Окраина рассказывает. Владимир Пунин

Отрезанный ломоть
или Как ситуация на Украине отразилась на жизни одной семьи

В последнее время часто снится: что-то взрываешь, ходишь в атаку, «седлаешь» знакомые и незнакомые высоты, дороги и переправы. А когда просыпаешься, радуешься, как мальчишка, что всё приснившееся – нереально. А потом включаешь телевизор, и как будто снова погружаешься в страшный сон – Донецк, Луганск, Мариуполь, полыхающая Украина, где прослужил последние семнадцать лет.

Сон наяву

Мой отец, политработник маршевых рот, много рассказывал о войне. О тех днях, когда было трудно, но никто не терял надежды на победный исход. Эти рассказы, видимо, и побудили меня поступить в военное училище.
Вокруг были люди с большой буквы. Первый командир воинской части, где я начинал офицерскую службу, – герой-разведчик (и писатель, кстати) Владимир Карпов. Случилось мне также встретиться на учениях с легендарным асом Александром Покрышкиным. А каким увлекательным рассказчиком и скромным в жизни был мой сослуживец – Герой Советского Союза Михаил Лукашин, лично подбивший четыре немецких танка в одном из боёв! Нам, молодым лейтенантам, очень помогали служить фронтовики-ветераны. Хотя помнятся и теневые стороны воинской службы.
К примеру, участие в снятии с должности первого секретаря Львовского обкома КПСС (некоего Добрика), который в конце 70-х годов допустил выход студентов университета на уборку урожая в эсэсовской форме (в коричневых рубахах и с портупеями через плечо). Мне лично довелось разговаривать с одним из портных, который изготавливал для студентов нацистский мундир: «Давно ли шьёте эту форму?» Он ответил: «С 1941-го шью не переставая...»
Это я к тому, что развал Украины начался далеко не сегодня. Может, и не стоит ворошить старое время, но какое же оно старое, когда на наших глазах стал нацистским Киев, за который так много было отдано жизней русских, украинских, татарских ребят (всех не перечислишь)... Думали, что дружба народов будет вечной. А что творится сегодня на «самостийной» Украине?..
Я много лет прослужил в Советской армии, был накрепко связан с её успехами и неудачами, видел плохое и хорошее, но никогда не изменял присяге. В этой же армии отслужил срочную и мой сын. Но сегодня у Олега, оставшегося в Кировограде, другие интересы: пытается примкнуть к новой украинской «элите», чистоган и нажива застилают ему глаза.
Отрезанный ломоть нашей семьи, попавший в нацистскую ловушку. Расстояние от Кировограда до Ростова, где я теперь живу, небольшое, но как далеки мы стали друг от друга...

Синдром Тараса Бульбы

Всякое у нас бывало, но чтобы братья в наше время встали по разные стороны баррикад?! Чтобы родной сын, позвонив из Кировограда в Ростов, назвал меня «ватником», – ни в каком сне не могло присниться!
Между мной и сыном чёрная кошка пробежала ещё тогда, когда он с восторгом заметил, что российский либерал Владимир Рыжков ни разу не надел георгиевскую ленточку.
И что он (Рыжков) – пример для молодых украинцев, да и для русских тоже. Моему сыну не стыдно охаивать цвета Георгиевских креста, которым дважды был награждён его прадед в Первую мировую. Лепечет что-то о «колорадах»...
Каюсь – и сам виноват: не доглядел, не довоспитал. И занятость по службе здесь ни при чём. Кто-то перехитрил меня, и Олег так и не стал настоящим человеком. Можно, оказывается, дожить до того, что сын, ставший ведущим в
адвокатской конторе (отмывающей нечестные деньги богатеев), заявит тебе, что наша общая с ним русская фамилия... мешает его карьере! Что из-за неё его могут не назначить прокурором города. Мол, не там и не тем занимался его
отец. Дескать, сегодня на «самостийной» Украине другие ориентиры, другие ценности.
При последней встрече я и вовсе не сдержался и в гневе выпалил:
– Тебя к стенке из-за меня не поставят. Хотя за твои криминальные дела ты вполне заслуживаешь этого. За то, что активно участвуешь в оглуплении молодёжи города. За то, что спокойно смотрел, как рушат памятник Калинину, который стоял у кинотеатра, где крутили фильмы целый день, и мы с матерью тебя оттуда не могли «выкурить»... Неужто эти фильмы подтолкнули тебя к западенцам? Неужто не дрогнуло ничего в душе, когда деятели вашего города (вместе с тобой!) крушили памятник у завода «Червона зирка» – памятник воинам, освобождавшим Кировоград, – где тебя принимали в октябрята... Тебя ничему не научили ни в школе, ни в университете. Нет у тебя в жизни прямой дороги.
Нет уже и отца. К сожалению, людей без совести, без чести нельзя исправить.
Боюсь, что от последних моих тирад мог вспыхнуть листок бумаги. Понимаю теперь Тараса Бульбу, который не простил сыну предательства и, заклеймив позором, застрелил Андрия.

