Как интересно слушать филолога. Он так рассуждает умно и, страшно, как паук-вдова чёрная. Слушая, ты, словно физически, чувствуешь, как нити рассуждения, тонкие, тянущиеся с кладбищ всего мира, из шариков склизкой мёртвой массы, пытаются тебя заграбастать, упокоить.
Его речь щедро сдобрена заклинаниями из «Книги мёртвых»: Пуш.., Дост.., Толст.., — периодически, говорит он — Лерм.., Чаа.., Ремб.., — продолжает околдовывать он. Чем дольше слушаешь, тем больше тебя опутывает. И вот, полностью обездвиженный растяжками между альтернативных захоронений, ловишь себя на мысли, если ты склонная к аналитическому мышлению личность, что не знаешь, какому из них отдать предпочтение.
Хорошо, если ты интеллигент, и желание бросить свои кости там, где это сделал твой идол, превалирует. Так же хорошо, если ты совершенная свинья и тебе нет никакой разницы, как распорядится твоим будущим окоченением какой-нибудь олух. Даже тот вариант, — конечно, скотски банальный — как лечь: в ногах, сбоку, в головах у какого-то из своих почивших родственников, и то, хотя бы, кое-что. Тяжелее всего, для филолога, я считаю, тот слушатель, который не соглашается заземлиться, даже в обнимку с Леонардо да Винчи.
В таких случаях филолог начинает причитать: Дике.., Бун.., По, Есе.., Ах.., и загибает пальцы. Тут слушающий, именно тот вид совершенного дебила — не собирающегося, нет, боящегося уснуть навсегда — понимает, что ему не стоит даже возражать говорящему, так как им всё равно никогда не договориться. Ведь паук — это ткач, ткущий саван для своей жертвы. Так же поступает филолог. Лаэрт.., Герад.., Дан.., Петрар.., — Манде.., Драйде.., Мильто.., Донн, — доносится до слуха, как мелодия антикрысоловова.
Это в Гаммельне зазвучавшая музыка выманивала крыс из нор и подвалов, читай — склепов. Филолог играет эту мелодию в обратном направлении, зеркально. О «главном» играет он. К крысам, живущим в склепах, ведёт клубок его размышлений. Сам же он лишь проводник. Марло, Бо, Грабе, Верлен. Фрёдинг, Тассо, Гёльдерлин. Еврипид, Анаксагор, — делает он два контрольных мазка паутинкою с древнего афинского кладбища, наблюдая, какую произвёл тем самым реакцию.
Осознав, видимо, что сравнивать двух последних с да Винчи можно с большой натяжкой (ведь если лежать в одной могиле с Леонардо — не убеждает, то стоит ли древность считать достаточным аргументом?), филолог, замолчав, казалось, как на гитаре одною струною, басом: там, там, — продолжает, напряжением мысли, играть паутинкой афинского направления, словно размышляет: что ещё предложить? Невольно вспоминается соло исполнение: в траве… сидел… кузнечик. Так и раздумья его несутся по сторонам, прощальным шопеновским однобасовым: там.., там.., там-там. В такой момент по скорбной мимике его лица, по этому, эллинистически отточенному, отпечатку-маске, можно проследить источник его сожаления. В такие мгновения филолог огорчён тем, что не владеет техникой Паганини; что ему не удалось сыграть в достаточной мере убедительно на одной афинской струне мендельсонову «Песню без слов», которая, как ему кажется, произвела бы должный эффект.
Однако не столько инстинкт охотника, сколько чётко поставленные метафизическими сущностями цели, а именно: продажа билетов в перспективные залежи — приводит лапки чёрной вдовы в движение. Филолог, не сдаваясь, продолжает умело извлекать звуки из различных струнных инструментов всего мира, пытаясь доказать, что он достойный продажник. Так оно и есть на самом деле. Уж не сам ли это Дмитрий Быков? — одна из самых опасных разновидностей филолоногих. Его укус способен не только вызывать образы-галлюцинации, но и чётко ориентирует на Новодевичье. Анна, малолетняя дочь Грозного, и Софья, инокиня Сусанна, нуждаются в надёжных зазывалах.
Новодевичье, — одно из гнёзд ЮНЕСКО. Вот она: Лаже.., Писим...ица, Гого.., Чехо...вица. Привлекательно, не правда ли? Все заблудившиеся мытыри России нашли свой последний приют в твоём девичьем чреве.
