис". Он не сообразил принести что нибудь повесомее, что подходило бы нам под "Текилу". Мы сидели на подоконнике. За окном падал с серого неба снег.             
       
Глава 2

ДОМ

Меня выписали через неделю после него. Объятья жены, бабка её, смотрящая на меня с выражением отчаянья на лице, моя дочка, которая обрадовалась мне, визжала и уговорила пойти с нею в сад "Эрмитаж" погулять. Было холодно и нас на больше чем полчаса не хватило. Пили чай и потом я ушёл в свои две комнаты, где было тихо, безлюдно, откуда бедность смотрела на меня со всех сторон. Шкаф с моим тряпьём, диван в дальней комнатушке, выходящее в Малый Каретный переулок и комната совсем маленькая, поистине моя, с письменным столом за которым я писал стихи, ветхий, но крепкий и ложе моё, на котором развалилось восемнадцать человек, как я помню, во время моего дня рождения.
Я позвонил Лёше, продиктовал ему адресс и лёг на моё ложе.
Квартира была тиха, как наш переулок, по которому не ходили машины. Мёртвый переулок. Ни звука не доносилось из окна. Я заснул сразу, как только прикоснулся к подушке. Сказалось что я отвык от улицы, от серых московских дней, от неба надо мной, низкого и тоже серого в морозном январе.
Проснулся я потому что кто то позвонил в дверь. Я пошёл открывать и увидел Лёшу с мороза, в зимней заячьей шапке серо-белого цвета, цветущего здоровьем, розового и своего. Выглянула Маргарита в голубом халате, поздоровалась с ним и гордо прошла на кухню с чайником. Лёша спросил меня:
- Твоя жена? 
Я кивнул и мы прошли в мою комнату. Он осматривался, подошёл к окну, вглядывался в мёртвый переулок, пустой и тихий.
- Значит, ты тут живёшь. Классное жилище. Давай, по маленькой.
Он достал двести пятьдесят граммовую бутылочку дешёвого советкого коньяка. Я сделал два бутерброда и мы дерябнули из рюмок, которые выставил я из шкафчика.
К нам постучали. Вошла Маргарита в тёмно зелёном платье. Мгновенный вгляд на него и тоненьким голоском она сказала:
- Будете чаю? С вареньем? 
Мы согласились. Она принесла пол торта, расставила стаканы и мы проболтали, наверное, два часа. Закричал ребёнок. Послышалось недовольное брюзжание старухи под дверью:
- Ребёночек проснулся, а они чаи гоняют. Христа на них нетути.
Маргарита откланялась и вышла из комнаты. Ребёнок перестал визжать и квартира погрузилась в тишину.
От батарей шло тепло и как то убаюкивало нас. Лёшка заснул у меня на диване. Он спал как маленький мальчик. Ресницы его, чёрные и громадные, под щекой рука, одетый и тихое тихое дыхание.
Я потушил свет, прошёл в первую комнату, которая выходила на Малый Каретный переулок, сел за письменный стол и включил лампу. Из ящика стола достал тетерадку, в которой я записывал стихи и ночь началась так, как я хотел. Рифмы сгущались в моём представлении, я думал и стихи приходили ко мне. Странно, я никогда их не правил. Они рождались сами собой, учили меня миру и я учил их становиться передо мной во фрунт, отдавать честь - смысл того что делаю. Часа три я просидел за столом. Выкурил пол пачки "Примы", утомился и лёг спать. Стихотворение переписал в тетрадь из черновой тетради. Оно лежало написанное, готовое, но никто в мире не интересовался им, никто в мире. Лёша - он далёк от этого, как Магадан от Москвы, спит. Пусть спит. Завтра будет день, будет пища. Да, завтра суббота, а в понедельник нужно шагать на работу. Не охота, а надо идти. Лёше лучше чем мне. Молоденький, ничего не делает, только денежки просит у мама и папа. Хорошо ему. У-у-у - я улетаю в туннель... сейчас начнётся что то интересное... потрясающее... и я засыпаю...

Глава 3

МЫ С ЛЁШЕЙ

С Лёшей мы гуляли по Москве, сидели в кафе мороженном на улице Горького на втором этаже, возвращались домой, ужинали с Маргаритой.
Однажды он мне сказал неестевенным голосом, что любит Маргариту и бла-бла-бла... Я вытащил его в чёрный коридор, была такая дверь, которая была на крючке в нашей квартире, ну, вытащил его и предупредил, что если я почувствую его поползновения на бывшую мою жену, то он выкатиться из квартиры, как миленький. Он заплакал. Только один раз я ему это сказал. Только один раз. Он усвоил урок и больше разговоров о том не было.
Развод с Маргаритой вырос сам по себе. Маргарита была тоненекая, красивенькая, умная, классная, вобщем, женщина, но страшно избалованная. Ни минуты покоя с ней я не знал. Взбалмошность, глупейшая требовательность, обиды не за что, мстительность и подлая уверенность в своей правоте была у неё в крови. Причём вела себя царственно, требуя подчинения ей и ничего с этим не поделаешь.
Я мирился с этим, думал образумиться, поймёт что ведёт себя ужасно, что я выхожу на улицу потому, что она просто достаёт меня. Бесполезно. Её бабушка, Вер-Ванна, была хуже её в тысячу раз. С гордым старушачьим лицом - всё в морщинках и морщинах - сгорбленная, скаредная и злобная старуха, которая её мать, Ольгу Иванну, не ставила ни в грошь.
Помню как я ударил её, бабку по лицу грязной, мокрой половой тряпкой. И было за что. Была весна, дождик за окном. Маргарита, я и моя мама сидят в крошечной комнате на Новослободской улице возле Савёловского вокзала на первом этаже дома, где мы жили когда Рита родила Аську. Аська спит рядом с нами, посапывает во сне. Мама пришла к нам посмотреть на новорождённую внучку.
Пьём чай. Вдруг из за двери мы ясно слышим голос бабки:
- Старая жидовка.
Я оторопел, а мама стала собираться. Вон отсюда - так я представил её состояние. Мы с мамой вышли на улицу и побрели под накрапывающим дождём к дому брата. Мама ничего не сказала мне, ни единого слова о том, как её оскорбила старая сволочь.
Я продрожал три дня. Бабка ходила по дому гордая, гоголем ходила. Видно она была довольна, что ей удалось таки выложить свою злобушку на меня, маму, весь ей противный свет.
Она идёт на меня как танк! Тут я, схватив грязную тряпку, что лежала под дверью в квартиру, хлёстнул её по лицу. Она ляпнулась на пол, завизжала во весь свой голосок:
- П-р-о-с-т-и-и-и! -
Тут-же выскочила её дочь, Ольга Иванна. На лице её был страх передо мной и торжество, потому что я ударил бабку. Она вскрикивала:
- Бей! Саша! Бей её! Будешь ещё выть! Сволочь старая! 
Маргарита повисла на мне. Она знала, что этим бабка не отделается. С тех пор повисла благословенная тишина-с в нашем доме. Бабка жмётся от меня в стороны на старом жилище и на новой квартире. Как только видит меня оскаливается в подобие улыбки. А квартира образовалась весной, в мае, когда власти дали нам две комнаты в комуналке, чтобы мы жили там с дочкой. Я запомнил этот день как день счастья, что вот мы и заживём здесь прекраснейшим образом, что нас заметили и ничего против нас не имеют, правда коммуналка, но это  же наша коммуналка, что бы там не говорили.    
Ольга Иванна, мать Маргариты, здоровая, крупная женнщина, была без какого то царя в голове. Видно мать её Вер Ванна, крошечная старушка, поработила дочку и поиздевалась над ней в полной мере. А дочка выросла без царя в голове, но была усердной, потому что работала она портнихой в шикарном салоне женского платья в центре Москвы и получала немало. Деньги она прогуливала не знаю где, может, скорее всего, в ресторанах? Муж? Смейтесь, пожалуйста. Нет у неё мужа, может и не было. Я Ольгу Иванну не спрашивал. Жила она как птичка вешняя. Обеды, ужины себе, с коньячком разумеется. Бабка не любила её всю жизнь, а Риточку обожала, как и Аську, мою дочку. Всё время: - Ой, какая девочка! Прэлестная! Дай-дай я тебе поцелую, цыпочка ты моя. Ну, потише там, ироды проклятые! Ой, и девочка! Чтоб им пусто было!
Была одна история, в которой я понял что Лёша парень у которого есть то, что отсусвует у меня. Подцепили мы на улице двух сестричек, взяли вина в Елисеевском магазине и пришли ко мне домой.
Лёша вёл себя как подобало ему, с достоинсвом старого генералисимуса, хотя и был моложе меня. Я же был резок, нетерпелив особено с девушкой, когда мне нужно её сейчас же. Он уговорил обоих и вышел с ними на чёрную лестницу. Лестница была не нужна. По ней не ходили. Он там с ними и проводил благодатное время.
Я же сидел в комнате и злился на них. Ну не хотели нас с Лёшей, зачем же пришли сюда? Они вернулись через час. Лёша был невозмутим, они были в приподнятом настронении. Через пол часа они откланялись и ушли во свояси. Я спросил его:
- Ну, как?
Он пожал плечами и сказал мне, что они довольно милые, что он раздел одну и позанимался любовью. Потом другая сделала тоже самое с ним. Она сидела и наблюдала за другой, которая занималась с Лёшей любовью. 
Я был поражён. Как же Лёше удалось добиться этого? Почему мне они, девушки хорошие отказали, а ему - здрасте-пожалуйста - утехи по полной чаше? Он помолчал, ответил мне вдумчивым, непререкаемым голосом, что я спешу и наношу ущерб своим потугам. Он был прав, а я нет. Было за что упрекать себя. А Лёша несомненный перл!      

