Таланту А. М. Горького. Раскалённая степь

   Степь раскалена Солнцем, как огромная сковорода.   
Выскакивают из нор суслики и, стоя на задних лапках друг за другом,
чистят передними свои хитрые мордочки, тонко пересвистываясь друг с другом.
   По солончаку ползают заботливые букашки, трещат кузнечики, хоть и не видны сразу  сами
и прыгают пред лицом моим маленькими серыми сучками.
   В пустом синем небе, немного правее и чуть-чуть пониже Солнца,
распластался коршун, такой же одинокий, как я на земле.
Больше нет ничего живого ни в знойной высоте, ни на рыжем круге горячей земли, видимой мне.
    Эту землю – бесплодную, иссохшую, как старая дева, –  простые люди зовут "Дикое поле",
учёные – "Малая Тартария", унылая земля. Но в её далях – бесконечная воля!
    Со мной же – моя жадная юность; издыхая от голода, одиночества, она готова всё принять, всех любить;
она любит смеяться надо всем – и над моей незрелой мудростью, которую уму-разуму учить и учить.
   Моя юность – самая милая и опасная половина существа моего,
ибо, слишком ненасытная,  она недостаточно брезглива и оттого,
как молодой козлёнок, плохо отличает, хоть многое и узнав,
жгучую крапиву от вкусных, душистых трав.
   Там, на юге, где колышется над пустою землёй серебряная кисея марева, лениво течёт речка Чан-гул – с давних веков,
по берегу её стройно вытянулись белые хаты валахов,
версты на две ниже их, у крутого изгиба реки, приютилась мельница, какая бывает только в сказках у древних стариков.
    Вечером с востока быстро шла душная ночь юга, Солнце опустилось за край степи,
но в тёмной воде Чангула ещё отражался пожар вечерней зари.
  Потом, с восходом Солнца и до заката, целый день в небе – Солнце;
под раскалённым почти добела куполом небес – необоримая тишина пустоты;
запоёшь песню, звуки её испаряются, как роса, а эха – нет – от духоты.
   Пустота, обладая способностью высасывать из человека мысли и чувства, делает его подобным себе, –
несомненно, что именно это её свойство, как и темнота в беззвёздном  небе, 
всегда привлекало и привлекает людей,  стремившихся опустошить своё сердце, свой разум –
достигнуть святости путем убийства своей кипучей души, но постепенно, не сразу.
   Старая мельница, обожжённая Солнцем, омытая многими дождями, напоминала сказочный пряничный домик, 
из тёмной ямы открытого окна вытекал запах горячего хлеба, возбуждая голод – вмиг.
   Южная ночь плотно покрывала землю тёплой чёрной шапкой – по чуть-чуть,
в тёмном небе вспыхнули синие звёзды и серебряным маревом наметился звёздный путь.
   Тугая тишина вдруг лопнула, и, словно из какой-то светлой щели,
брызнул и потёк ручей густых звуков в темноту –
струны кобзы странную мелодию согласно запели,
потом все звуки слились в одну низкую тоскливую ноту.
   Инструмент повторил мелодию знакомых звуков с настойчивой точностью, снова запел в ночную пустоту
и голос его подхватили струны и опять слились в одну ноту –
бесконечную, как степная дорога вдоль реки.
   Мелодия песни была неуловима, как полёт ласточки.
––––––   
 Горький Максим.   На Чангуле. (Отрывок.)
   ...Степь раскалена солнцем, как огромная сковорода,...
   Выскакивают из нор суслики и, стоя на задних лапках, чистят передними свои хитрые мордочки, тонко пересвистываясь друг с другом... 
   По солончаку ползают заботливые букашки, трещат кузнечики и прыгают пред лицом моим маленькими серыми сучками
   В пустом синем небе, немного правее и чуть-чуть пониже солнца, распластался коршун, такой же одинокий, как я на земле. Больше нет ничего живого ни в знойной высоте, ни на рыжем круге горячей земли, видимой мне; эту землю - бесплодную, иссохшую, как старая дева,- простые люди зовут "Дикое поле", ученые - "Малая Тартария".
   Унылая земля...
Там, на юге, где колышется над пустою землей серебряная кисея марева, верст за пять от меня, лениво течет речка Чан-гул, по берегу ее стройно вытянулись белые хаты валахов, версты на две ниже их, у крутого изгиба реки, приютилась мельница, какая бывает только в сказках.
 Я наткнулся на эту мельницу неожиданно, поздно вечером; уже солнце опустилось за край степи, и с востока быстро шла душная ночь юга, но в темной воде Чангула еще отражался пожар вечерней зари, камышовая крыша мельницы блестела, как парча, в степь, навстречу мне, сердито смотрели красные глаза двух окон.
   С восхода солнца по закат ...  Целый день в небе - солнце, а на земле - только я; под раскаленным почти добела куполом небес - необоримая тишина пустоты; запоешь песню, звуки ее испаряются, как роса, а эха - нет.
   Пустота, обладая способностью высасывать из человека мысли и чувства, делает его подобным себе,- несомненно, что именно это ее свойство всегда привлекало и привлекает людей, стремившихся опустошить свое сердце, свой разум - достигнуть святости путем убийства своей души.
   Старая мельница, обожженная солнцем, омытая многими дождями, напоминала пряничный домик сказки, из темной ямы открытого окна вытекал запах горячего хлеба, возбуждая голод.
   Южная ночь плотно покрыла землю теплой черной шапкой, в траурном небе вспыхнули синие звезды и серебряным маревом наметился звездный путь.
   Тугая тишина вдруг лопнула, и, словно из какой-то светлой щели, брызнул и потек ручей густых звуков - струны кобзы согласно запели странную мелодию, потом все звуки слились в одну низкую тоскливую ноту...   Инструмент повторил мелодию слов с настойчивой точностью, женщина снова запела, и вновь голос ее подхватили струны и опять слились в одну ноту, бесконечную, как степная дорога.
Мелодия песни была неуловима, как полет ласточки...