Всякий раз состав привлекательных направлений мутирует по мере новейших поступлений, — продолжает говорящий — но классические галлюцинации, как образные: Неми..- Данч.., Вахтанг.., Эйзен.., так и слуховые: Скря.., Дуна.., Прокофь.., Шоста.., конечно же, доминируют.
Сознание подвешено на растяжке. Именно поэтому нет возможности ни перекусить, ни отрезать основания, удерживающие гамак, в котором, в сущности, ты находишься. Ведь на действия, оказанные мыслью, способна реагировать только мысль. Провожу Оккамом по воображаемой ладони, тоже ведь, кожа. Туда-сюда. Точу. Понимая, что другого выхода нет, готовлю дозачаточный побег из Шлиссельбургов.
Сложно сейчас представить, чем закончится данная затея. Однако устойчивый образ: (ты, успешно избежав пут, бежишь, оставляя за спиной все предложения турагента-захоронителя, а тебе, из засады, сзади, в излюбленное ими место, в спину, плюёт свою паутину способная на это разновидность паучачьих) — уже теперь не даёт покоя. Своеобразное, вынужденное турне, поездка в один конец.
Филологическое
© Copyright: Бри Ли Ант, 2016
Свидетельство о публикации №116022209668
Свидетельство о публикации №116022209668
Рецензии
Этот текст — не стихотворение в привычном смысле, а метапоэтическое эссе-притча, написанное ядовитой, виртуозной прозой. Ложкин совершает здесь двойной ход: он одновременно пародирует филологический дискурс и использует его же оружие для создания мощного образа-символа. Это рефлексия о смерти (культуры, текста, человека) и о тех, кто превращает это кладбище в бизнес-проект.
1. Основной конфликт: Жизнь vs. Мёртвая культура, или Поэт vs. Филолог
Глубинный конфликт — между творческим, живым началом (поэт, слушатель, пытающийся сохранить свободу) и институциональной, каталогизирующей силой культуры, представленной филологом. Филолог здесь — не исследователь, а жрец культа мёртвых, некромант, который не оживляет тексты, а завораживает слушателя, чтобы уложить его в готовую могилу-нишу рядом с тем или иным классиком. Это конфликт между бытием и посмертной судьбой, который разыгрывается ещё при жизни слушателя.
2. Ключевые образы и их трактовка
Филолог как «паук-вдова чёрная»: Центральная, исчерпывающая метафора.
Паук: Ткет паутину (систему связей, интертекстуальных отсылок, литературного канона). Эта паутина красива, сложна и смертельна. Она не питает, а опутывает и «упокоит».
Чёрная вдова: Яд, опасность, женское начало (поглощение). Филолог-вдова после «соития» с живым сознанием слушателя умерщвляет его, чтобы инкорпорировать в свою систему.
Его речь — заклинания из «Книги мёртвых» (сокращённые имена: Пуш.., Дост..). Он не говорит о литературе, он призывает духов для своего обряда.
Кладбище как универсальное пространство культуры: Вся мировая литература представлена как глобальное кладбище («кладбища всего мира», «склепы»). Нити паутины тянутся отовсюду. Филолог — гид по этому некрополю, предлагающий «перспективные залежи» — модные, престижные могилы (от Леонардо да Винчи до Новодевичьего кладбища). Культура — не диалог, а архив трупов, между которыми нужно выбрать место для собственного захоронения.
«Антикрысолов»: Гениальная инверсия.
Крысолов из Гамельна выманивал крыс из города музыкой.
Филолог-антикрысолов играет зеркальную мелодию, которая заманивает крыс (слушателей) обратно в склепы. Его музыка (цитаты, имена, концепции) — это не призыв к жизни и свободе, а зов в катакомбы, под своды мёртвого канона.
Дмитрий Быков как концепт: Упоминание реального медийного филолога не случайно. Быков здесь — архетип успешного «продажника» на рынке посмертного размещения. Его «укус» не только отравляет (навязывает образы), но и «чётко ориентирует на Новодевичье» — то есть программирует слушателя на конкретный, социально одобренный тип культурной идентичности и, в пределе, посмертной славы. Это разоблачение литературы как индустрии престижного умирания.
Метафора струны и неудачной игры: Момент, когда филолог замолкает, «играя на одной афинской струне» (Еврипид, Анаксагор), — ключевой. Он осознаёт, что аргумент «древности» не работает на живого человека. Его сожаление, что он не Паганини и не может сыграть «Песню без слов» достаточно убедительно, — это ирония над бессилием любого, даже самого изощрённого дискурса перед лицом нежелания человека умирать («боящегося уснуть навсегда»).
