2016 - 1 конкурс. Итоги. Александр Фридман

Рассмотрим 12 стихотворений, которые мне прислали и попросили расставить по местам.

12 - число мистическое и сакральное. Судите сами: 12 апостолов, 12 месяцев в году, 12 пальцев на ногах, 12 зубов во рту...

Объединены эти стихотворения общей темой - сон и сновидения, что сейчас, в пору зимней спячки весьма актуально.

Первое называется "Арахнофобия". Вот оно:

у кого-то в голове тараканы.
у меня - пауки,
разнокалиберные:
маааленькие
и великаны,
разномастные.

когда вокруг тьма-таракань,
и внутри - ни зги,
мои пауки
лапками барабанят:
из черепной коробки
азбуку Морзе стучат.
я поднимаю на небо взгляд.
там желтопузый мизгирь
выгуливает паучат.
их ледяные глаза горят -
смотрят внутрь меня
и
многоголосо, красноречиво
молчат.

*

не успеешь моргнуть -
в красных пятнах восток.
каракурт
жалит меня в висок.

просыпаюсь.

из окна лучелапое,
косматое
чудище
лезет в глаза,
коготками цепляет зрачки,
а, кажется - сердце.
заставляю себя:
чу! дыши! -
в объятьях нечёсаных
не согреться.

О, Арахна, святится имя...
больно жить в царствии твоём -
поцелуй в темя
и отпусти мя -
не могу дышать в оном.

благословляет:
обрящешь.

*

ноябрь.
рождаюсь.
под знаком
скорпиона.

Увы, образы этого стихотворения в моём сознании паутину так и не сплели. Лирические герои, видимо, всю ночь бегали по паутинной оболочке головного мозга автора, но так и не осмелились выбраться наружу, чтобы залезть в головы задремавших было читателей. А вот второе:

Я живу в параллельном мире,
Где мохнатое светит солнце,
Где совсем не бывает штилей,
Где река над землёю вьётся,
Где на камнях растут тюльпаны,
А железо пускает корни,
Утром встанешь однажды рано,
И покормишь из рук дракона.
Этот мир несравненно больше -
Он похожим на ваш не станет.
Я его ощущаю кожей,
Я вливаюсь в его дыханье.
Прорастаю в его секреты,
Наблюдаю его восходы,
Он меня добротою встретил,
Он с почётом меня проводит.
Без забот, день за днём транжирю,
От Земли до небес стартуя.
Я живу в параллельном мире,
А в иных мирах – существую.

Автор честно признаётся, что мир, в котором он находится, когда бодрствует, не идёт ни в какое сравнение с тем, в котором он пребывает, когда спит. Обратите внимание на эту строчку: "И покормишь из рук дракона". Сразу вспоминаются слова старой песни: "Дракон приземлился на поле. Поздно считать, что ты спишь". Тут же ситуация кардинально иная, и автору совсем не трудно, а даже наоборот. Но запомним этого дракона, он нам в этом обзоре ещё встретится. Третье стихотворение называется "silentium". Автор, правда, не Тютчев, совсем не Тютчев, но в этом есть и положительные стороны. Наверняка.

цифры и вещи, старьё и обновы,
дело рукам и ярму -
подвиг зловещий, но, честное слово,
больше тебе ни к чему.

к струнной досаде, в клин дудке пастушьей,
в пику, в дугу, наобум -
в отчей осаде опасных отдушин
твой оглушительный ум.

кожа тугая, заклёп по обводу -
ты на него не стучи!
он убивает в тебе пешехода
и забирает ключи.

сухо и молкло, но шанс перебиться,
всё засолив в огурцы.
много ли толку внутри плащаницы?
лучше живым в мертвецы.

конь и пальто, сладко думаться строем,
вечность в кармане и трут.
кто этот тот, кто пленительно воет
в битых часах поутру?

хо’лмы и даты, шеврон по салопу,
вера уже не вина -
в то, что когда-то сольют и потопы,
и прорастёт тишина.

вот ты и прав - всё случилось, как надо!...
…там же, где сбился режим,
вусмерть отстав, лишь с егорьем в награду
бродит жираф ослепительным чадом
с чадом своим и чужим.