Глава 4

МАРГАРИТА, Я

Случилось так у меня с Маргаритой. Я собирался ехать к моим друзьям, туда, куда метро не ходило. ВДНХ и всё, а дальше автобусом куда чёрт знает. Час езды. Поехал я туда потому, что мои друзья жили там. Телефона у них не было. Дом только что построили, девятиэтажка в окружении других девятиэтажек, противно смотреть, но жить можно припеваючи.
Друзья, муж с женой, созвали московских знаменитостей, чтобы они услышали мои стихи. Я очень расчитывал на этот вечер. Может я понравлюсь и пойдёт слава обо мне. Может быть напечатают? Тогда шик-блеск-тру-ля-ля! Я и буду известен. Все журналы в моих ногах. Только почему они назначили встречу где то там? Почему не у меня? На моей центровой квартире? Почему без телефона? Ну, ладно. Я решился поехать к ним, от них куда то далеко почитать стихи.
Начал я собираться в четыре тридцать. Маргарита увязалась за мной. Час я её прождал, пока она одеваласьи раздевалась - то не то и это не то. Сушила волосы, переодевалась вновь. Смотрела на себя в зеркало и чёрт знает что вытворяла над собой. Я её покорно ждал, курил, торопил её и она была готова в пол пятого.
Мы вышли и пошли к метро. В метро было полно народу. Ну очень много народу. Работа у всех кончилась. Все добирались домой, в гости, кто куда. Одни мы сидели на лавке в метро и пропускали один поезд за другим. Маргарита сказала мне:
- Хочешь, езжай. Я не поеду на этом поезде. Много народу. Поедем на следующем. 
Я сидел около неё, молчал, слушал часы, стучащие во мне, в моём предсавлении о быстро текущем времени, где я один потерялся и не знал, идёт ли оно или стоит? Идёт, идёт, это я сижу и пропускаю его.
Мы пропустили поездов семь-восемь и, наконец, вошли, поехали на ВДНХ от Пушкинской. Вышли в опустившийся на город вечер. Вот остановка. Ждём автобуса минут двадцать. Наконец то! Он! Автобус чёртов. Толпа ринулась к нему, мы - нет. Маргарита проявляла свой характер. Она сказала мне ту же фразу, которую я слышал раньше, час назад: 
- Не по-е-ду. 
Я стоял подле неё, злился на неё, клял себя, что связался с ней. Я бы читал стихи где нибудь московским любителям профессионалам, ан, нет, стой и молчи, иначе она взбрыкнётся, повернёт и пойдёт домой, тогда я попаду в дурацкое положение, приеду поздно и надо будет объясняться с ними, с моими друзьями. Они, наверное, все изнервничались, ожидая меня, а я?
Мы пропустили пять автобусов и влезли, наконец, в шестой. Толпа не уменьшилась, она увеличилась и Рита соблаговолила влезть в автобус. Ехали мы туда минут пятьдесят.
Небо расчистилось. Мы вышли из автобуса и зашагали к их дому. Была ночь кромешная со звёздами над нашими головами, с окнами, которые все-все сияли в сплошной темноте.
Мы поднялись на лифте на девятый этаж и я позвонили в дверь друзьям. Дверь открыла жена. Она посмотрела на меня и сказала:
- Саша. Он ушёл извинятся за Вас. Время пол одиннадцотово. Всё кончено. 
Я повернулся к Маргарите:
- Что ты наделала? 
Тут же я ощутил что она хлопнула меня по щеке и - топ-топ зашагала к лифту.   
Я прошёл внутрь квартиры, разделся, пил чай с женой друга, который уехал извиняться. Я подумал тогда, что дело не пройдёт так ей, что я обязательно отомщу и завтра она поймёт, что совершила страшную ошибку. Помогай мне Бог.
На завтра я прошёл по улице Горького, дошёл от Пушкина до Юрия Долгорукова, сел на скамейку под ним и закурил. На скамейке под углом к моей скамье сидела миловидная девушка. По её лицу текли слёзы. Я встал, пересел на её скамейку и спросил, что с ней? Почему она плачет? Она спросила у меня сигаретку, прикурила и через десять минут мы болтали с ней о чём угодно, о чём угодно нам. Потом мы встали и прошли от памятника Долгорукому до Театра Советской Армии. Всю дорогу было нам хорошо, лучше не бывало ни мне, ни ей. Потом мы попрощались, обменялись телефонами, договорились на завтра встретиться и поцеловались на прощание.
Я вернулся домой и лёг спать, воображая завтрашнюю втречу с ней, с Мариной, которая нравилась мне сегодня, вечером, по дороге от Долгорукого до Театра Советской Армии.   

