Пророк и триппер

- Моисеев… опять триппер???
      Вопль вопиющего  в пустыне, вопрос являющийся утверждением, вся скорбь вселенская в одной фразе.
- Ну знаешь, мне это  уже даже не смешно. Это печально, Моисеев, и в первую очередь для тебя…

      Эта тирада принадлежала капитану медицинской службы Паламарчуку, сибариту при синекуре, гедонисту по жизни, и пофигисту по убеждениям. Служба у дока шла как положено – методично и  ненапряжно. В должностные обязанности кэптена входила забота о здоровье личного состава части, выражавшаяся в раздаче витаминов офицерам и солдатам, и контрольного приема пищи в столовой. Остальное время, непосвященное тяготам и лишениям воинской службы, отдавалось сну на кушетке, игре в шахматы с замполитом части и рыбалке... Вы спросите, как можно рыбачить на службе… так я скажу, что не только можно, но и весьма уловисто. Все просто. Цель поездки в путевом листе на санитарную машину, доставляющую на реку снасти, прикормы, самого дока и изредка его друзей, значилась всегда одна – перевозка больных; и одно место назначения – госпиталь.

      И в этой гармонии тела, духа и выслуги лет режущим слух диссонансом, отравляющим бытие и корежащим сознание фактором являлся рядовой Моисеев, стоящий посреди кабинета с опущенной головой. Воин последней четверти срочной службы, «дед»,  ничем особым не выделялся среди срочников. Если бы не уникальная способность Моськи, как для краткости звали его в роте, ловить триппер в местах всевозможных, и даже казалось бы, уж совсем невозможных. Вот выпусти, к примеру его в открытый космос, и там нашел бы он если не объект страсти, то уж необходимое количество микробов уж точно .После того, как дважды из увольнения Моисеевым были доставлены свежие образцы местной биопатогенной сферы, увольнения стали исключены. Но самоволки отменить невозможно, и в один, не сказать, что прекрасный день, был установлен абсолютный рекорд – полчаса от пересечения забора до возвращения  бойца с «наградой». Естественно, с  регистрацией в амбулаторной книге через три дня.  И как раз после этого рекорда и была произнесена сия тирада.

       Для потерпевшего, а больным Моська себя никогда не считал, полагая за абсолютную истину утверждение выведенное на собственном опыте - «мужику триппер, что детсадовцу насморк», очередная поимка гонококка сулила откос на месяц от службы, приятную смену казармы со старшиной - на палату с медсестричкой и прочие мелкие удовольствия. Однако, если есть выгодоприобретатель, то есть и те, у кого убыло, как говаривали латиняне в часы словесных и логических экзерсисов. Эльтон Васильевич, а так в цивильном миру и звали капитана Паламарчука, реально  являлся пострадавшим от развратных действий бедолаги-воина и местных девиц вольного поведения. Срывалась РЫБАЛКА. Рыбалка, к которой готовились уже неделю. Уже всеми участниками были упакованы удочки и накормлены черви, намыты мотыли, обоснованы причины отсутствия на службе у начальства, убеждены уже жены, что действительно на рыбалку, а «не как в прошлый раз…», а тут фарсмажор - Моисеев. Которого нужно теперь везти в госпиталь, оформлять документы… похерена великая идея отделения рыбы от воды мелким похотливым воином…

      Справедливости ради надо заметить, что был и еще один человек, изредка вносящий нежелательные коррективы в планы офицерства. И это был я. Водитель-санитар, и единственный подчиненный. «Моя рота!» - так обращалось ко мне начальство. Я не был для дока наказанием свыше. В конце концов Эльтон Васильевич сам меня выбрал, видимо учитывая место моего призыва - город, в котором кэптен получил свои первые лейтенантские погоны на военфаке местного мединститута. На утреннее построение док приходил последним. Иногда уже и после доклада командиру части, со стороны столовой выкатывался этакий колобок с руками, одна из которых держала фуражку, каковую ее владелец одевал только при приближении к начальству, и немедленно после отдания воинского приветствия картуз, как его определял для себя обладатель, опять перекочевывал в левую руку, превращаясь в веер при жаркой погоде. Ну не все официоз любят…
       И вот подходя к своему флангу, на секунду остановившись, доктор, оглядев строй, задавал свой козырный вопрос, в предвкушении которого все лица поблизости уже начинали расцветать улыбками всех видов и размеров.