Лучше бы не останавливались...

Я не стал рассказывать сыну, как втайне от него побывал на Украине. Сколько увидел и натерпелся – врагу не пожелаешь.
Из Харькова до Кировограда добирался двое суток. На машине, на перекладных, на тракторах, в тележках, где возят силос. От одного патруля к другому. Однажды даже был попутчиком какой-то геологоразведочной партии (меня представили как бывалого картографа). Словом, мои друзья и бывшие сослуживцы (точнее, их сыновья) от пункта к пункту передавали меня, как эстафетную палочку.
По пути видел много солдат – и послуживших, и молодняк. Вступать в разговоры не решался. Если о чём-нибудь спрашивали, пытался «ботать по украинской фене», прикидывался глухонемым. На меня махали рукой: убогий, что с него возьмёшь. Полицаев (милиционеров) мы обходили стороной.
Я не из пугливых, но когда вдогонку нам стреляли, я был весь в поту, и (чего там скрывать) сердце колотилось, как после стометровки. Однажды при проверке нас задержали на блок-посту. Служивые замешкались в своей будке, и мы тут же рванули в «зелёнку». Догонять нас они почему-то не стали. Мы забрались в товарный эшелон. Вытянувшись вдоль борта пустой грузовой платформы, я шепнул своим попутчикам: спрыгнуть, не доезжая до станции, не смогу – подвернул ногу. Но всё обошлось, повезло...
Итак, я уже на машине подъезжаю к местечку Бобринец, от которого до Кировограда километров сорок. Здесь я попросил, чтобы ребята подвезли меня к стрельбищу, которое я когда-то строил, будучи замкомандира бригады спецназа. Вечерело. Друзья передали бинокль, обратив внимание на подъезжавший «воронок». Подумал: сейчас увижу, как солдатики начнут стрелять по поднимающимся мишеням, по трассирующим пулям определю, кто берёт правее, чем
нужно, кто левее. Кто стреляет хорошо, кто не очень. Профессиональный азарт старого солдата никуда не денешь.
Но каково было моё удивление, когда из машины вывели не солдат, а с десяток сгорбившихся людей со связанными руками, которых подтолкнули к яме, где когда-то наши бойцы собирали шампиньоны! На виду остались лишь охранники с автоматами. Вдруг из-за сторожевой будки с навесом выехал бульдозер. Дважды накатил перед собой валы земли и... засыпал связанных людей!
Было ощущение, что смотрю кино. Спросил сидящих рядом: что стало с людьми, которые упали в ров? Мне спокойно ответили: «Закопали. Это уже не тот знакомый вам полигон.
Это «хозяйство» областного УВД. Что хотят, то и делают».
Лучше бы не останавливались...
Уже в Кировограде притормозили у здания бывшего облисполкома. Хотел взглянуть на памятник Кирову. Рядом с ним когда-то принимали присягу молодые солдаты нашей бригады. Весь город любовался ритуалом! А сейчас смотреть уже
было не на что. Памятник Сергею Мироновичу снесли, а на постаменте намалевали лозунг: «Москалi – геть с Украiни!» Рядом когда-то был магазин детской книги. Остались только обгорелые доски, мусор и искорёженные стеллажи.
Всё. Быстрее домой, в Россию! В кармане два паспорта. Один выдан в 1982 году, когда увольнялся из армии, там на первой странице запись на украинской мове. В Знаменке, остановленные патрулём, поняли: второй паспорт с ростов-
ской пропиской показывать ни в коем случае нельзя. Ненароком в машину бросят гранату – чужих здесь не признают, инородцев боятся и ненавидят. На сгоревшие остовы машин, не понравившихся новым «хозяевам жизни», нагляделся до рези в глазах.
Последний участок пути преодолел на попутном тепловозе (который, видимо, везли в Новочеркасск на ремонт). Перед российской границей ссадили: добирайся, мол, пешком. Былая спортивная закалка и на старости лет выручает. Семь километров до «нашей» электрички пронёсся, как когда-то в училище – марш-броском. Как же рад я был садоводам, что садились в электричку! Россияне!
...Недавно мне исполнилось 80 лет. Сын, набравшись «смелости», решил поздравить с юбилеем. К телефону я не подошёл (жена поговорила) – трубка для меня была в тот момент, как ядовитая эфа. Вышел на балкон – не мог дышать, не хватало воздуха, не хотелось никого видеть... Почему сын считает меня оккупантом? Жаль его. Но вот как быть с женой, с матерью Олега? Она, как и жена Тараса Бульбы, готова хоть ночь напролёт сидеть над спящим ребёнком и расчёсывать своим гребнем спутавшиеся кудри на его голове. Не думая, какие путаные, страшные, предательские мысли в этой голове зреют. Она не может понять: почему зашорены глаза её мальчика? Всё надеется: страсти улягутся и придут светлые дни...
Стоя на балконе в день своего юбилея, мне казалось, что я так и не выберусь из мрачных размышлений. Но окликнули гости, жена позвала всех к столу... Позвонила внучка и, поздравив меня, сказала, что дед (то есть я) у неё самый лучший. И я подумал: коль не забывают внуки – будем жить!