Глава 5

МАРИНА, Я, ЛЁНЯ

С Мариной мы забавлялись любовью, когда не было её мамы, любовь была на её квартире. Когда я вошёл в неё, я увидел её папу и был поражён его красивым, мужественным лицом. Она была в него, она была тоже необычайно красивая, с тончайшей талией и глубоко страсная.
Отец её давно умер. Карточка его висела на стене напротив её кровати. После любви мы покурили.
Я смотрел на него и говорил про себя ему:
- Не надо обижаться. Ты же хотел, чтобы дочери твоей было хорошо. Ну, я и постарался.
С Маргаритой я порвал все отношения. Она же через месяц отомстила мне, приведя Лёню, прораба еврея с инженерным образованием.
Лёня бил рабочих на стройке. Чуть не по нему, он в зубы. Рабочие уважали Лёню за то что он, мужик. Он не давал начальству их обсчитывать. Он ругался с начальсвом ради них - рабочих и они были за него.
Он появился и я рад был этому. Лёня души не чаял в Маргарите, причём он имел жену, две дочки и всё равно, Лёня был влюблён в Маргариту, как школьник влюблён в свою учительницу, которая ведёт по жизни его. Маргарита была умнее Лёни в сто раз и позволила ему обожать её. Тут же я перенёс встречи с Мариной на свою квартиру. Маргарита удивилась, но что поделаешь - подчинилась обстоятельвам. Знать рок у нас такой - если берёшь - отдавай.
Марина была далека от моей поэзии. Я раз попробовал ей почитать стихи. Она улыбалась когда улыбаться было нечему. После она не предлагала мне читать стихи. Ей было до лампочки как я пишу, зачем это делаю, на что я трачу жизнь. Они с Лёней были бы отличной парой, да жизнь их поставила на разные стороны и они подчинилились ей - жизни.
С Маргаритой я здоровался, приходя домой. Она тоже. Я платил за квартиру, давал деньги на Асю, гулял с Асей в Эрмитаже. Она ни разу не упрекнула меня в жмотстве. Мы понимали с ней, куда покатилась наша жизнь и не имели претензий - ни я к ней, ни она ко мне.

Глава 6

РАБОТА

Я работал тогда в кино старшим редактором Областного Кинопроката. Работа была скучная. Надо было писать о документальных фильмах, в которых была одна только ложь. Работа была плёвая, но народ, который ходил на эту работу был интересен.
Я покуривал с Женькой Маргулисом на чёрной лестнице до того, как мне дали отдельный кабинет.
Он был откуда то с Украины. Переехал в Москву. Снимал комнату и был специалистом по кино. Спросишь его о каком нибудь фильме, он затянется и ответит тебе: о чём фильм любого срока от 1890 года кончая сейчасошними, какой режиссёр и о чём он хочет говорить с тобой, какие актёры в фильме, причём он расскажет вам о их судьбе, об их роли и чёрт знает чём. Я удивлялся его киношному знанию. Сейчас он босс в киномире, руководитель блестящий.
Второй был молодой человек, игравшей на гитаре свои, очень неплохие песни, с которым мы подружились. Он приходил ко мне, пел мне песни и пропал как только я поехал в Америку. Он влюбился в женщину у которой было трое детей. Женщина была в разводе с мужем - отцом её детей. Влюбился не на шутку. Она была нашим бухгалтером, рыжая баба. Ничего особенного и некрасивая, и на тебе. Любовь не шутка.
Была девушка у нас, к которой ездил я в городок за тридцать километров от Москвы. Я спал ночь у неё в маленькой квартирке и до сих пор я не видел сисек больше чем у неё. Они у неё стояли как двое солдат без ружей, громадные и красивые красивые, чудо не груди. Наверное, Бог подкинул ей в постель, чтобы мужчины забавлялись ею. Она тоже приезжала ко мне. Я помню, обладал ею на стуле, в комнате, где вис потолок и оконные рамы и подоконники сгнили. Страшно было дотронуться до них - одна труха. Но она была славной, милой женщиной, с которой я был очень непрочь.      

Глава 7

ТО ЧТО ИСКАЛ

Два раза в неделю нас собирали на киносеансы, на которые шли как на праздник, потому что показывали нам художественные фильмы со всего света. Тушили свет и вся наша контора, затаив дыхание, следила за Аленом Делоном и Лино Вентура в фильме "Искатели Приключений".
Я сидел с ней, с Маей в кинозале. Смотрели "Зоро". Гнусный фильм, но художественый, что делало его подходящим, чтобы провести время не работе не в зевках и поглядывнии на часы: скоро ли на метро и домой, отсыпаться от этой мерзкой работы. Она смотрела на меня вовсе не обращая взор на фильм. Я вернулся в кабинет и закурил. Она явно что то замышляет против меня. Интересно, что? Ну, я болтал с ней, нёс всякую чушь, но я не мог же я, обидеть её.
Стук в дверь. Входит она, девушка, почти девочка, восемнадцать лет от роду. Приехала в Москву из Свердловска. Её папа шишка на Свердловской киностудии. Он договорился в верхах кино и она работает в конторе первый месяц. Волосы чёрные-чёрные, лицо белое-белое, тоненькая, грудь большая и стояком, хорошая, надо думать грудь. Она вошла и мнётся и что то хочет сказать мне и никак не скажет.
- Ну - говорю я ей - о чём же мы будем с тобой разговаривать?
- Я люблю вас. Саша. 
Она села на стул, который я подвинул ей и молчала.
- Ну и дела. Так, значит, любишь меня? Пойди лучше к себе. Отоспись. Потом будем разговаривать. 
У неё закапали из глазок слёзы. Я вытащил платок из кармана пиджака и дал ей. Она высморкалась, утёрла заплаканные глазки. Я налил ей воды. Она покорно выпила её, смотря на меня.
Я разложил её на письменном столе. Разделись. Я приступил к ней. Стон. Я погрузился в неё. Прошло время. Я кончил под её плачь. Посмотрел на причинное место и - на тебе. Я в дамках. Кровь её на моём тундрике - половом члене и на ней. Я вытер кровь. Она смотрела на это, плакала и потом произнесла:
- Я потеряла невинность. Конец. Амба...
Мы оделись. С тех пор моя работа стала доставлять мне удовольствие. Она частенько стучала ко мне. Входила. Закрывала дверь на ключь. Ложилась на неше ложе. Так мы прожили с ней до весны. Она понимала, что я не люблю её, а она любила меня. Я делал всё это из жалости к ней. Любовь её была обречена. Мне было ни холодно, ни жарко от её любви. Да, я забыл вам сказать, что она была еврейкой как я.
Когда я уезжал из СССР навсегда в Америку, однажды вечером раздался звонок. Я подошёл к телефону, который висел у нас в коридоре кваритиры. Незнакомый голос спросил меня, не жалею ли я, что спал с Маей. Голос был мужским, но высоким. Я предположил что парень влюбился в неё. Спросил об этом его и услышал ответ:
- Муж.
Я поздравил их обоих, просил его передать ей горячие приветы от меня. Он спросил меня ещё раз о жалости. Я ответил, что ни о чём не жалею. Она хотела - она получила. Он бросил трубку и всё - гудки-гудки-гудки.    