-  Иде моя рота?
- Тута (здеся), товарищ капитан! – в большинстве случаев подыгрывал, поддерживая тон, я.

      Если же вопрос оставался без ответа, доктору приходилось совершать лишние и оттого нелюбимые телодвижения – вытаскивать меня с гауптвахты. Что, впрочем, делалось им лёгко, ибо гонококк не видит разницы между офицерской и солдатской уретрой, да и лобковая вошь - тварь не особо избирательная, отчего довольно большое количество обладателей больших и малых звезд были у дока в должниках… Но это - если была пора клёва. А вот если же такового не было, сидеть приходилось по полной; и на мой несколько нагловатый вопрос – отчего же не вытащили меня из узилища пораньше, следовала лекция о неотвратимости наказания и прочих дура лекс, сед лекс. Отношения наши нельзя было назвать очень уставными. Но субординация - была, и являлась следствием уважения, а не наоборот!

        Не исключением было и это утро. Доктор заканчивал переваривать завтрак, лежа на кушетке, я же, за неимением второго ложа, установив посреди кабинета носилки военного образца, составлял компанию шефу. Стук в дверь не только прерывал полудрему, но и служил началом привычного диалога…
- Ну и чего лежим, кто открывать будет? – раздавалось с кушетки…
- Товарищ капитан, вообще то это к вам пришли… Майор Дринясов в шахматишки перекинуться. – привычной скороговоркой определял я свою позицию, одновременно складывая носилки и убирая их в угол – я открою, а вы без сапог, лежа… могут не понять.
- Ты открывай давай, а я успею…

      Врожденное чувство такта совместно с  инстинктом самосохранения подсказывали, что диалог пора бы и заканчивать. За интуицию шеф ко мне относился довольно лояльно. И, действительно, он успевал одеть китель и всунуть ноги в прохаря, еще до того, как в двери появлялась миллиметровая щелочка.

    Но на этот раз вместо появления замполита состоялось явление Моисея. И были произнесены пророческие слова, не сулящие ничего хорошего ни болезному, ни, как оказалось, мне. Ибо продолжение было очень уж неожиданным.
- А вот госпиталя с девочками в белых халатах больше не будет, Моисеев. Будет тебе обалденное амбулаторное лечение с профилактическим уклоном по методу Паламарчука.

- Это как вы меня лечить будете? –  с ощущением, что «попал», робко спросил хронический микробоноситель. Последнее известие явно выходило из привычных схем, уже повариантно спланированных и полностью подготовленных к вводу в действие.
- Не как… а кем! «Кем» - ключевое слово. Лечить будем им! И навечно!!!
И указующий перст уперся во вторую пуговицу на моей гимнастерке. Стало неожиданно и немного тревожно. Напряжение нагнеталось неизвестностью.
-Но я же не умею… Я…
-Умение – есть желание, помноженное на труд. Труд мы обеспечим. А желание у меня хоть отбавляй – в тридцать два зуба весело оскалился док.

       Оставив остальные действующие лица пытаться хоть как то понять, что происходит, цельный капитан со змеюкой в петлице  принялся распаковывать упаковки с лекарством, протер от пыли и поставил на плитку стерилизатор со шприцами. Да-да, это было в то время, когда многоразовые шприцы кипятились, а иглы затачивались по мере затупления.  Там, где были потребность и соответствующие специалисты по заточке. В нашей части таковых не имелось. И все иглы были примерно одинаково тупые. Но доктор, перебирая пинцетом и поднося к глазам из пары десятков старательно выбирал одну. И как я понял позже, самую тупую.  Пока стерилизатор пофыркивая, делал свое дело, состоялся краткий курс молодого санитара.

