9607 - хлопковое дело

Х л о п к о в о е   д е л о

Прошли те времена, когда жизнь бурлила в писательской организации Старопыльевской области. Да и  раскол произошёл серьёзный, и в демократическом союзе оказался сам председатель Щукин, полста лет не слезавший с ленинской темы – его роман «Ленин в Старой Пыли» едва не удостоился Ленинской же премии, но даже после исправления названия на «Ленин на краю России» бюрократы из Москвы протолкнули своего человечка с точно таким же романом «Ленин повсюду в России».
Под руководством Щукина организация всё же худо-бедно существовала и в девяностые годы. Прозорливый прозаик провозгласил полный плюрализм: раз равноправны государственная и частная собственность, то почему бы демократическому писательству не опираться на идеи либерализма, патриотизма, православия и коммунизма одновременно?
Сам губернатор был не только из комсомола, но и имел в те светлые времена отношение к организации, издав книгу стихов «Комсомолимся» в духе раннего соцреализма, но в стиле классического пушкинского стиха, и даже обошёл писательскую братию, вырвав какую-то премию ЦК комсомола. Поскольку он избирался от компартии в демократическую структуру, то православие, кажется, как ни что удачно подходило для примирения атеистов, сатанистов и приверженцев всевозможных прав и свобод – здесь Щукин-старший просто попал в точку, в первые же годы новой власти издав в качестве составителя  сборник – «Ленин – демократический демократ и православный патриот».
Но время шло, и интриги не думали уходить в прошлое. Пошатнулось и кресло старика, отважная молодёжь стала открыто роптать о "выносе тела из мавзолея», и ленинец, наконец, решил сдать первую линию обороны.

Собственно, не молодёжи он страшился – двери в организацию контролировались им надёжно, а уж рука его в издательстве была одной из самых целованных. Но неожиданно к креслу председателя начал буром переть второй классик старой старопыльской литературы Шолох Вантец, умевший  сочетать свой «пятый пункт» с проникновением в суконную народно-казацкую глубинку, написав пятитомную эпопею жизни красноказачества – «Тихий дом», позже существенно переработанную в духе времени в десятитомник о братском единстве красных и белых казаков.
В девяностые открылись некоторые секреты. Видимо, кому-то повыше надо было опорочить «почвенника и деревенщика», и в газете появилась подборка доносов Вантеца в КГБ на своих коллег  и товарищей по партии и писательской организации, а также характеристик молодых литераторов в ту же контору «глубокого бурения».
Вантец возмущался инсинуациями и клеветой, требовал графологической и стилистической экспертиз, правда, не особенно и отрицая своё авторство, и теперь считающееся его несомненной заслугой перед  отечеством.
Дело закончилось полюбовно: в другой газете появилась подборка доносов, подписанных псевдонимом «Сук» - наиболее компетентные знали, что так в органах обозначали Щукина-отца – публика только поразилась одному: доносы «Сука» и «Хера» (Вантеца) были настолько схожи, что, казалось, кто-то из них списывал, как школьник контрольную – на самом деле писали они совершенно автономно, просто, как и в собственно художественном творчестве, были «единомышленниками» настолько, что никакой индивидуальности иметь не могли – как и все сто процентов прочих членов старой писательской организации.
Понятно, что волну молодёжи погнал Шолох Вантец, решивший, что прозаик Щукин-отец (как его прозвали подлизы) свою лебединую песню исполнил, и бис не нужен хозяевам «театра».