Глава 8

ФРАНЦУЗЫ

Я возвращался домой и сразу приходил Лёша. Он ложился на диван и глотал книжки, не читал их, а глотал столь быстро, что я только доходил до пятьдесят пятой страницы, а он начинал читать новую.  Альбер Камю он проглотил за три часа. Я не шучу, за три часа с какими то минутами. Я тратил два дня, а он?
Я садился за письменный стол, а он лежал, пока я писал стихи. Иногда я раскрывал блокнотики и смотрел за окно на небо, верхи деревьев, которые росли напротив нашего дома. Закрыв глаза, я подбирал рифму к стихотврению и проходили три часа на эту работу. Я вставал и вечер был наш, вечер как сказка. Что интересно, Лёша не нарушал тишину, когда я писал стихи. Мистика.
На улице было тепло. Молодые листочки, солнце что грело их и нас радовало моё сердце.
Однажды Лёшка привёл ко мне компанию французов. Пришла Маргарита посмотреть на них, на чудо, что ей показывали мы на нашей квартире. Варенье на столе, малиновое, самое любимое мной, чай французкий, который принесли гости. Солнце в окно, на обоях в комнате, тёплое, ласковое солнце.
Я разговаривал с симпатичным французом. Они все были парижане, приехавшие сюда из интитута иносранных языков, в страну, откуда и был русский язык. Поселили их на Ленинских горах. Приехали они на три месяца. Красная площадь обернулась для них Лёшей. Они пришли ко мне и, вот я разговариваю с ними.
Заплакала Аська и Маргарита пошла к ней. Французы откланялись, но не все.
Звонок в дверь. Я пошёл открывать. Мариночка зашла ко мне на минутку, а провела ночь в постели со мной, но до этого момента произошло нечто удивительное, что всё перевернуло с ног на голову.
Мишель Морган, так её звали, осталась. Лёша влюбился в неё, а она в него. Бывает же такое на белом свете.
Ночь. Лёша с Марион в одной комнате, мы в другой. Музыка из магнитофона французкая. Эдит Пиаф, любимая мной, поёт и поёт, между прочим три часа поёт. Мы вырубились с Мариночкой и проспали до утра.
Я проснулся раньше всех и пошёл в туалет. Лёша с Мишель спали в комнате через которую лежал мой путь. О-па-на! Она лежала голая. Спала. Он лежал голый. Спал, положив руку на её грудь, но она не замечала этого. Рок.
И они исчезли на три дня. Пришли ко мне в гости. Достали французского шампанского. Были рады, улыбались загадочно. Я не понимал, что произошло. Они поиграли со мной и выложили потрясающую вещь: они сегодня подали заявление на брак. Они были парой, прекрасной парой и любили друг друга. Это было видно и отрадно для меня. Но три месяца? Им назначили день бракосочетания через три дня после отъезда её в Париж. Ох и гады советские. Но был план по которому брак состоялся в тот день, что был назначен.      
 
Глава 9

ЖЕНЩИНЫ

Продежался я на этой работе год и потом ушёл. Надоело таскаться туда каждый день и получать сто двацать рублей в месяц. Я тратил все деньги: семья - Аська и Маргарита были мне не под силу, да ещё работа была гадостью. Только и были на ней женщины, а их было везде полным полно. Я клеил их на улице, когда хотел. Я выходил из дома вечером, шёл к Пушкинской площади, садился под памятником, закуривал, осматривался, вынимал блокнот и сочинял стихи. Если я замечал что нибудь стоящее я вставал, шёл к девушке, садился около неё и начинал беседу с пустяка. Потом приглашал в гости и дальше само пошло. Обыкновенно я и она оказывались на постели через пол часа. Если что нибудь было хорошо с ней я брал телефон утром, когда она уходила от меня. Только когда девушки становились моими любовницами я постепенно, узнавая их близко, открывал свои карты. Они были моими, когда были моими, то есть когда пробуждались чувства во мне, когда я влюблялся в них или дружил с ними. Если нет, то я никогда не давал волю себе и спасали меня от грязи в девушках, а то бы я погиб, уж это точно.
Я подсчитал сколько девушек было у меня за год. Для этого я взял блокноктик за один год. Оказалось что было их сорок пять, притом я любил одну, может двух, которые любили меня или делали вид, что любят. Они были со мной из года в год. Их я не считал. Они были своими. Я пользовал их, они - меня и всё было тип-топ, как надо, как Бог нас держал вместе железной рукой.
Другой блокнотик  - сорок восемь. Другой - сорк два. Я перемножил содержавшиевся в них телефоны на годы потраченные на дам и получилась жизнь в семьсосот двадцать-семьсот двадцать пять. Не ожидал я, гм... такой цифры.
Девственицы - по четре, пять за год, включая поездку к морю, на юг. На юге им трын-трава. Хочется и всё тут. Рыскают глазами по мне. А я готов. Пошли ко мне в постель. Ох, ты. Наивная невинность, целомудренная девственность подо мной. Ну, ну - и поехали. С пылу, с жару. Они были благодарны мне за участие в их первом деле любви. Пришла девочкой в восемнадцати лет - ушла девушкой в расцвете.
- Давай?
- Хочу-у-у...
Святая простота утрачена ей в момент - в пять минут. 
Мне нечего скрывать, стыдиться. Я один в поле жизни воин. Один. Молодёжь почитает. Кто то пойдёт за мной, кто то отвратиться от меня. Вольному воля. Есть о чём подумать, шевельнуть мозгами, а то как я - прожил жизнь, не отдавая себе отчёта, как березка на страшном ветру склоняеться вниз, распрямляется и опять вниз. Всё зависит от ветра, который в тебя дует.