Добро и зло

Часть 1. Огниво памяти

...Двое конвоиров вывели человека в измятом чёрном костюме без галстука и, придерживая его руками за локти, отвели к самому краю нелепого строя, выставленного прямо перед темнеющими в рассветной голубизне неба сосновыми корнями. Человек медленно оглянулся и, не торопясь, сонным движением потянул из кармана пиджака папиросу, закурил.
Внезапно беготня людей в шинелях оборвалась: на лесной дороге появился чёрный лимузин. Ещё до того, как машина, буксуя и скрипя, застыла из открытого кузова, спотыкаясь, выскочил военный в щегольской форме, пробежал несколько шагов и крикнул:
– Поэт Гумилёв, выйти из строя!
Человек в чёрном оживился и, как бы не замечая застывших сзади конвоиров, сделал шаг вперёд.

– А они? – и спокойным плавным жестом левой руки он указал на двигающуюся и... тихо воющую за его спиной шеренгу.
А молодой военный щёголь крикнул:
– Николай Степанович, не валяйте дурака!
Человек в чёрном вдруг улыбнулся, бросил недокуренную папиросу под ноги и аккуратно затушил носком ботинка. Затем, так же не торопясь, стал в строй у ямы и звонким, громким голосом произнёс:
– Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв!
И тогда раздался залп...

Это легенда. Документально подтверждённых свидетельств о последних минутах жизни Николая Гумилёва нет. Но Анна Ахматова называет место казни и захоронения всех расстрелянных в августе 1921 года по делу Петроградской боевой организации (ПБО) – окраину Ржевского полигона.
Это место она посетила впервые через 9 лет... В следующий раз Анна Андреевна побывала там в 1941 году. Теперь по этому месту проходит трасса газопровода, а среди больших уже деревьев проступают краснокирпичные стены двухэтажного порохового погреба.
Дурная слава окружила эту территорию задолго до августа 1921 года – до этого момента, как после начала «красного террора» (5 сентября 1918 года) – на неё легла траурная мета...
Петроградская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем ввела в практику массовые расстрелы. Речь тогда шла прежде всего о заложниках, случайно оказавшихся в заключении по самым разным причинам, от банальной спекуляции до некстати произнесённого слова, и казнённых в целях устрашения и мести – за покушения на Ленина и Урицкого, за гибель К. Либкнехта и Р. Люксембург во время Берлинского восстания, за поражения Красной Армии на фронтах Гражданской войны...

