***

-Да што ж это деется, боженьки?
и сорвав платья, Аглая Степановна ступила в прорубь.

Смеркалось. По небу промчалась золочёная колесница, дубы спрятали рты, и стайка оголтелых детишек улеглась, наконец, в дома.

Аглая Степановна купалась. Ухала, ахала, вскидывала из вод смуглые свои ножки и мерцала белизной грудей. Было томно и немного болезненно. Так и што ж?

И Серапион Авксеньтич не выдержал.
- Аглая Степановна, душа моя, не пора ли нам водочки?
- Ах, Серапион Авксеньтич, да што вы, как и не стыдно вам спрашивать? Наливайте!

Серапион счастливо хмыкнул, и приподняв по-гусарски локоток, шепнул:
- А вот хрена тебе, милая, сам выпью.

И выпил. Налитое, нестарое ещё его лицо стало пунцоветь. Рот распахнулся, а богатырские плечи подёрнулись какой-то ненарочитой статью. И запел.

Да так запел, что не стало вдруг ни Аглаи, ни прекрасного этого вечера, ни зимы, ни самой природы. Всё превратилось в слух. В стон. В какую-то невероятной мощи страсть. В рокот бурной горной реки, в шелест черепах и скрежет рыбьих спин, в гордость и гнев. В ненависть.

И Аглая Степановна закончила купанья. Вышла из проруби и белой лебедью прильнула к Серапиону. Обняла его и тихо стала поддерживать страшную его песню. И проступили понемногу любовь и терпение. Умение прощать и слушать. Нежность и жалость. Мир.