Глава 10

ТАКСОПАРК №7         

Как то раз, проходя мимо стенда на котором вывешены газеты, я прочитал, что производиться набор на курсы шофёров. Я переписал телефон, пришёл домой, посидел пять минут и решился позвонить. Милый женский голос сказал мне, что в понедельник начнуться курсы. Что их открыло таксомоторное бюро, что надо придти к ним завтра,  оформиться на эти курсы. Надо взять справки от врачей и вперёд.
Я вышел из дома и пошёл в нашу поликлинику. Через час всё было готово - глаза, давление, я не псих, слав Богу. Вернулся домой, лег на диван и закурил. Завтра пойду по адресу к этой милой женщине. Завтра начнётся новая жизнь.
В понедельник я сидел на курсах шоферов. Три раза в неделю, четыре урока, четыре месяца и можно, даже нужно, устраиваиться на работу в седьмой парк, недалеко от станции метро Барикадной. Платили нам с сегодняшнешнего дня по сорок рублей в месяц, что было ничтожной суммой, но нам платили за то что мы изучали устройсво "Волг" - такси до малейшей степени, чтобы всё тютельку в тютельку.
Я и не заметил как она прошла - учёба. Нас выпустили в мир. Двадцать мужчин и одну женщину приняли на работу. Началась моя жизнь на новом производстве, но началась она не так как я хотетел, а хуже.
Во первых я получил машину - настоящий хлам. Когда я попробовал её завести ничего не вышло. Она не заводилась, хоть плачь. Я  провозился с ней два часа. Бесполезно. Я пошёл искать помощи у слесарей, а они надо мной смеются. Давай, говорят, десятку, мы, так уж и быть, поможем.
Я вернулся к этому старому драндулету, провёл ещё полчаса. Он дрогнул и заурчал. Я выехал из таксопарка, проехал метров сто и встал. Драндулет заглох. Меня дотащил обратно в парк незнакомый водитель. Он сказал мне - плати или дело твое швах.
Я стоял у машины и, вдруг, я увидел клопика. Он был в костюмчике, в крохотной белой рубашечке, с огромным галстуком подозрительно цвета. Клопик был директором таксопарка. Я понял это, увидев его. Он семенил маленькими ножками впереди всех нормальных мужчин, которые сопровождали его. Их было четверо и они шли за ним с неохотой.
Он сразу заметил меня на огромном дворе и направился ко мне. Я обратил внимание на красный цвет его лица и подумал, он не проживёт этот год, точно не проживёт. Он схватиться за сердце, потянетяся к графину с водой, охнет и упадёт головёнкой в стол.
Он остановился близ меня, оглядел меня снизу. Рост его был меньше метр пятьдесят. Я был выше его на двадцать пять сантиметров. Что не говори, солидная разница.
Он повортился назад к одному из четырёх мужчин, которые его сопровождали:
- Почему этот водитель не работает? Я вас спрашиваю, почему он стоит у машины и ничего не делает?
Лицо его было пурпурно красным, когда он шёл ко мне, теперь стало оно малиновым. Нет не малиновым - вишнёвым. Тото что то залопотал на ухо клопику, согнувшись над ним. Я ответил ему. Сказал что четыре месяца меня учили, давали по сороковнику в месяц, чтобы мы могли купить батоны и не просить милостыню у людей на улице, что я пришёл сегодня, в первый раз на работу и на тебе - мне дают старый драндулет, который поставили здесь для меня, чтобы я давал денюжку тому, кому надо - слесарюгам за то чтобы они пошли и взглянули на эту старую рухлядь. Я сказал всё. Его свита смеялась, услышав мои слова. Они тоже натерпелись от него и, было странно наблюдать их, здоровых мужчин, которые пресмыкались перед клопиком.
Он сделал шажок ко мне. Лицо его покоричневело.
- Вы работать на будете! Я директор и будет по моему.
Он удалился впереди свиты, а я дошёл до бухгалтерии, получил законные три рубля за проработанный день и печать в трудовой книжке: "Уволен" под печатью "Принят на работу такого то числа, такого то месяца, 1982 года."   

Глава 11

ПОЧТА

Работу нашёл на следующий день поблизости от Курского вокзала. Пришёл, поговорил и взяли. Тоже дали старенький, беленьнкий "каблучок". Машина похуже чем "Волга", но надёжная, дешёвая, моя машина. На ней я проработал около года, точнее месяцев десять с весны до самого Нового Года. Ушёл я той работы по одной причичине - я едва не угодил в тюрьму по причине, которую вам поведаю в своё время.
На следующий день я выехал в подмосковный городок, в составе шести машин. Впереди ехал бугор, а дальше мы, каждый на своём каблучке. Доехали. Мне дали свою почту.
Я сидел под окном на скамейке и покуривал. Было жарко и окно было раскрыто. Женщины в окне раскладывали почту и разговаривали обо мне. Каждое слово я слышал. Одна сказала, что я симпатичный. Другая, что бородка у меня седеет. Первая сказала, что нет, она не заметила. Вторая сказала, куда ты смотришь, что она видела, что седеет и всё тут.
Я вошёл внутрь. Женщины поулыбались и я поехал развозить почту. Я справился до двеннадцати часов. До вечера было полно времени. Зашёл в столовую, взял щи и на второе мясо с картошкой,, на третье бутылку лимонада, которая продавалась там и вышел. Потом поехал по городку. Выехал я на большую площадь у остановки электрички и встал.   Ни одной машины, а электрички шмыгают каждые десять минут.
Подходит ко мне человек в рясе и говорит, что заплатит мне пятёрку, если я его довезу до церкви. Я соглашаюсь. Пять минут и вижу церковь. В рясе выгружаеться и даёт мне пятёрку. Говорит что завтра будет в то же время. Электричка то ходит по расписанию. Не соблаговолит ли молодой человек подождать его на том же месте, в то же время. Он будет очень благодарен мне. Я, конечно, соглашаюсь. Одна штука, завтра я выходной, а послезатра пожайлуйста. Монах говорит, давайте послезавтра. Монах с седой бородой откланивается.
Я разглядываю пятёрку, кладу её в карман и еду на то же место. Вечером в шесть часов мы едем колонной в гараж. В кармане у меня двеннадцать рублей. Я заработал остальные там же. Народ приезжает на электричках, выходит и тут я. Давли они по рублю. Городок маленький. Ехать маленько, а деньги на дороге не валяются, так что я при деле, я при деньгах, которые текут и текут в мой карман. Хорошо, что я выучился на шофёра, сдал вождение и попал сюда - на почту.
Приехали мы в гараж. Помыли машины из шланга. Поставили. Тут же две бутылки водки. Сложились. Деньги из карманов отдали тому, кто покупал водочку. Выпили из бымажных стаканов с бутербродами с колбасой, которые были куплены к водке, ровно двенадцать штук. Побазарили о том, о сём и разошлись по домам. Завтра я отдыхаю. Работа через день.
Водка хорошая штука после дороги. Поднимает дух после внимания к мелочам. Ты и не замечаешь этого, а оно копиться и копиться в тебе. Если не пить - злой будешь точно, я вам говорю, убедился на собственном опыте шофёра.
Пришёл домой, усталый. Выложил о первом дне всё Маргарите. Деньги положил в шляпу, которую взял у отца. Сказал Маргарите, чтобы она брала нежно, если нужно, денежки. Она поудивлялась и пошла к себе, а я завалился спать.      