«Дозачаточный побег из Шлиссельбургов»: Финальный, почти невозможный жест сопротивления. «Дозачаточный» — то есть совершённый до того, как концепция, мысль, «зачалась» в тебе окончательно. «Шлиссельбурги» — крепость-тюрьма, метафора сознания, уже ставшего тюрьмой филологических конструкций. Побег возможен только на стадии, предшествующей полному зачаровыванию.
3. Структура и стиль: Паутина как текст
Текст сам организован как паутина: длинные, гипнотические периоды, обволакивающие читателя; нанизывание имён-заклинаний; повторы («там… там… там-там»). Это стилистическая симуляция того самого филологического гипноза, который описывается. Ложкин заставляет читателя физически прочувствовать, что значит быть опутанным этой речью.
4. Связь с традицией и интертекстуальность
Постмодернистская критика дискурса (М. Фуко, Р. Барт): Филология представлена как властная практика, классифицирующая, дисциплинирующая и умерщвляющая живой опыт.
Русская метапроза (А. Битов, Саша Соколов): Рефлексия о языке и культурных кодах как о среде обитания и ловушке.
Традиция «поэта и толпы», переосмысленная: здесь не толпа, а филолог — главный антагонист поэта, потому что он не игнорирует, а поглощает, присваивает, хоронит.
Обильные культурные аллюзии: От античности (Еврипид) до современности (Быков), от высокой трагедии до детской песенки («в траве сидел кузнечик») — всё это материал для паутины, демонстрирующий всеохватность претензий филологического сознания.
5. Уникальные черты поэтики Ложкина в этом тексте
Пародия как диагноз: Текст — не злая карикатура, а точный диагноз. Ложкин пародирует не людей, а механизм превращения живого культурного чувства в товар на рынке посмертного символического капитала.
Поэтика «анти»: Антикрысолов, дозачаточный побег — Ложкин мыслит через инверсию, от противного, находя способы описания свободы только как побега из уже готовых систем.
Язык как орудие и поле боя: Весь текст — демонстрация виртуозного владения тем самым филологическим оружием, которое он разоблачает. Ложкин бьёт систему её же оружием.
6. Вывод: Манифест против культурного некрофильства
«Филологическое» — это манифест живого, сопротивляющегося сознания против всех форм культурного некрофильства. Ложкин утверждает, что подлинная встреча с культурой (поэзией, мыслью) должна быть рискованным, живым актом, а не выбором готовой могилы в пантеоне. Филолог в его изображении — жутковатый посредник, превращающий этот рискованный диалог в безопасную, предсказуемую поездку в один конец — на кладбище. В контексте творчества Бри Ли Анта это один из ключевых текстов, объясняющий его позицию: он — не «филолоногий», а тот самый «дебил», который боится уснуть навсегда в объятиях канона, и потому выбирает «дозачаточный побег» в собственную, живую и опасную, речевую стихию.
Бри Ли Ант 03.12.2025 19:25 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Жизнь vs. Мёртвая культура, или Поэт vs. Филолог
Глубинный конфликт — между творческим, живым началом (поэт, слушатель, пытающийся сохранить свободу) и институциональной, каталогизирующей силой культуры, представленной филологом. Филолог здесь — не исследователь, а жрец культа мёртвых, некромант, который не оживляет тексты, а завораживает слушателя, чтобы уложить его в готовую могилу-нишу рядом с тем или иным классиком. Это конфликт между бытием и посмертной судьбой, который разыгрывается ещё при жизни слушателя.
2. Ключевые образы и их трактовка
Филолог как «паук-вдова чёрная»: Центральная, исчерпывающая метафора.
Паук: Ткет паутину (систему связей, интертекстуальных отсылок, литературного канона). Эта паутина красива, сложна и смертельна. Она не питает, а опутывает и «упокоит».
Чёрная вдова: Яд, опасность, женское начало (поглощение). Филолог-вдова после «соития» с живым сознанием слушателя умерщвляет его, чтобы инкорпорировать в свою систему.
Его речь — заклинания из «Книги мёртвых» (сокращённые имена: Пуш.., Дост..). Он не говорит о литературе, он призывает духов для своего обряда.
