Дорога на зону. Сегежа

Отрывок из повести "Светлая вода"

               В старом плацкартном вагоне душно и жарко.  Пожилая проводница сердито ворчала на пассажиров и уверяла, что не включит кондиционеры до тех пор, пока не закроют все окна. Окна, наконец, закрыли. Через полчаса в вагоне стало еще жарче, поскольку кондиционеры не вышли на режим охлаждения и гнали горячий воздух. Окна снова открыли. В общем, знакомая любому пассажиру ситуация. Все знали, что этой ночью никому жарко уже не будет.
                За полноводной Свирью лес стал заметно выше и темнее, настоящая тайга. Пошел сложный рельеф с поднимающимися сопками и глубокими складками, заполненными озерной водой. Повсюду поднимались скопления валунов и причудливых скал – следов ледника, покрывавшего когда-то всю территорию Балтийского щита. Это была уже знакомая ему Карелия. В этот раз он отправлялся к Белому морю, и это показалось Санину  возвращением.
             За соседней стенкой изрядно подвыпившая кампания шумно резалась в карты. Из тамбура вагона тянуло табачным дымом. Проводница, как могла, убеждала пассажиров потерпеть временные неудобства.
            - Пусть себе гуляют. Они же никого не трогают. Им замечание сделаешь – себе же дороже будет. Знаете, какие здесь места?
             С ней не спорили. Кто-то вспомнил, что в прошлую поездку один  пассажир вышел ночью в тамбур и не вернулся. Никто его больше не видел. Пассажиры слушали эти рассказы и внимательно оглядывали свои вещи. 
               Соседкой Санина в вагоне оказалась беременная женщина с рябоватым болезненным лицом. Они разговорились. Имени ее Санин не спрашивал и называл ее про себя: “Кроткая”. Почему-то ей это шло больше всего. Выражение лица молодой женщины постоянно застывало, словно там записывалось ее внутреннее состояние. Чаще всего это были тревога и грусть. Она ехала в Сегежу на свидание с мужем. Он получил пять лет общего режима. Срок отправили  отбывать сюда, в исправительную колонию №7…
                - Он у меня тихий, спокойный. Выпьет редко, а чтоб руку на меня поднять – никогда. Оговорили его, дружки. За них и сел. 
                - А ты не расстраивайся, вредно тебе будет, - насмешливо заметила полнотелая молодуха в облегающих спортивных брюках. – Там все такие невиноватые сидят. Виноватые сейчас на воле гуляют, на крутых машинах с охраной ездят.
                Нет, правда, “семерка” - не самое плохое место. Я туда на свиданку к мужу третий раз езжу. Нормальная житуха. От вокзала на такси быстро доберемся. Ее там все водители знают. Нам помощи ждать неоткуда. Продукты лучше в Сегеже взять.  Магазины на зоне намного дороже будут.
                Приедем на место, сумки сразу на КПП бросим и айда в здание администрации, услуги оплатить. Гостиницей нас обеспечат. Потом свидание. Сумки проверят, все продукты понюхают. Через полчаса получишь своего мужика тепленького. Сразу положительных эмоций не обещаю. Никогда не знаешь, что у него сейчас на душе.
                В общем, если все нормально будет, то четыре раза в год сможешь встречаться с ним. Если захочешь. А еще разрешают при встречах разговаривать через стекло. Скоро сама все узнаешь…
                - Кормят их как там?
                - Чтобы плохо – не сказать. Как себя поведет – так и будет. Дружить нужно с отрядником и бригадиром. Там быстро научат.
                - Этого он, как раз, не умеет. Гордый…
                - Тогда плохо. Мой Пашка на хорошую работу сразу пристроился. Говорит, что в армии ему хуже было.
                - Так он у меня и в армии не служил.
                Скоро интересную тему подхватили и другие пассажиры.
                - А верно, что там олигарх Ходорковский сидит?
                - Точно, так, сидит. Сноха рассказывала, как его везли, отдельно от всех, в белом автозаке с целым кортежем сопровождения. Полиция с “мигалкой”, а  впереди еще начальник колонии на своей машине. Такого наша “семерка” еще не видела.
                - Да, важняк. Теперь Сегежу каждый день по телевизору смотрют. 
                - Какой же он важняк? Вор он и есть вор. Зэка.
                - Он там что, книжки в библиотеке выдает?
                - Нет, его в девятый хозяйственный отряд определили, работает на зоне. Ходорковскому это не зазорно.
                Оплата там “пионерская”, только ему она не больно-то и нужна. Такие вот, огурчики-помидорчики получаются…
                - А ты сам, откуда все знаешь?
                - У нас об этом весь город говорит. Сын у меня там охранником. Раньше на комбинате работал. Упаковку бумажную делали. Потом персонал сильно сократили. Теперь все молодые мужики идут в “вохру”- младшие инспектора, а жонки их -  в “шмональщицы”, досматривать передачи. У нас так и говорят, что одна часть населения города сидит, а другая ее охраняет.
                - Жонки, это у вас бабы, что ли?
                - бабами у нас сваи бьют…