Глава 12

МОРЕ
   
Я отправлялся на юг в летний отпуск. Поехал в Гурзуф на поезде. Курск, Харьков с остановкой на двадцать минут. Площадь за вокзалом, которую разглядывл я. Джанкой, что означало для меня Крым. Пошли поля и домики с заборами. Симферополь, Южнобережное шоссе. Автобусом я ехал на Гурзуф. Мне говорили, что это чудное место. и я добрался туда. Море всё приближалось и приближалось. Повеяло свежестью от его Море выросло в окне автобуса, значит я приехал.
Я сошёл. Побродил по городу и снял жильё по три рубля в день.
Город маленький, уютный, словно твоя кватира. Зелёный-зелёный, тенистый. Город блеск!
День был жаркий. О таком я мечтал в Москве и получил его на юге. Стоило приехать в Гурзуф, подумал я.
Оставив вещи я пошёл купаться. Спустился вниз по каменным ступенькам. На небе ни облачка. Море шевелилось. Волны были маленькие, голубые-голубые. Пляж утыкался видом в огромного каменного медведя, который спрятал исполинскую голову в море, словно пил его. 
Я лёг, осмотрелся по сторонам. Метрах в десяти от меня лежали девушки. Одна, только одна была красивей всех. Белокурая, в белом купальнике, она лежала и загарала на слепящем, жарком солнце. Глаза были закрыты чёрными очками, на которых висела штучка для носа, чтобы её носик не облез на солнце. Я разглядел её, когда она выходила из моря и теперь она отдыхала после купания.
Я хочу эту девушку. Ужасно хочу - прогремело в моей голове. Вдруг кто нибудь придёт, разляжется рядом, поцелует, положит загрубевшую мужскую руку на её животик и скажет что нибудь вроде:
- Старуха, вечером потанцуем? Я устал от твоей матери и чёртовых её приставаний...
Пусть полежит, лебёдушка моя, а шевельнётся - я окажусь рядом.
Она сняла очки и что то сказала двум девушкам, лежащим с ней. Они встали и пошли к морю. Я пошёл за ними.
Они плывут. Я тоже. Они стоят в море и я. Она красивая, обворожительная девушка. Они выходят и я. Надо найти повод, чтобы подойти к ним, а его нету.
Она идёт к кабинке для переодевания. Она стоит там и, видимо, обтирается красным полотенцем, которое взяла с собой. Тут же оказываюсь я. Стою близёхонько к кабинке и вижу её, голую, внутри  "Дыханье спёрло" - проноситься внутри меня. Кабинка низкая, по грудь. Она недоумеват, что надо мне и почему он стоит так близко? Я вижу, что кабинка вся в вате, вате со следами женской крови. Она вся утыкана ею. Комки ваты везде. Они всунуты в тончайшие соединения досок голубого цвета, из которых сколочена кабина.
- Девушка - говорю я ей - ей Богу, вы - то что я предполагал увидеть на черноморском берегу. Я Саша. Как вас зовут?
Она смущена:
- Саша, отойдите от кабинки! Я же переодеваюсь!
- Хорошо, мадам.   
Разговор начат. Неудобно прекращать. Я отошёл. Очаровательная женская грудь исчезла. Я жду шагах в пяти. Хорошо построили кабинки. Любо-дорого посмотреть. Вот тебе и люди. Если б не они, не видел бы девушку во всей её красе. До пучка волосиков на невинности.
Она выходит из этой менструальной кабины и идёт к подружкам, не замечая меня. Она в легчайшем летнем платьице. Роскошнейшие волосы, тонкие ножки. Идёт сказка, а не девушка.
Я подхожу за ней, здороваюсь с девушками. Они не отвечают мне. Они идут к душу. Душ на пляже. Двенадцат штук. Они включают воду, достают кусочек мыла из мыльницы, намыливают тело в купальниках и смывают с себя воду. Они трут себя полотенцами. У каждой своё. У неё китайское, розовое с большими птицами. Они выходят из душа и идут к вещам. Они переодеваются.
Я говорю, что они, как понимаю из Москвы? Они отвечают:
- Да. Откуда я это знаю?
Я говорю, что есть неуловимый немосквичам налёт, который только вижу я, москвич, когда оказываюсь поблизости от них.
- Какой налёт?
- Налёт мечтательной грусти на загорелых лицах.
Они уходят. Я остаюсь у моря.
Полежав пол часа я иду под душ. Душ - труба, которая проходит сверху над теми, кто пользуется им. Люди стоят в загородках. Дверей нету и смотри, кто хочешь на них. Я пошёл под душ. Мылась женщина рядом со мной. Десять загородк были свободны. Я попросил у неё мыла. Она улыбнулась и дала мне его. Вода стекала прямо на гальку, которая тянулась мокрой пока не высыхала на сонце. К ней подбежал мальчик лет шести и заныл:
- Пойдём! Пойдем...
Я вернулся на своё место, одел джинсы и посмотрел на море. Оно накатывает на гальку и откатывается назад, вперёд и назад, вперёд - назад...

Глава 13

ВЕЧЕР

Я вернулся от моря домой, то есть на то жильё, которое снял на месяц и заснул. Сон присниснился мне такой: я вошёл в баню и вижу очередь в кассу за билетами. Стоят разные люди, один за другим с шайками. Вдруг замечаю одну девушку, которая стоит в очереди. Она стои совершенно голая, а шайку держит впереди лядвия, чтобы никто не увидел кустик волос там, где расходятся ноги. Я думаю: - Вот это да. Никто и не замечает её. Чудеса. Она видит меня, что я в волненьи, зазглядываю ей туда, где начинаются её ноги, а они прикрыты шайкой, оберегающей прельстительное лядвие. В лице у неё страх и смущение. Девушка - моё заглядение. Она срывается с места и, бедная, бежит по залу бани с криком:
- О, батющки! Бог попутал!
Попка её удаляется. Бог сейчас же появляется передо мной. Я смотрю на него и вижу - он то человек с виду, но совершенно ясно, что это Бог перед глазами моими. Я думаю - чудеса да и только. Сегодня день чудес. Я спрашиваю его:
- Бог, скажи Ты мне, вот Ты один на свете? Ангелы и черти не в счёт? Включая дьявола? Были ли у тебя мама и папа?
Он смотрит на меня и отвечает:
- Нет.
Я спрашиваю его:
- Значит Ты один-одиношенек на белом свете. Папы и мамы не было?. Как же Ты появился на белом свете?
- Я был всегда и всюду. Один? Ты ошибаешься. Я с другими.
- Кто они?
- Вселенные. Одна, другая, третья, квадрильонная. Как захочу пообщаться, сразу вхожу в другую Вселенную. А в каждой есть Бог.
- И сколько же их.
- Квадрильоны.
- Солько времени у Тебя?
- Вечность Вечности. Воздух вокруг тебя состоит из микронов. Воздух на Земле из микронов. Представь, обитаемых планет, как микронов в этом воздухе. Сколько их и я не знаю - тайна тайная. Ну, так вот, я дал жизнь всему белому свету. Я же и забираю её у каждого. Жизни смешивются сами собой и получается живая масса, вроде воздуха. И ты попадёшь в такую массу. Ищи свои микроны в невидимом сонмище микронов. А пресловутая девушка, как и баня, унеслись туда же, так как концов от них не осталось. Это твоя задача на грядущую вечность.

Глава 14

УЖИН

Я прснулся и подумал: вот это да. Бывают же такие сны. А может это и правда? Может Бог выбрал меня и сообщил мне всё это? Мистика.
Я пошёл под рукомойник, сполоснул лицо, вытерся полотенцем. Потом я сходил в магазин, купил хлеба, шесть банок "Бычков в томате", чаю три упаковки, цейлоского, сахарный песок, сигареты блок "БТ" и вернулся домой. Сходил к хозяке жилья и спросил где кухня? Она показала, где кухня. Я поставил воду в чайнике, вернулся, открыл бычков открывалкой, которую взял на кухне, отнёс туда, где и взял, принёс чайник, налил воды в стакан, всыпал хорошую порцию чая, достал пакет с сахарным песком и три ложки добавил в чай. Насытившись, я посмотрел на часы. Было шесть вечера. За три минуты я собрался и пошёл гулять по Грзуфу в надежде встретить её, девушку из Москвы, к которой приставал на пляже. Наверное, они приехали вчера, а может сегодня на поезде, потом на автобусе. Уж очень они беленькие и видно на солнце они лежат первый раз, может второй?

