Немного о счастье

У счастья привкус сирени и низкий, глубокий голос, в квартире пыльные стены, а сердце давно раскололось. У счастья привычки странные, поступки немного не в рифму. Оно сквозь аккорды «Нирваны» не различает криков, оно не спешит забыться и пьёт много чая с мятой и редко смотрит на лица – оно им нечасто радо.

Оно, не имея причины, хранит фотоплёнки в коробках, и, письма читая, стынет от этих речей неловких. У счастья пальто с костюмом, душа чёрно-белого цвета. Любит сквозь мрак полудрёмы нырять в улетевшее лето.

И, слушая крики чаек, сидит оно на парапетах и, может быть, даже мечтает – а может, заходится бредом. У счастья снежинки в ладонях не тают, что было бы больно, не будь оно счастьем. Порою на крыльях, изъеденных молью, летает, всегда одиноко. На крышах играет на скрипке для стайки бездомных кошек, гуляет в дожде с улыбкой.

Любит ванильные свечки, особенно на рассвете – они заменяют звёзды, сквозняк заменяет ветер, а дым сигарет «Marlboro» тогда заменяет туманы. Счастью идти не скоро. У счастья на сердце рана.

У счастья акцент непонятный, искринки в проколотой брови, оно бывает приятным, но горечь ему не внове. В квартире не держит сахар и водку не держит тоже. Глинтвейн пьёт порой, однако такое с ним явно схоже. На подоконнике розы, бумажный кораблик в ванне – оно бы сказало: «Что же – ведь знали, что я странное…»

Оно равнодушным взглядом, потерянным, серых глаз людей провожает, рядом идя каждый день и час, легко отпуская вскоре. Оно не привяжется к людям, внеся их в свой сборник историй, и никогда не забудет.

У счастья кривая улыбка, портреты на пыльных стенах, оно совершает ошибки, а чувства его не греют – оно ведь всегда одиноко, всегда на кого-то похоже. Кто мёртв, не нуждается в вдохах – и счастье, должно быть, тоже. Оно не играет по нотам, не смотрит второй раз фильмы, оно не пытается – Боже! – жизнь сделать воздушной былью.

У счастья леденцы мятные всегда есть на дне сумки, оно не стучится обратно в такт пульса неровным стукам. Оно, может быть, виновато. И просто скучает по лету при встрече февральских закатов и провожая рассветы.

У счастья на полке – Бродский, парфюм в стиле барокко, в глазах утонуло солнце, вишнёвых галстуков много, оно, может, чуть-чуть безумно. Оно всегда ходит быстро. Бывает, что ночью лунной так хочет оно – лишь выстрел…

В шкафу его зонт ненужный и девять рубашек в клетку, счастье бывает простужено и редко даёт ответы. У счастья тёмные волосы и пара колец в левом ухе, и низкий прокуренный голос, и слишком холодные руки. Быть может, похоже на осень. Всегда на кого-то похоже. И в сутках всего трижды восемь – а счастью, быть может, тоже.