Конь и пальто, эти вечные поэтические образы, то и дело норовящие убить в читателе пешехода! И хотя в этом стихотворении отсутствует их неизменный спутник Розовый слон, но не волнуйтесь: вместо него тут жираф. Хотя этот сон, как и полагается снам, немножко сумбурный, но общая картина ясна. Переходим к следующему стихотворению:

Представь себе: есть ты, есть темнота
и больше нет на свете ни черта,
ну, разве дождь (такая вот картина!),
представил? он противно моросит,
ты бестолково топчешься в грязи
и злишься на промокшего кретина,
попавшего в дурацкий переплёт;
куда идти - назад или вперёд?
и где перёд - сам чёрт не разберёт...
тут до тебя доходит постепенно,
что всё исчезло - абсолютно всё,
никто не пожалеет, не спасёт
и ты совсем один в пустой вселенной -
забытый, перепуганный малыш;
ты возмущён, ты плачешь, ты кричишь,
ты обещаешь, каешься и молишь
вернуть/вернуться... только ты не в школе,
и дело не в прогулянном уроке
и не в побритом наголо коте...
вдруг где-то (непонятно даже где)
рождаются не звуки - их намёки,
ты замираешь, слушаешь и ждёшь...
и миражом в дали слепой и страшной,
сквозь темноту, отчаянье и дождь
всплывает контур колокольной башни...

Ты слёзы вытираешь и идёшь.

Здесь, как мы видим, рассказчик в своей палате в дождливую ночь настойчиво пытается уснуть, но всё тщетно. У него на этой почве начинается истерика, но тут прибегают санитары (это, впрочем, осталось за кадром, но легко домысливается) и делают рассказчику укол успокоительного, после чего тот, наконец, засыпает. Идём дальше:

Уже не хочется поярче мир раскрасить,
трудней держать в артритных пальцах кисть,
все меньше неподдельной алой страсти,
все больше черной скорби и тоски...

Холодный свет и запах скипидара.
Пустой прямоугольный серый холст
вновь обещает и восторг, и кару -
опять тот путь, где много тяжких верст,

где ждет бессонница, отчаянье и вера,
где каждый раз сгорает часть души...
Зовет на персональную галеру
настойчивый мотив: пиши! пиши!

Судьбу художник не о счастье просит -
о том молитва рвется изнутри,
чтоб слабая рука успела бросить
на холст итоговый, финальный штрих.

Влечет магический прямоугольник -
еще один, еще один мазок...
И тянется он, словно алкоголик,
испить последний, гибельный глоток.

Здесь рассказчик, доживший уже до преклонных лет констатирует, что сны ему теперь снятся исключительно чёрно-белые, и они не светят, не греют и пахнут скипидаром, а самого его теперь влечёт магический прямоугольник, а не треугольник, как в молодости. Следующему автору снится, что он присутствует на княжеском пиру в древней Руси:

Князь пирует, и в тереме стены гудят.
День – к закату, но – буйно в хоромах, –
Щедро ломится стол, а где пьют да едят,
Там и слабый в коленках – не промах.

Сладко теплится мясо, хрустит каравай,
Крепок мёд и заморское зелье. –
Веселись, нищета! – знай себе, наливай,
Оставляя глоток на похмелье...

И мутнеет холодный огонь заварух,
Унимаясь во взгляде кагана,
И мелькают дворовые девки вокруг,
Точно стрелы из вражьего стана.

И – под занавес – князь не вникает в сыр-бор:
Старый бог эту землю не бросил,
Поделом и варяги ушли за бугор –
На ладьях, да без вёсел...

II

Балагурит немного обмякшая рать,
Заглушая рожки скоморохов,
И народ, собираясь под окнами, рад
Поторчать у высоких порогов. –

По-над капищем, где распускается сад,
Прикорнув за смолистой оградкой,
Деревянный Перун свой рассохшийся зад
Вдругорядь потирает украдкой.

Свежей кровью испачканы губы, и сам
Весь обрызган, но, видимо, мало
Старику, потому как текло по усам,
Только в рот ничего не попало...