Глава 15

АНЯ

Солнце закатывалось. Я сидел на улице маленького городка за столиком маленького кафе. Стояло вино "Кагор" передо мной в фужере. Я поглатывал его, смотря на людей, возвращавсихся с пляжа, на других прохожих, на соседей моих по столику. Это были мама лет сорока и её сынок, которые ели мороженное. Мама говорила ему:
- Вадик! Ты третий раз ешь мороженное. Завтра ты заболеешь. Будешь лежать больной с температурой.
- Вкусно...   
Вадик продолжал поглощать мороженое. Тут то я увидел их - трёх девушек. Они шли не спеша. Держали под ручку друг друга, разговаривали о чём то. Расстояние до них было большое. О чём они говорили? Бог знает о чём. Они приоделись на вечер. Были в плтьях шик и затмевали всю публику, которая проходила по улице. Она была посередине троицы и смеялась, слушая подружку.
Я расплатился вначале сидения в кафе, как принято во всей стране, быстро допил вино и пошёл за ними. Они, как будто, не видели меня, на самом деле подтянулись и заговорили громче.
Я ни с кем не разговаривал сегодня, кроме неё - таинственной девушки, которая вышагивала впереди меня. Поравнявнявшись с ними я спросил их, далеко ли они собрались? Они посмотрели на меня все трое и ускорили шаг. Тогда я начал им рассказывать о сне, который я видел. Они - они были поражены тем, что я им рассказывал. На пути попалась нам скамейка. Мы сели. Я достал сигареты "БТ" и предложил им. Девушки не курили, а я закурил. Мы познакомились, а её, самую красивую звали Аней. Говорили о Москве, о том что они приехали вчера в этот райский уголок, что живут на одном адресе, недалеко от меня, городок то маленький, о работе. Аня была не из моей сферы. Она кончила институт и работала чёрт те чем - инженером в пректном бюро, что было для меня неинтересно.
Стемнело. Было пол одиннадцатого, когда они сказали, что им пора домой, баиньки. Я отвёл Аню в сторону от скамейки и уговорил её пойти ко мне, посмотреть, что я привёз сюда из Мосвы. Она была очень любопытная и сразу согласиласилась заглянуть ко мне. Анечка и не подозревает что, а что то стоит того, чтобы получить. Недаром же я ехал сюда и берёг это пуще глаза. А так Аня придёт домой, разденется и переменит красивое платье на халат, выпьет чайку с баранками и ляжет сапать, а день то и пройдёт ни за полушку. День прекрасный будет таким же днём в её памяти, то есть нулём, днём о котором нечего вспомнить.
Она слушала меня, смотрела на меня и молчала. Мы подошли к её подружкам. Аня сказала, что сходит ко мне на минутку, потом я провожу её домой. Девушки кивнули и пошли под ручку домой. Мы с Аней остались вдвоём и положение наше переминилось. Мы помолчали, посмотрели на огромную крымскую Луну, на звёзды, которые сыпались с неба, послушали бархатное гудение цикад, которые вспыхивали зелёным огоньком и краснели через мгновение, и - тухли, чтобы зажечь огонёк в другом месте и погаснуть, как в первый раз. Мы шли по улице, на которой не было машин. Росли кипарисы и пахло каштанами.
Она взяла меня под руку и шла легко-легко, так, что мне казалось, что она фея, которая улетит от меня, как только пожелает - раз - и всё, ищи её по белу свету, не найдёшь и будешь в темноте смотреть на звёзды, стараясь угадать звезду, где она сейчас.
Мы подошли к моему дому, вошли в садик, прошли по нему и поднялись по лестнице, которая проходила снаружи домишки для снимающих жильё в летние месяцы. Мы вошли ко мне в комнату. Я запер дверь, включил свет и разглядел её глаза, голубые-голубые, ясные, удивительно большие и милые, с детским вопросомв: ведь ты не обманешь меня? Я поцеловал её в губы и почувствал, что она ждала этого, что тело её обмякло и она полностью отдаёт его мне - владей, если хочешь.
Мы быстро разделись до гола. Я лёг и раскинул руки. Она стояла надо мной серьёзная, созерцающая мой фаллос. Прелеснейшая грудь, прекрасное, как бы слушающее тебя лицо, женское лоно в рыжих волосиках взволновали меня. Она легла рядом, я приподнялся и поцеловал её. Губы были влажные, ищущущие касания, мягкие женские губы. Я вошёл в неё, почувствовал упругость её тела, лоно обворожившее меня и - понеслось... Мы не спали всю ночь. Она постановыла иногда и прижимала меня к себе с тихим шопотом:
- Не торопись... Саша... пожалуйста... не торопись...
Я и не торопился, но ей нравилось просить меня. Я застывал над ней... сбоку... сзади... и повсюду было так хорошо...
После любви мы лежали обнявшсь, потные, счастливые тем, чем занимались. Проникло солнце сквозь наше окно. Она сказала:
-  Я страшная. Пойдём на пляж, я вымоюсь.
Мы оделись. Я взял мыло и полотенце. Мы шли по пустой улице под пенье птиц, спустились к морю по каменным ступеням. Море лежало тихое, спокойное, блестящее. Пляж был пустой, никого не было в столь ранний час. Она и я разделись до гола, включили душ и целовались под водою, что лилась на нас сверху.
Две недели кончились как дым. Мы занимались любовью всё время. Иногда она, иногда я говорили друг другу, что устали, после чего занимались любовью снова и снова. Словно злой рок преследовал нас обоих, или судьба брала над нами верх. Что же касаеться двух девушек, которые были с Аней, когда я с ней познакомился, их не было. Я никогда их не видел и, сейчас, вспоминая их, я думаю, пусть и им будет так же хорошо, как мне.
Я пришёл на остановку автобуса, чтобы проводить Аню в Москву. Была глубокая ночь. Только звёзды сияли в небе и стоял месяц на горой. Пришли мы, оказываеться, за два часа, как указано в расписании. Никого не было на остановке. Цикады загорались и погасали. Мы отошли от остановки, зашли в кусты, которые росли на земле. Я опустился на колнни, она тоже, впереди меня и я делал любовь с ней два часа до прихода атобуса. То были лучшие проводы в жизни моей. 

Глава 16

МОСКВА 

Аня уехала а я вернулся домой. Я прожил начало осени. Отпуск конался и надо было ехать в Москву.
Море стало другим, совсем тихим, более синим. Пляж опустел.
Я и несколько человек купались на пляже, остальные разъехались.
Сентябрь позвал детей в школу. Ребят на было, как и их родителей.  Одиночесво сдавило мне сердце.
Я поехал в Москву десятого сентября. Москва отогрела меня. Надо было встретиться с Аней. Необходимо сказать ей, что я женат, что я живу с бывшей женой на одной большой квартире. Раньше с Аней и не было разговоров на эту тему. Теперь Москва. У кажлого тут своя жизнь и правда вылезает наружу.
Я отработал день и встретился с Аней. Она была весёлая. Загар спал. Я выложил ей всё. Она слушала и кивала. Мы разговаривали в саду Эрмитаж, который виден из окна моего дома. Мы пошли ко мне домой. Разделись и нырнули под одеяло. Она была жаркая, как порох. Мы лежали в постели. Я курил. Она смотрела на меня. Мы хорошо заснули этой ночью.
Утром пришёл ко мне Лёша с Мишель. Мишель звали его французкую любовь. Мы пили кофе, а потом пошли в "Берёзку" за книжками. Мишель мне преподнесла четырёхтомник словаря Даля - ценнеёшая вещь для человека, который пишет стихи. Деньги я отдал, правда картонными рублями, валюты у меня не было. Она сказала мне:
- Саша, не расстраивайся. Мне нужны деньги и ты даёшь мне их. Я даю тебе. Всё il fait bon, что значит хорошо. 
Было забавно говорить с ней из за милого акцента и музыки фразы. Она уехала в Париж и Лёша переселился ко мне. Каждый день Мишель звонила в нашу квартиру. Лёша разговаривал с ней по два часа. Я не слышал его. Разговоры были в коридоре, где висел телефон. Он входил ко мне в комнату после беседы с ней возбуждённый, радостный, с хитренькой улыбкой, которую я не понимал. Почему он улыбается? Да ещё с плутовским выражением?
Приближалась дата их свадбы. За день до свадьбы Мишель приехала в Москву в составе группы французских туристов. Они стояли перед брачующей их женщиной, поставили подписи в брачных документах, поцеловались и вышли вон. Я, родители Лёши, Аня были с ними, когда они стали франко советской семьёю. Она прожила с Лёшей неделю на квартире Лёши и улетела назад в Париж. Лёша стал ждать, когда соввласть отпустит его к жене. Отпускала его долго, два долгих года.