                Рассказывавший все это старик, сильно закашлялся и долго мотал головой.
                В Сегежу поезд пришел утром, без опоздания. Стоянка маленькая, город тоже невелик. Кругом леса и болота,  по дорогам лоси непуганые бродят.  На платформе в лицо Санину пахнуло удушливым запахом тухлых яиц. Он против своей воли поморщился. Глядя на него, вчерашний старик только усмехнулся:
                - У нас в Сегеже ветер главнее Путина. Даже он такого не может. Ветер сам решает, кому в городе можно дышать. Все зависит от того, в какую сторону подует.
                Санин поинтересовался у старика рыбалкой, которой всегда славилась Карелия.
                - Да какая здесь рыбалка, все испоганили, мать вашу! Даже рыба воняет. Теперь все уезжают подальше от города.
                Старик сердито махнул рукой и твердой армейской походкой направился к выходу с вокзала. 
                Вокруг сновали бойкие таксисты, настойчиво зазывая гостей города посетить своих родных и близких в ближайших исправительных колониях общего и усиленного режима.
                Возле одной из машин, заехавшей прямо на платформу, стоял крепкий еще седой старик в линялой майке-тельняшке и разминал застоявшиеся сухие мышцы. Все видимые части его тела украшали художественно выполненные татуировки.
               Мощные колонки автомобильной аудиосистемы неожиданно рванули воздух: “Владимирский централ, ветер северный… “
                Знакомая мелодия резанула грудь. Похоже, здесь кого-то встречали. Кажется, дождались. 
                Поезд снова уходил дальше, на север. 
                Где-то совсем рядом с железной дорогой проходил Беломоро-Балтийский канал. Временами, среди цепочки озер была видна линия его сооружений. Самый знаменитый канал, носивший в недалеком прошлом имя вождя всех народов и давший название популярным папиросам, теперь работал без нагрузки.
               Когда-то эта великая стройка выковывала людей нового общества, перевоспитывала, но еще чаще перемалывала их своими страшными жерновами, не оставляя даже могил. Ее организаторы были убеждены, что самый верный путь к нему – принудительный. Пройдя через горн такого очистительного труда, многие люди уже никуда не приходили. 
                Здесь месили болотную грязь и вгрызались в мерзлую землю, навсегда оставаясь в ней. Когда брались за большое дело, с людскими потерями уже не считались. Известное дело: лес рубят – щепки летят. Человеческого материала в России хватало всегда.         
                Для Санина все это было не праздным любопытством, а возможностью увидеть места, в которых завершили свой жизненный путь его родные. В последние годы жизни мать стала рассказывать ему о родственниках, осужденных в 30-е годы. Причисленные к кулацким элементам, двое из них оказались на строительстве Беломоро-Балтийском комбината (ББК), находившемся тогда в видении ОГПУ. Получилась у них дорога в один конец, неизвестно теперь какой березке поклониться. Мать словно исполняла какую-то обязанность перед ними и просила прощения за годы вынужденного забвения...
               Чаще в семье рассказывали о брате ее отца, Якове. Говорили с осуждением, как о позорном поступке. Тот в самом начале войны попал в окружение под Каунасом. Его, светловолосого и голубоглазого парня, литовская женщина выдала за своего родственника. Всю войну прятала на хуторе. Когда пришла Красная Армия, Яков сам явился с повинной в НКВД. Срок отбывал в Пермском крае. Потом она приезжала к нему в больницу и забрала домой.
                Якову тогда ампутировали обе ступни ног после обморожения на заготовках леса. Так всю жизнь вместе и прожили. Сажала его в специальное кресло и кормила с ложки. У Якова часто отказывали руки, и тогда он не мог делать самого простого.
                Мальчишкой Санин увидел их дочь, красивую светловолосую девушку. Она приезжала к ним уже после смерти своего отца...   
                Из окон вагона не видно лагерей, но ощущение напряженного ожидания  их присутствия по-прежнему оставалось. Большинство черных деревянных бараков, тянувшихся вдоль железной дороги, появились здесь во время строительства канала и в послевоенные годы.
               Само слово “барак” пришло когда-то из Франции. Так раньше назывались временные кавалерийские казармы. Красавец-офицер Арман де ла Верн с лицом блистательного Жерара Филиппа и его “Большие маневры” были мало похожи на российскую действительность.
                Ничего не было таким постоянным, как построенное на первое время жилье. Похоже, что за всем этим стоял обычный человеческий опыт. Ветхие бараки, по мере сил обустраивались, утеплялись, в них жили новые поколения людей. 
                Скоро небо затянуло серыми низкими тучами. Пошел сильный косой дождь, все скрылось за клочьями седого тумана. Унылый пейзаж за окном исчез, словно его вытерли хорошим ластиком…




               

Фото из Интернета