Кое-как оплывает закат в вышине,
Поменялась вечерняя стража, –
И размеренно стонет колода во сне –
Одиноко и страшно...

И хотя ладьи плывут по этому сну без руля и ветрил, рассказчик вёсел не бросил, его не смущает ни стон колоды, ни потирающий зад Перун. Обращают на себя внимание строчки: "И народ, собираясь под окнами, рад
поторчать у высоких порогов". Пороги в ту пору находились в низовье Днепра, так что действие, видимо, происходит под окнами водяной мельницы, которая, собственно, и перемалывает в костную муку сознание читателя, тщетно пытавшегося понять, что же автор хотел нам сказать.

А вот автора следующего опуса сон застаёт в автобусе, куда он вошёл, убив в себе пешехода, и сел, предварительно прогнав детей, стариков и инвалидов, поскольку себя относит сразу ко всем этим категориям:

Старый автобус в осеннем заброшенном парке.
Спущены шины, закрашены двери и окна.
Кружатся листья, к зиме обращаясь в огарки.
Крутятся люди, деревья чернеют и мокнут.
Ночь неподвластна ни снам, ни угрозам, ни карам,
Только года, словно крысы, без спросу пролазят.
Небо зовёт, но по жизни он не был Икаром.
И не Икарус он даже, а доблестный ПАЗик.

Был он когда-то и складом, и лавкой, и тиром,
Век свой оставив дорогам, звеня медяками.
Людям извечно, покинув дома и квартиры,
Не ходоками быть хочется, а ездоками.
Людям привычней катить по маршрутам знакомым
И поклоняться портретам, в окладе, с окладом,
Верить в уклад и другие святые оковы
И обитать между лавкой, стрельбою и складом.

Что же ты, ночь, не подашь ни сигнала, ни вида,
Что этот мрак не разбавить ни сном, ни шансоном?
Это места для детей, стариков, инвалидов.
Я подхожу по любому из этих фасонов.
Я захожу за черту через задние двери –
Старый маршрут по волнам ностальгической дури.
Каждый находит по мере, по воле, по вере.
Я нахожу, что трясёт, завывает и дует.

Я обхожу все вопросы десятой фиестой,
В смысле, дорогой, по ямам, на сдувшихся скатах,
Чтоб, не сходя ни с того и ни с этого места,
Старый автобус катился навстречу закату.
Скрип тормозов неуместен – они отказали.
Ложь и беспутица – с дурью сплелись накануне.
Здравые мысли – с вещами уже на вокзале.
Правды и чести не видно – они утонули.

Пир благодати, стучат, и грохочут парады.
Мысли ровней, а стихи обратились в куплеты.
Можно спросить (но тебе больше всех, что ли, надо?!) –
Чтобы узнать, парк какого периода это?..
В этом заброшенном парке – где встали, там сели.
Можно взять паузу, ноту, бутылку, подругу.
Есть колесо обозрения и карусели.
Выбор маршрута свободный, но так же по кругу.

Автор задаётся вопросом: "Парк какого периода это?" И это правильно, а то вдруг автобус привёз его в какое-нибудь отсталое место - везде уже Юра, а там - всё ещё Пермь.

В следущем стихотворении автор как бы досадует, что зимой утро наступает слишком поздно:

Тьма не сдаётся и утро раннее
тоже считает своим уловом,
неумолимое подсознание
смотрит драконом многоголовым.

Выползли страхи на обозрение,
перемешали картины быта.
Бьётся дракон с беззащитным временем -
время повержено и убито.

Сильный, жестокий, всепобеждающий,
ночью ему пьедестал доверен.
Гимн сочиняет (а песня та ещё...),
пламенем дышит и жрёт царевен,

пляшет настойчивый дикий танец и
в пляске неистовой скалит рожи.
Что от царевны к утру останется?
Или драконихой станет тоже?
----------

Свет, заблудившийся в дебрях каменных,
всё же пробился в проём оконный,
зайчики скачут - лови руками их,
тьма отступила - убей дракона!