Глава 17

ЕВТУШЕНКО

Жизнь продолжалась в Москве без Мишель. Мы с Лёшей взяли пива и поехали в Переделкино, чтобы разобраться с Вознесенским. Разборки не получилось. Его не было там, а поговорить было надо мне. Мне казалось, что он украл у меня размер, когда я ему читал свою поэму "Оля". 
- Где Вознесёныш? Куда подевался Вознесёныш? - кричал Лёша. Мне было очень смешно, кагда раздавался его крик. Лёша орал всё время пока мы искали Вознесёныша, то есть Андрея Возесенсенского. Видно небо было против и мы не нашли его. Плутали долго,  чёрт попутал нас. Покричали и высунулся какой то старик. Он сказал нам, что прямо по дороге мы найдём дачу Евтушенко. Мы пошли, предварительно заправившись жигулёвским пивом. Пиво нёс Лёша в красной сетке, бутылок восемь.
Глухой забор без единой щёлки, покрашенный в зелёный цвет. "Дача Евгения Евтушенко": так написано на заборе. Я ложусь в траву позади Лёши. Он сам настаивал на этой поездке, кричал, что он покажет Вознесенкому, где раки зимуют, что нельзя воровать у поэтов размер. 
Лёша нажимает на кнопку звонка. Послышались шаги. Ба! Евтушенко стоит перед Лёшей. Лёша делает шаг к Евтушенко, тыкает в грудь и говорит:
- Хотите пива?
Евтушенко смерил Лёшу глазами, посмотрел на открытую бутылку из котой было отсосано - выпито, примерно, половина пива, и сказал Лёше:
- Иди подальше...
Евтушенко закрыл забор перед Лёшей.
Мы возвращались в Москву. Лёша ругал Евтушенко последними словами:
- Ну и дурак! Ей Богу, дурачина...
А я подумал, что дурак Лёша, а не Евтушенко. Евтушенко благоразумный человек. Он оценил визит сразу и повёл себя, как подсказал ему его ум.
Мы дождались электрички, сели в неё. Накрапывал дождь. Мы вернулись в Москву, в мой дом под ливнем, в который превратился накрапывающий дождь.   

Глава 18

ЗИМА

Лёша тащит меня в валютный бар:
- Давай. Пошли. Хватит сидеть дома.
Я пошёл с ним в валютый бар, что ниже Красной площади на улице Горького, так называлась тогда Тверская. Подошли. О смотрит на меня и говорит:
- Не то. Я, скажем, показываю паспорт. Женат на Мишель. Ты то разведённый человек. Заешь что, снимай с себя этот плащ. Внутри мех и ты будешь в глазах швейцара иностранец. Во во. Великолепно.   
Мы подходим к бару. Швейцар смотрит на Лёшу подозрительно. Лёша вытаскивает из кармана пальто паспорт и подаёт ему. Швейцар изучает, осклабливается, открывает дверь перед Лешей с поклонами.
Я прохожу мимо швейцара. Он смотит на меня и дверь распахивается передо мной. Мех делает своё дело - я иностранец. Шикарные проститутки проходят в бар легко. Швейцары их знают. Десятка - вход, десятка - выход, если не удалось с клиентом. Идёт обмен - тело на деньги.
Мягкий зеленоватый свет. Наигрывает тишайшая музыка. В баре сидят иностранцы, пьют виски, коньяк, вино-с. Сидят проститутки и шмыгают глазами по иностранцам. Вот один подходит к проститутке. Она улыбается ему:
- Бери, миленький ты мой! Обрыдла жизнь в совковом мире. Бери, пожалуйста. Бери меня за границу! Ну, что тебе стоит, родной ты мой! Я тебе всё там отдам.
Глядишь - они сидят мирно, пьют коньяк или он - виски, она - шампанское. Посидели и пошли. Куда? В номер к нему, или в его машину, или к нему в московсий дом, куда он только захочет.
К Лёшке подходит проститутка, просит закурить по английски. Лёша улыбается, даёт ей сигарету "Мальборо". Она спрашивает его ещё о чём то. Лёша, улыбаясь, объясняет ей по русски: ты ошиблась, девочка. Я русский, а тут такой товар никому не нужен.
С её лица сползает улыбочка, мол всё-ё-ё пожалуйста. Возми меня. Она отходит от нас в недоумении. Мы смотрим на кэгэбешников, которые сидят в углу, они на нас, но ничего не предпринимают. Проститутки им платят и известны им всем. Лёша свой парень, он почти иностранец, чуть-чуть подождать и он там, в его случае два года - мигновение, как решили органы и всё.
Три часа ночи. Бар пустеет. Музыка убаюкивающая. Мы встаём, идём на улицу. Снег сыпет нам в лицо. Идём по улице Горького к Пушкинской, поворачиваем к моему дому. Мы дома. Чай на ночь. Лёша зевает. Спать. Спать. Спать...

Глава 19

КОНЕЦ ПРОЗЫ
Любовь высшее чувство. Почему люди восхищаются ей в музеях, когда видят шедевры старинных мастеров, скажем Венеру, или слушают о ней или читают Кармен, любовь Дон
Жуана к донье Анне? Почему мы считаем недпустимым упоминать о ней? Вот тебе и штука для размышления. 
Аня мне сказала, когда мы шли по улице:
- Саша, они же чёрные.
Я рассмеялся над этим. По её убеждениям, если чёрные - обезьяны, если белые - человеки. Она ошиблась. Все люди одинаковы, так я думаю, она думает по другому.
Однажды мы лежали после любви на постели. Запах. Мерзкий запах взволновал нас. Я встал и обнаружил мою шляпу, которая тлела на настольной лампе, которая была включена нами, чтобы любовь была освещена. Мы потушили этот запах и запах рассеялся.
Аня всё реже приходила ко мне. Я заподозрил её в измене. Когда я был с ней в последний раз она мне сказала, что любит другого человека, человека с работы. Я отпустил её. Пусть плывёт куда ей хочется. Вольному - воля.
Лёша уехал в Париж. Подошёл его час.
Сижу дома. Поздний вечер. Пишу стихи. Телефонный звонок. Снимаю трубку - Лёша из Парижа. Интересуют как у меня дела. Говорю, нормально. Он говорит - подробности? Я отвечаю, что Москва стоит на том же месте. Что так тебя интересует в Москве? Он два часа проболтал со мной о Москве. Я убедился, что Москва тянет его даже из Парижа. Положил трубку. Устал от него, устал.   
Следующий вечер. Звонок. Лёша. Два часа. И так продолжалось всю неделю. Потом кончилось, слава Богу.   
                27 октяьря - 3 ноября 2013