Что б хотел в себе видеть и знать

                *     *     *
Что б хотел в себе видеть и знать,
черепашьим что днём недоволен;
что обычный — дорожнейший — знак
до пролётного срыва доводит?!
Не сигналит ведь: «стоп!» — но — «иди!»
(до и после, где, в общем, не надо б),
как бежал себя скорбный Эдип —
от судьбы своего ж променада.

Той же трассой, по нескольку раз,
не меняя ни пола, ни расы,
ты проходишь свой «русский Кавказ»,
одноразовый мост перебрасывая.
С кислородной подушкой в веках,
за плечами имея вид собственности,
сколько б раз ты в себя ни вникал —
ничего, чтоб понять, — не способствует!

С голосующих с трассы рукой,
вроде римского «шёл бы ты с миром»,
я б потребовал: «Веки прикрой!
чтоб хоть сердце своё не травмировать...»
Не гасил свой порыв на скамьях, —
пусть к земле большой палец не вскидывал, —
но кто тогу мне в кровь окаймлял,
никогда не питался акридами!!
 
А теперь ты устроен как лес,
с циферблатной бетонкою в точности.
Где б за Данте по кругу не лез
на феррари сонет обесточивать.
Глубока не природа вещей,
а сам взгляд, обращённый на вещное,
где с рождения гонят взашей,
иллюзорные гроздья навешивая.

Распрямляясь, как призма, с утра,
чтоб растягивать зёв свой до Мексики, —
не с утрат ль ты взгляд простирал:
что куда-нибудь, всё ж, да поместится?
Так, с конца бы иглы снять вопрос:
сколько ангелов в точке находится?
До подобных вещей не дорос, —
но уж точно поместится с Хортицу!

За Утической скворкой — назад! —
На подмостки великого Запада,
где политиков дряблый азарт
стал на левую ногу западывать.
Так, сказал бы на следствии: пас!:
паразитам Парнаса — для сладости —
сколько б тортов в руках не припас —
Бильдербергский захват не ослабится.

Я б сомкнул свои руки в зенит
закольцованным спутником Севера.
Не могу лишь себя заменить,
как деталь удалённого сервера.
Снявши маску с лица, не пойдёшь,
журавлиным как клином повышибло б,
посмотреть, как дурачится дождь
за Перуна серебряной вышивкой.

Кропотливей, наверно, гнезда,
на гекзаметрах прежде помешанная,
что однажды, как лошадь, взнуздал,
ходит душ моих знойная женщина.
Не странней приживальщиц в степи,
от Стамбула в гаремы не принятая,
позвонки мои ходит сцепить,
чтоб оставить себе за периметром.

Хоть ты вольная, — душ  не неволь!
В упразднённых руках не надышишься.
За пшеничною глажкою волн —
позабудь, свои думы для бывшего.
Под арктической сжатостью строк
не хватает ни места, ни времени,
чтоб бил мимо голодный стрелок
и, тем паче, — себя переменивал.