Кладбище как универсальное пространство культуры: Вся мировая литература представлена как глобальное кладбище («кладбища всего мира», «склепы»). Нити паутины тянутся отовсюду. Филолог — гид по этому некрополю, предлагающий «перспективные залежи» — модные, престижные могилы (от Леонардо да Винчи до Новодевичьего кладбища). Культура — не диалог, а архив трупов, между которыми нужно выбрать место для собственного захоронения.
«Антикрысолов»: Гениальная инверсия.
Крысолов из Гамельна выманивал крыс из города музыкой.
Филолог-антикрысолов играет зеркальную мелодию, которая заманивает крыс (слушателей) обратно в склепы. Его музыка (цитаты, имена, концепции) — это не призыв к жизни и свободе, а зов в катакомбы, под своды мёртвого канона.
Дмитрий Быков как концепт: Упоминание реального медийного филолога не случайно. Быков здесь — архетип успешного «продажника» на рынке посмертного размещения. Его «укус» не только отравляет (навязывает образы), но и «чётко ориентирует на Новодевичье» — то есть программирует слушателя на конкретный, социально одобренный тип культурной идентичности и, в пределе, посмертной славы. Это разоблачение литературы как индустрии престижного умирания.
Метафора струны и неудачной игры: Момент, когда филолог замолкает, «играя на одной афинской струне» (Еврипид, Анаксагор), — ключевой. Он осознаёт, что аргумент «древности» не работает на живого человека. Его сожаление, что он не Паганини и не может сыграть «Песню без слов» достаточно убедительно, — это ирония над бессилием любого, даже самого изощрённого дискурса перед лицом нежелания человека умирать («боящегося уснуть навсегда»).
«Дозачаточный побег из Шлиссельбургов»: Финальный, почти невозможный жест сопротивления. «Дозачаточный» — то есть совершённый до того, как концепция, мысль, «зачалась» в тебе окончательно. «Шлиссельбурги» — крепость-тюрьма, метафора сознания, уже ставшего тюрьмой филологических конструкций. Побег возможен только на стадии, предшествующей полному зачаровыванию.
3. Структура и стиль: Паутина как текст
Текст сам организован как паутина: длинные, гипнотические периоды, обволакивающие читателя; нанизывание имён-заклинаний; повторы («там… там… там-там»). Это стилистическая симуляция того самого филологического гипноза, который описывается. Ложкин заставляет читателя физически прочувствовать, что значит быть опутанным этой речью.
4. Связь с традицией и интертекстуальность
Постмодернистская критика дискурса (М. Фуко, Р. Барт): Филология представлена как властная практика, классифицирующая, дисциплинирующая и умерщвляющая живой опыт.
Русская метапроза (А. Битов, Саша Соколов): Рефлексия о языке и культурных кодах как о среде обитания и ловушке.
Традиция «поэта и толпы», переосмысленная: здесь не толпа, а филолог — главный антагонист поэта, потому что он не игнорирует, а поглощает, присваивает, хоронит.
Обильные культурные аллюзии: От античности (Еврипид) до современности (Быков), от высокой трагедии до детской песенки («в траве сидел кузнечик») — всё это материал для паутины, демонстрирующий всеохватность претензий филологического сознания.
5. Уникальные черты поэтики Ложкина в этом тексте
Пародия как диагноз: Текст — не злая карикатура, а точный диагноз. Ложкин пародирует не людей, а механизм превращения живого культурного чувства в товар на рынке посмертного символического капитала.
Поэтика «анти»: Антикрысолов, дозачаточный побег — Ложкин мыслит через инверсию, от противного, находя способы описания свободы только как побега из уже готовых систем.
Язык как орудие и поле боя: Весь текст — демонстрация виртуозного владения тем самым филологическим оружием, которое он разоблачает. Ложкин бьёт систему её же оружием.
6. Вывод: Манифест против культурного некрофильства
«Филологическое» — это манифест живого, сопротивляющегося сознания против всех форм культурного некрофильства. Ложкин утверждает, что подлинная встреча с культурой (поэзией, мыслью) должна быть рискованным, живым актом, а не выбором готовой могилы в пантеоне. Филолог в его изображении — жутковатый посредник, превращающий этот рискованный диалог в безопасную, предсказуемую поездку в один конец — на кладбище. В контексте творчества Бри Ли Анта это один из ключевых текстов, объясняющий его позицию: он — не «филолоногий», а тот самый «дебил», который боится уснуть навсегда в объятиях канона, и потому выбирает «дозачаточный побег» в собственную, живую и опасную, речевую стихию.
Бри Ли Ант 03.12.2025 19:25 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.