Прадед

Тришин Анатолий
Тришин Иван
(мои сыновья о моем деде)

Мой брат, ужасный непоседа.     Бегает, прыгает, кувыркается, колесом ходит, акробатические пируэты выделывает. Всегда таким был, сколько его помню.   Вот и сейчас: погулять мы вышли во двор, оглянуться я не успел, а он уже на дуло чугунной пушки, что неизвестно кем на детской площадке водружена, залез. «Гляди как я могу»,- кричит. Он балансирует на одной   ноге, а у меня сердце в пятки! "Упадешь, балбес! Слезь!" - кричу. Обиделся. Не понимает, что я за него переживаю. С бабушкой теперь придётся объясняться, почему поссорились. Пришли домой, бабушке каждый свою версию рассказали, а она говорит: Ване есть в кого ловким таким быть и отчаянным. И рассказала историю про прадеда.
"Прадед ваш, Фёдор Андреевич Овчинников, родился в 1898 году, в деревне Бабкино Архангельской области. Деревня эта располагалась на берегу северной реки Онега в том самом месте, где впадает в неё другая река Моша. Это очень красивый простор воды и леса. По берегам рек росли сосны, те самые из которых строили корабли в Архангельске, их так и называли корабельные. К 16 годам прадед уже охотник был отменный и вместе со своими старшими братьями Василием и Яковом знали лес как свои пять пальцев. Все в округе знали, если кто заблудился в тайге, надо звать на подмогу братьев Овчинниковых. Они со своими охотничьими собаками пропавшего найдут и из леса выведут. Рыбу тоже ловили, далеко на лодке по реке плавали. Выносливый, ловкий, сильный    Фёдор в 18 лет в армию пошёл матросом в Архангельск. Помогали он и другие матросы лес по Двине сплавлять. Лесом с Англией тогда торговали, каждое бревно было на счету. А тут видит Фёдор, одно бревно течение в сторону уносит. Схватил веревку, вокруг талии обвязал, другой конец другу кинул, взял в руки багор, прыгнул на другое   бревно, багром оттолкнулся и кричит: "Я бревно догоню, подцеплю, свистну, а вы тяните - нечего буржуям за так лес отдавать!"  Плывёт, стоя на бревне балансирует, багор как канатоходец шест держит. А рядом английский торговый корабль стоял. Вся команда на нем на борт высыпала, удивлённо кричат: «Иван, Иван, гуд, гуд!»,- и пальцем показывают. А Фёдор несколько гребков багром сделал, скорость набрал, догнал бревно, багром его зацепил, подтянул, встал на оба бревна и свистнул со всей силы. Друзья его за веревку тянут, он багром брёвна придерживает, так до баркаса и доплыл. Англичане аплодировали, бутылку рома потом прислали. Вот такой лихой герой ваш прадед был». Бабушка достала старенький фотоальбом и показала нам фотографию прадеда.
И так нам эта история понравилась, что решили мы перед сном попросить бабушку еще про прадеда рассказать. Ваня спросил: «Бабушка, прадед Фёдор Андреевич на войне тоже героем был?» На что бабушка сказала: «Я вам сейчас расскажу, а вы сами решите». И стала рассказывать: «Когда началась война 22 июня 1941 года, прадеду было уже 42 года. У него была жена -  ваша прабабушка Лиза- и четверо детей – Анатолий, Геннадий, Александр и Нина. Фёдор Андреевич ушел на войну добровольцем в июле 1941 года. В военкомате узнав, что прадед служил во флоте и разбирается в механике, решили отправить его в береговую охрану под Мурманском».
Тут произошло что-то непонятное, вдруг всё у меня перед глазами закружилось, завертелось, потемнело и вновь стало светло. Я стоял посреди небольшой комнаты. Там был диван, шкаф, стол, а за столом с кружкой в руках сидел мой брат Ваня. «Ваня! Где мы?»- спросил я. «Не поверишь, мы у прадеда», -спокойно ответил брат. И тут я заметил у окна сухощавого старика в бескозырке, точь-в-точь такого, как был на той фотографии, что показала нам бабушка. Прадед повернулся к нам лицом и произнёс: «Что же вы не пьете чай, пионеры?» Ваня наклонился и прошептал мне на ухо: «Не мог же я шокировать старика, что мы его правнуки из будущего, вот и сказал, что первое пришло в голову – мы пионеры и собираем истории про войну от ветеранов». Фёдор Андреевич начал свой рассказ: «Когда я прибыл в Мурманск, командиры узнали, что я охотник, а значит метко стреляю и умею дрессировать собак, и, кроме того, я слесарь, то есть умел чинить моторы. Главная задача моя была чинить баркасы, учить этому делу молодых. Дважды в июле и в сентябре фашисты предпринимали попытки атаковать северный порт, но оба наступления провалились. Всю войну фашисты бомбили Мурманск. Мы знали, что фашисты зверствуют уже и в Белоруссии, и в Украине, а если пойдут на север, то будут завоевывать портовые города, чтобы отрезать Советский Союз от общения с другими странами. Достаточно быстро, англичане поняли всю опасность фашизма, и удивившись, мужеству советских войск, которые отразили множество атак на Мурманск, победили под Москвой, не пустив врага в столицу, и решили помогать Советскому союзу, поставляя нашей стране оружие и некоторые продукты питания. Мурманск был стратегическим портом. Самый короткий путь был через мурманский порт. Потом, и американцы стали поставлять моторы для наших самолетов кораблями через Англию в порт Мурманск – северным морским путём. А море было полем битв наших и немецких кораблей. Фашисты атаковали корабли, идущие в порт с неба, с подводных лодок, и расставляли ловушки из бомб на море.