Помните, я просил вас запомнить дракона, которого автор второго стихотворения в своём сне кормил с руки? Вот он и встретился нам снова. Однако же этот автор напротив призывает его убить. Впрочем, одно другого не исключает: драконий корм вполне может быть и отравлен. Но надо иметь в виду, что дракон этот вероятнее всего француз, прячущийся от королевича Елисея на Елисейских же полях, а потому царевен он предпочитает лягушек. В связи с этим для отравления данного дракона вам понадобится жаба вида Bufo marinus.

Признаться, читая всё это, мне уже хочется поскорей сбежать из этого сонного Шоушенка, но не тут-то было. Следующий опус уже одним только своим названием как бы сообщает читателю, что побег невозможен:

Шоушенк навсегда

Медленно тонешь в кромешном провале сна,
под заклинанье "мгновенным был этот взрыв"
Как бы сложилось – теперь не дано узнать.
Жизнь невозможно вернуть, хоть молись навзрыд.
Стены сжимают реальность, ведя за грань,
Рёбра обломков прошили твою кровать,
Всхлипы невольные спазмами жгут гортань,
С хрипом толкается в бронхи огнём о-два.
И за решётками рёбер страдать душе,
Больше не видеть ответа в родных глазах.
Эта тюрьма пострашнее, чем Шоушенк,
Жаль, из неё невозможно сбежать назад.
Память Орфеем согласна сойти в Аид,
Но Эвридику не сможет вернуть Харон,
Порваны струны кифары, певец молчит –
Боль одиночества хмуро сулят таро.

С неимоверным усилием новый вдох.
«Время залечит» – циничный ярлык и ложь.
Горе уходит во тьму, остаётся «пох» -
Только во сне ты чудес безрассудно ждёшь
Нет «до» и «после», не делит двоих Синай,
Можно глаза открывать, не боясь взлететь.

Болью наутро стряхнёт паутину сна -
Крепко зашьёшь за спиной рукава мечте…


Дочитав, понимаешь, что сон - это ещё не самое страшное, с утра может настигнуть ещё и боль, как будто всю ночь вместо того, чтобы мирно спать и кормить во сне с руки дракона ядовитыми лягушками-царевнами перечитывал стихи финалистов. И заметьте, что в самом конце мы опять видим образ усмирительной рубашки, как в четвёртом стихотворении, в котором рассказчик впал в истерику и начал биться головой о стену подсознания. В следующем стихотворении снова затрагивается тема плохого сна в пожилом возрасте. Если ночью не спится, на помощь приходит телевизор - он либо вгоняет в сон, либо заменяет его собой.

Дед Матвей

— На кой он ляд, чтоб мыши, что ли, грызли, —
Кряхтел Матвей, — мне впору на тот свет…
Но все ж купил в райцентре телевизор
И прожил с ним еще двенадцать лет.

Привыкнув к говорливому экрану,
Старик, по комнатам прошкандыбав,
Садился с бабкой Настей на диване
И чай из кружки медленно хлебал.

И доставал печенье да варенье,
Чтоб не уснуть, не дать, мол, слабины.
Не пропускал он ни программы «Время»,
Ни жарких игр на первенство страны.

Бывало, что, знакомого встречая,
Дед вел беседу, опершись на тын,
О том, что происходит на Гавайях,
И как сыграли "Терек" и "Рубин".

Болезнь его любая обегала,
Ведь заболел футболом дед Матвей,
И бабка Настя вовсе не ворчала,
Хотя ей больше нравился хоккей.

Заметьте: нам тут снова встречается магичиское число 12, столько же стихотворений и в этом обзоре. Идём дальше:

Что, казалось бы, может быть проще –
существуй, наслаждайся, живи.
Выйди вечером в ближнюю рощу
и мгновения правды лови,
от которой в последние годы
за дверьми и замками отвык.
Убедись, что пока у природы
звукофайлом не вырван язык.
Проследи не на глади кристалла,
а на зеркале сонной воды,
как пролётная стая пыталась
склюнуть зёрнышко первой звезды.
Пусть напомнит стремнина речная
суматошного времени ход,
не грусти, что вода утекает –
слава Богу, что просто течёт.
Не ищи аналогий с могилой
в каждой встреченной ямке крота,
тронь ладонью – земля не остыла,
значит, будет грибница густа,
и до первого инея смогут
прорывать толщу листьев грибы…

Не проси у Всевышнего много,
коль дозволено главное – быть.
И, казалось бы, что ещё проще,
если мысли от скверны чисты?
Только сердце по-прежнему ропщет
от такой неземной простоты.