Не знал старый Шолох, что интернационализм московских «либералов», заправляющих делами, всё-таки не мог слишком далеко уйти от родного советского антисемитизма, и напрасно считал свой нос чутким.
Однако Ленин естественным образом перестал быть темой номер один, даже негативной – потому что Ленин  и коммунизм был оставлен «новой» властью «на запасном пути». И песенка Щукина-«Сука» была спета. Уже сам губернатор позволил себе публично сказать, что в писательской организации много молодых талантов. Вантец-«Хер» уже не сомневался, что намёк был в его пользу – он возглавлял «партию младотурок» и готовился к «въезду в Иерусалим» на караване молодых буррикито.
Но зря! Щукин-старший не стал надеяться на «милость природы» и зачастил возить на охоты и рыбалки «мальчиков губернатора» - здесь и родилась почти библейская мудрость «Щукин-отец, Щукин-сын и щукин – дух спиртной» - и тот самый балбес Щукин-сын, который двух слов связать не мог даже в бытовом разговоре, однако при том в союзе писателей числясь вместе и с более одарёнными ребятами, творчество которого вызывало тоску и тошноту даже у таких же «писателей» и партийцев, из-за прежней работы в аппарате обкома комсомола, в одночасье вдруг стал писателем номер один.. даже – ноль! – Старопыльевской области.
Буквально накануне собрания в областной «Правде Старопыльевской демократии» прошла полуфельетонная, полунаучная заметка, где в пух и прах критиковался некий писатель Ш. Хервантец с его романом «Тихий Дон Тохес».
Учёная молодёжь с утра бросилась к Щукину-сыну, и вечером прежде из организации был исключён Шолох Вантец, а уж после этого произошло переизбрание Щукиных и состоялась неожиданная презентация, где щедро и многоголосно славился Щукин – дух спиртной и даже присутствовал лично митрополит. Конечно, в старые времена писанина Щукина-сына, издававшаяся только по протекции Щукина-отца, просто из-за явной даже по тем временам бездарности не позволила бы думать о претензиях на председательское место – автора шести тиражей книжечки «Коммунистическая молодость Панаса» и трёх переизданий вымученной «лирики» «Трудом Славится Старая Пыль», посвящённая любимому облцентру, не решились бы выдвинуть никуда.
Единственное, чем бывший инструктор обкома комсомола славился в прежние времена и, кажется, в нынешние – было «хлопковое дело», однако, вовсе не причастностью к воровству и махинациям на хлопковых плантациях Средней Азии, а особым подходом к дамам. По большей части – литературным и партийно-комсомольским – просто несколько экстравагантная привычка в самый неподходящий момент на пьянках хлопать девицу, обыкновенно, самую скромницу, по попке – хотя за вечер это случалось редко более одного раза, талант у Щукина-сына был в этом деле явный и бесспорный – он умело выбирал момент, когда это становилось центром внимания. Приписывают Щукину-сыну и фразу, украденную им у одного из «семинаристов» на совместной пьянке: «Сиськи бывают развесные и штучные».
Назавтра в газете появилась серьёзная статья, и оказалось, что именно Щукин-сын является подлинным золотником русской поэзии в её старопыльевском разрезе.
Кажется, несколько раздражён свершившимся «литературным чудом» был единственный в писательской организации настоящий поэт Моня Зубов, никогда доносов не писавший и в комсомоле не функционировавший.
Он возвращался в свой родной городок Тухлые Воды в автобусе и вздыхал.
И так с трудом попав в начале «демократии» в писательскую организацию, на собрании он был публично назван «прихвостнем Хервантеца» и агентом Израиля за книжку «Полуобобротни» - это была вовсе не конъюнктурная книжка, изданная им, как и все остальные, за собственный счёт, созрела давно в качестве художественного анализа той стороны жизни, которая занимала очень большое место в жизни области.
Возможно, генерал милиции Собаковлов, приглашённый посидеть в президиуме собрания, простимулировал выпад против Мони, и писательская «демократическая» братва с восторгом приняла неологизм-оговорку «зубовь», точно обозначавшую место отщепенца.
В конце концов, они больше не могли терпеть в своих рядах настоящего поэта, вряд ли даже понимая это, и если на этом собрании дело до исключения не дошло – просто не было санкции свыше – то причина уже созрела ещё до вступления Зубова в организацию.
Автобус «Старая Пыль – Тухлые Грязи» мчался по ухабам асфальта государственной автострады. Моня, впрочем, нерадостен был не из-за того, что понимал близость и неотвратимость изгнания – ему казалось невероятной ошибкой избрание Щукина-сына. Он не понимал, что выбор был ужасающе правильным – председателем облорганизации  должен был быть самый бездарный из бездарных, ибо сама эта организация существовала для государства и при государстве и , как и её советская предшественница была поставлена для уничтожения личности и свободы, к ужасу нашего государства возрождающегося с каждым новым молодёжным всплеском, и не успевавшим загаснуть без специальных со стороны государства усилий.
А год двутысяча четвёртый от Рождества Христова заканчивался.

+++