- Мысленно делим ягодицу крестом на четыре квадрата. Инъекция производится во внешне-верхний мысленно нарисованный квадрат. Перед введением иглы кожа обрабатывается спиртом. Но в полевых условиях подойдет все едкое, вплоть до скипидара…
- Здесь же не полевые условия, правда, товарищ капитан? – как то просительно-умоляюще донеслось с кушетки.
- Нету его, скипидара-то… но я поищу! Лечить, так лечить…

      Два белеющих полужопия на кушетке ни разу не напоминали картину Чурлениса «Спокойствие», напротив от них веяло какой то особенно густой тревогой. Если бы они принадлежали бы такому же молодому воину с пятимесячным сроком службы, как у меня, оптимизма в мире было бы значительно больше. Но, увы… что имеем…
Тем временем в шприц набирался Бициллин5 – последнее слово отечественной фармакологии. Не могу судить о его лечебных свойствах, я не специалист; но ощущение раскаленного лома, вставленного в бедро и медленно проворачиваемого, отмечали все, кому доводилось получить эту дозу здоровья. 
 
- Дерзайте, сударь… - донеслось до меня.

         Состояние ягодиц Моисея было близко к коллапсу эпилептика. Надо бы подождать чуток, дать расслабиться, но кто бы мне об этом сказал…  и игла сделала первую попытку войти внутрь мышцы. Лёгко не случилось. Пришлось усилить нажим. Результат явно отличался от виденных мною ранее уколов. Она просто не шла. И тогда я начал ее проворачивать, справедливо полагая, что  так будет легче. Действительно, игле стало легче, чего нельзя было сказать об подвергающемся излечению. Сквозь судорожно сжатые челюсти слышен был легкий зубной скрежет.   Напротив же лицо руководителя проекта просто светилось. Нет, это не   была ухмылка садиста, со стекающей изо рта слюной и расширенными зрачками глаз. В этот момент с дока можно было писать портрет римского сенатора, решающего судьбу поверженного гладиатора. Лениво-пресыщенный изгиб линии губ, чуть больше обычного приоткрыт один глаз, не более. И кулак с опущенным вниз пальцем, визуализируя фразу: « До основания… до основания иглы…»

- Дави… и большой палец со всей дури, стремясь как  можно скорее покончить с этим, уперся в шток поршня, и пятый бициллин ударил в полную мощь. Слеза скатилась на кушетку. Моську было  жалко, но страшно было больше. А доктор уже почти пел мантру…

- И так будет вечно, Моисеев. И нет у тебя больше выбора. Либо триппер, либо мой клеврет. Док был изрядно начитан.
- Ибо вознес господь уже карающую десницу со шприцом над тобой, горе-воин!

       Убирая принадлежности в стерилизатор, я старательно избегал смотреть в сторону Моськи, подтягивающего брюки… Вечер в казарме не сулил никаких приятных событий. Но все оказалось не так и плохо. То ли у Моисея уже задница одеревенела, то ли к бициллину адаптировалась, но единственная фраза была почти цитатой из В.И. Ленина и отложилась на всю оставшуюся жизнь. «Ты это, учись, что ли…» было сказано тихим голосом, с полуприкрытыми глазами и сопровождалось сардонической улыбкой.

      Но док был видимо капитально зол на зарвавшегося деда. И учить меня явно не торопился. Скорее напротив... Лишь после того, как полный курс бициллина был проколот, а анализы дали отрицательный результат, я был введен в начала науки об инъекциях. С тех пор уколы ставил даже новорожденным. Благодаря мысленно двух разных людей, встретившихся мне в тот момент жизни.

      Прошло уже сорок лет с той поры. Появился интернет с его соцсетями. И однажды пришло сообщение на «одноклассниках». От Моисеева. Триппером он больше никогда не болел.

     Как и обещал гвардии капитан Паламарчук.



Больничка ОКБ, Хирургия
    13 03 2016