На месте казни Гумилёва в апреле-мае 1921 года где-то здесь, у станции Ковалёво, расстреливали матросов-участников Кронштадтского мятежа (всего по этому делу было осуждено на смертную казнь 2013 человек).
Нужно понимать: могила Гумилёва так и не найдена и, по всей вероятности, не будет найдена никогда. Зато помнятся строчки Гумилёва:

Не спасёшься от доли кровавой,
Что земным предназначена твердь.
Но молчи: несравненное право
Самому выбирать свою смерть.

История не знает с документальной достоверностью не только подробности расстрела как таковой (версий о месте и способах казни Гумилёва и других участников ПБО до сих пор много). Но на низкой топкой пустоши в Бернгардовке, неподалёку от той лесной поляны, каждый год на протяжении многих десятилетий собираются люди.
И стоит там простой железный крест, сваренный из двух обрезков труб, и лежат вокруг небольшие валуны, символические надгробия поэтов, учёных и замученных в России.
Крест установлен теперь и на самой территории порохового погреба, стены которого с 2001 года отмечены памятным знаком «жертвам красного террора». А на стволах и ветках ельника, выросшего на расстрельной заводи, безвестные паломники крепят иконы, свечи, записки со стихами.
Привожу один из них, написанный Мариной Левиной:

Когда упал на землю Гумилёв,
Она не взорвалась, не содрогнулась.
...Быть может, стайка серых воробьёв
С ветвей зелёных яростно рванулась.

Но соловьям тогда был не сезон,
А с веток падать листья начинали,
Кто видел, как упал на землю он?
Те. Кто стрелял... Они его не знали.

О нём немало горестных стихов,
Но после гибели. При жизни – мало.
Россия ничего не понимала,
Когда упал на землю Гумилёв.

Написав, захотелось забыться. Но прошлое не подлежит забвению. Зачем и ради чего убили одного из лучших поэтов России? Пытали интеллигенцию... инакомыслящих? Не получилось.
Революция 1917 года имела шансы, но с первыми выстрелам репрессий их становилось всё меньше...
Сегодня их совсем нет: потому что те, кто ненавидел правительство Советских Социалистических Республик, теперь ненавидят всех тиранов... Выбор из двух зол очевиден. Истину не прервёшь револьверами и винтовками.
Да, сила – в правде... Но правда не всегда в силе...

Часть 2. С претензией на вечность

...Чем больше я узнаю о подробностях гибели Николая Степановича Гумилёва, тем больше всё происходящее тогда приобретает черты каинско-маккиавеллиевской трагедийности.
Ибо во всей «тагановской эпопее» не было истинной правды, только сплошное иезуитство чекистской клики. Когда на первом плане – политиканство и ложь, доведённые до совершенного беспредела.
Когда все участники – и разочаровавшийся, ищущий смерти Герман, и циничный, хихикающий Менжинский, и обманутый прекраснодушный профессор Таганцев, и
обиженный «почётный чекист» Бакаев, и затравленный М. Горький, и даже «кремлёвский мечтатель» Ленин – все они изуверские её «тесты-контексты» детективной коллизии, обладают каким-то глобальным ущербом, отступая в тень перед мощным и абсолютно ясным становлением Добра и Зла, персонифицированным в двух главных титановантиподов: Гумилёва и Агранова.
Мне развиделось, что Агранов в очной схватке подписав Гумилёву смертный приговор не своей фамилией, а кличкой, проиграл, уйдя в 1938 году в небытие...
Иного и быть не могло. Природа зла вторична, оно может заявить о себе только при наличии Добра и Справедливости. Гумилёв ведь мог обойтись в с своём бессмертии и без Агранова. Но мог ли чекистский прихвостень Дзержинского обойтись без Гумилёва (забраться на постамент вечности) – вряд ли...
Хотя гении зачастую и оставляют кровавый след в истории... Сегодня миру стало известно, как... чавкала грязь из сырой лесной «грунтовки» и Агранов, выскочив из черного лимузина, бежал и бежал изо всех сил сквозь утренний туман, гудящий стоном и проклятиями. Туман, висящий над Ржевским полигоном.
Выстрелы сатрапов возвысили Гумилёва и низвели в забвение Агранова – изгой канул в Лету, как Дантес и Мартынов...