Днепрогэс

               
              I

Отшумели грозы по России,
позади гражданская война:
Толпы обездоленных косились
голодом с разрухою сполна.

Занимались горькие рассветы,
наследив  горстями чистых рос.
Просыпались гордые Советы
поднимать заводы в полный рост.

На скале Любви у Запорожья
март, 8-е, год 27-ой.
Знамя реет и у бездорожья -
крупно:
         «Здесь был начат Днепрострой».

На глазах меняется картина,    
гулом разнесясь на всю страну,   
падали в днепровскую стремнину
глыбы,
         нарушая тишину.

На призыв о помощи отчизне       
на прием стекался разный люд. 
Не за славой шли и  героизмом,
не за сластью из столовских блюд.

В сапогах резиновых месили
будущее станции - бетон.
А ночами ветры голосили,               
в дрызг уставших, заглушая стон.


               II

Днепрострой: холмы, поля, равнины -
муравейник ленинской мечты,
весь опутанный дорожной паутиной,
словно раненый, укутанный в бинты.

Толпы неустроенного люда
покрывали гулом берега,
стройка века - лакомое блюдо,
незнакомая пока еще, строга.

Получить работу в аппарате   
не надейся, мощная броня,
как всегда,
             основана на блате,    
тыщи лет традиции храня.       
   
В каждом создаваемом отделе
родственники тут же «под ружье».   
Грузом в государственном пределе   
недобитое осталось  кулачье.

Бывшие бандиты, спекулянты,      
сволочи и воры всех мастей,            
бывшие священники, сектанты,
сверстники различных мятежей.

Не выдерживали старые подряды
процветали пьянство, воровство,
ночью милицейские отряды
очищали горьковское дно.

Очередь шипела и галдела
чувством неприкаянной вины.
С офицерства спесь давно слетела
ниже своей сгорбленной спины.

Для аристократов луч надежды - 
получить свой номер и приют,
бывшие петлюровцы-невежды
вовсе без претензий на уют.

Всех бы пожалеть их, да не время
для скулЕжа,
               искупать вину
по-геройски
               выпало им бремя
славить свое имя и страну.

А народ идет и напирает
тысячи рабочих,
                молодежь
со значками КИМа,
                набирает
силу женский хоровой галдеж.

Мужики в лаптях стоят, крестьяне,
видно неспокойно в деревнях,
не прожить же всем на подаянье,
нищими Россию наводня.

Тысячи телег закрыли поле,
лошадей стада невдалеке.
Пусть побудут чуточку на воле,
и пока без ноши,
                налегке.

Закружилась стройка вековая
вихрем мощным тяжкого труда,
вот она судьбина роковая
и не деться боле никуда.

Общепит на тысячи обедов            
выстроен на правом берегу,            
темные бараки для ночлегов
для семей;
            поселки уж в снегу.
 
Детские сады, театр и школа,
чтоб жилось рабочим без забот.

Туча грабарей была готова 
для подготовительных работ.   


           III

Скальники лавина за лавиной
шли колоть гранит свой,
                помолясь.   
Грохоча над снежною равниной, 
сотрясались скалы,
                матерясь.

Спецы из америк сомневались,
что не «взять» гранит одной киркой.
Господа напрасно волновались, 
удивляясь дерзости людской.   
Прикрывалась снежною порошей
ночь на стройке,
                темень глубока:
не держала дрожь усталость ноши,
только бы дойти до лежака.

Под задорным ритмом «рио-риты»
женщины топтали ритм-бетон,
пОтом измочив мотив избитый,
перейдя устало в вальс-бостон.

Сколько вас,
               измученных ногами,
погубила тяжкая ходьба,
вам бы на веселье каблучками
свадьбы отмечать,
                да не судьба. 

Тысячи бетоно-кубометров
ноженьки красавиц улегли.
Над Днепром гуляют злые ветры,
память тех, кого не сберегли.


              IV

Век двадцатый. Странная картина:
над рекой могучей  взгромоздясь,   
строится огромная плотина,
стойкостью народа возгордясь.

Где-то там, в Америке богатой,    
механизмов, техники любой
завались, а  мы киркОй, лопатой
завсегда выигрывали бой.

Но гордиться этим не пристало,
крайний случай – это не закон.
И страна застенчиво вставала,
стряхивая с плеч труху препон.

Героизм, энтузиазм и вера –
наше достояние,
                когда      
рушатся прогнившие химеры,
чтоб уйти из жизни навсегда.

Когда в Штатах возводили дамбу,
96 погибло человек.
У могил не пели дифирамбы.
Наших жертв не сосчитать вовек.

Заалел восток 32-ого,   
этот цвет с повестки дня не снять.
Ради памяти всего святого
от волненья дрожи не унять.

Праздник пуска стройки «Днепрогэса».
Митинг, пресса из-за рубежа,               
тыщи делегатов для «привеса»,
фотокоры все отснять спешат.
               
Влад Чубарь среди гостей столицы:   
Михаил Калинин, Косиор,
и Орджоникидзе из Тифлиса               
да известный А. Барбюс – собкор.

Память – это то, что вечно свято, -
не забыть и не арестовать.
Если  ордена с костюма сняты -
след от раны будет пустовать.

Музыка гремит, томит веселье,
гости заждалИсь отметить пуск.
На столах давно согрелось зелье,
только праздник отчего-то тускл.

Целых двое суток шли банкеты
сразу на обоих берегах:
Тосты, ордена, цветов букеты,
здравицы и слезы на глазах.

Выбор блюд, массандровские вина -
ох, и любит славянин гулять,
полной демократии картина.
Заслужил народ, пора понять.

Академик чокался с рабочим,
за столом колхозник и комбриг,
И во всех отделах, между прочим,
Водка, мясо, стопочка ковриг.

Налетай и жуй, всего от пуза,
сам, с друзьями - ешьте досхочу
И дивились гости все от груза
шедрости, что всем не по плечу.

              V

Щедрая страна, поля, равнины..
Не страшна ей стройка «Днепрогэс».
Только вот народу Украины
кровью дался пафосный «прогресс».

Ценности запасов Эрмитажа,
и зерно, и семенной весь фонд
с молотка ушли, как  из под стражи,          
вызвав по стране церковный звон.

Звон по упокоенным работой,
тяжкой ношей рабского труда.
Без тепла отеческой заботы,
лишены могильного креста.

Голодом пройдя по Украине,
захватив Поволжье, не игрой
а суровой платой гильотине,
стал парадный символ-«Днепрострой».

Как легко поддаться искушенью,
как преступна пагубная лесть,
героизм становится мишенью,
породив ответом злую месть.

Всем адептам неньки-Украины -
о голодоморе той страны
говорить, не указав причины,
стыдно, не признав своей вины.

Вам витийствовать не надоело
перед ликом праведной страны?
Может исповедь давно созрела
Для суда с обратной стороны.

Сложно перелистывать страницы,
той истории, случившейся давно.
но у совести есть точные границы,
никому менять их не дано..

       февраль, 2016