Это стихотворение учит читателя самому главному - ценить жизнь и не искать аналогий с могилой в каждой встреченной ямке крота. О том же, наверное, и последнее в этом обзоре стихотворение:

Блажен, кто верит в массовку миссий и новый уровень - «аз воздам»,

от своры мыслей бескомпромиссен, слывёт безбожником твой Адам.
Божки от власти ему покажут святое место в игре на жизнь,

наварят куш на солдатской каше, а ты на юшке из слёз ершись.

Расстелен алый килим над шаром, шаланды мечут кефаль на кон.

Укрыт снегами Килиманджаро небритый ёжик. Куда, фалькон?!

Ты мог уехать, мой сивогривый, в Европу, в Штаты, да хоть в Мали,

но как бежать, если вся в разрывах больная кожа родной земли?
Реву постыдно, реву по-бабски и прижимаюсь к седой щеке.

Мне жизни нет без твоих побасок при каждом вечном временщике.

Но атеистов в бою не густо, из кровоточащих облаков

свинцовый ливень приводит в чувство орбиты чьих-то пустых белков.
 Слепые бельма разбитых окон, фонтанка крови по сапогам,

и ты, который не верил в Бога, готов молиться любым богам.

«Да, были люди…Вот в наше время»,- слетает мантра с усталых уст,

а трубадуры гарцуют в Бремен в поход за славой кончитты вурст.
Вскрывает ножиком перочинным твою подкорку больная мысль,

а может в том, чтобы стать мужчиной на поле боя, есть высший смысл?
А может, это такая кара за сбои в памяти, за корысть,

в налитых кровью глазах и харях – цена свободы? И нечем крыть…

Блажен, кто верит в массовку миссий и новый уровень - «аз воздам»,
Адам не то, чтоб бескомпромиссен, но безразличен к мужским задам.

Автор постыдно и по-бабски ревёт, глядя на кожное заболевание родной земли. Точно так же в душе ревмя ревут и члены жюри, читая стихи финалистов. А потом, успокоившись, идут на кухню жарить себе яишницу, но внезапно обнаруживают, что орбиты яичных белков пусты. Но главное, что мы узнаём из этого произведения - Адам безразличен к чужим задам. И теперь становится понятно, почему Перун нервно потирал свой рассохшийся зад в шестом стихотворении этого обзора. Воистину: нет правды на Земле, но правды нет и выше - ни на спине, ни на небе, ни даже на Рублёвке.

Моя расстановка участников по местам, на пьедестале и подле:

1. Убей дракона!

- золото - за бескомпромиссную борьбу с драконами

2. silentium

- серебро - за краткость, поскольу "мысль изречённая есть ложь"

3. Шоушенк навсегда

- бронза - за интересный реквизит

4. Блажен

- эх, автор был в шаге от пьедестала, но удача повернулась к нему задом, хоть Адам к ним и безразличен

5. Арахнофобия

- вот жили бы в голове у автора драконы, он мог бы претендовать на победу, а так - только пятое место

6. Представь себе

- как-то слишком мрачно и пессимистично

7. Последняя картина

- те же претензии, что и к предыдущему

8. Вечерняя стража

- идея этого стихотворения от сознания автора обзора ускользнула

9. В заброшенном парке

- непонятно, почему автобус в парке ездит по кругу, это же не трамвай

10. Дед Матвей

- дед Мазай был позанятней - путешествовал в сопровождении зайцев, а не валялся перед телевизором

11. Я живу в параллельном мире

- и пишет, видимо, тоже, а в нашем мире это не катит

12. Проще

- говорят: "будь проще, и люди к тебе потянутся", но вряд ли это относится к членам жюри поэтических конкурсов.
© Александр Фридман,
http://www.stihi.ru/avtor/friedmann