Однажды меня вызвал командир и сказал: «Надо обезвреживать морские мины. Тральщиков не хватает - слишком много понаставили эти гады мин. Но мы должны дать проход кораблям с ценным грузом. Эта крайне важная задача. От этого зависит жизнь миллионов людей, от этого зависит наша победа. Завтра привезут собак, мне нужен тот, кто знает собак, кто сможет натаскивать их, чтобы они подрывали бомбы. Ты охотник, ты умеешь их дрессировать». Пришлось мне оставить слесарные работы с моторами и заняться подготовкой собак, чтобы они чувствовали взрывчатку и выполняли команды. Я тренировал их месяц-два, потом садился вместе с ними и парой матросов в маленький старый, ржавый буксирчик и выходил в море. Там, где нужен был фарватер и замечена бомба, останавливались. На собаку одевался специальный жилет весь начиненный взрывчаткой. Собака – смертник. Я прощался со своим питомцем, каждый раз с болью в сердце. Давал команду «Вперед», они послушно прыгали в воду и плыла к мине, уничтожала её ценой своей жизни. До нашего баркаса долетали осколки, его захлестывала вода. И всю обратную дорогу мы часто вычерпывали из него воду. Я каждый раз плакал, и рад был, что молодые матросы не видят моих слёз, так как везде была вода. Я знал что мои собаки воюют вместе со мной за мою семью, за будущее моих детей. Нет, отправляя собак на верную гибель, я никогда не говорил «За Сталина!», я говорил: «За Ниночку! За Сашеньку! За Толеньку! За Геночку!»  Я имею награды за мужество, за отвагу, но это не мои награды – это награды этих умных и преданных животных». Старик замолчал. Прадед вытер слезы, катившиеся по его испещрённым морщинами щекам, встал и подошёл к окну. Я хлюпал носом, у Вани тоже глаза были на мокром месте.
Несколько минут в комнате было так тихо, что стало слышно, как за окном кричат чайки поморник. «Ох, не люблю я этих поморников!», -нарушил прадед тишину. «Почему?», - спросил я. «Это тоже последствия пережитого на войне»,- сказал Фёдор Андреевич. «Расскажите»,- попросил Ваня.
«У нас с продуктами было плохо. Охотится было особо не на кого, ни оленей, ни зайцев, тайги привычной мне не было. Карликовые берёзы, мох  да скалы. Зато прилетали птицы  кайра, тупик и гагарка. Иногда было время, что не было ни мяса, ни картошки, ни крупы, а солдаты и матросы в госпитале лежат полуживые, чтобы выздороветь им надо хорошо питаться. Командир собирал группу матросов, что покрепче, выдавал поштучно патроны и ставил задачу как можно ближе подплыть на лодках к скалам, где гнездились птицы. Приказ был вернуться с добычей- сколько патронов, столько добычи. Многие стреляли метко, но повадок птиц не знали. Учил их, подсказывал, например, что нельзя вожака убивать, а то вся стая улетит и не вернётся больше. Я был охотник, и то мне было нелегко.  Но старались все. И лучшей наградой, когда возвращаешься с добычей, было услышать, как тебе раненые говорят «Спасибо, браток».
Когда гагарки и кайры начинали садиться на гнёзда в расщелинах скал, мы отправлялись добывать яйца. За спину в районе талии корзинку одевали, в неё яйца, собранные складывали. Трудно карабкаться по скалам к уступам, где гнёзда есть, страшно, а тут ещё чайки поморники со всех сторон атаковать тебя начинают. Клюют прямо в руки, а то и на голову сесть норовят и в глаза целятся. Отмахнуться нельзя, равновесие потеряешь и вниз упадёшь, разобьёшься. Перчатки грубые на руки не оденешь, цепляться за скальные камни не возможно будет. А поморник птица хищная. Я сам много раз тела матросов на берегу находил, их водой на берег вынесет, а чайки-поморники стаей налетают и клюют там, где тело одеждой не прикрыто - лицо руки. Матрос этот мог еще раненым быть, ослабшим просто, а они его до смерти заклёвывали. Страшное зрелище. Стали думать, как защититься. На голову как пчеловоды сетку стали одевать в натяжку, чтоб глаза защитить, а на руки я краги браткам придумал, из коры верх от локтя до пальцев по тыльной стороне на верёвке привязывался. Ползёшь, самому есть хочется, голова кружится, вниз глянуть нельзя, от отблесков воды ориентир потерять можно и упасть. Доползёшь до первого уступа с гнездом, яйцо нащупаешь, об скалу стукнешь и высосешь. В желудок еда попадет сил прибавится, дальше ползёшь.  Думаешь только, что у раненых тоже семьи есть и им выжить надо, победить и домой вернуться. Воевали и попадали в госпиталь солдаты и матросы разных национальностей: таджики, узбеки, украинцы, белорусы, грузины, русские. Рана болит у всех одинаково и заживает тяжело. Так вот, в период, когда птицы потомство выводят, у нас целая военная операция начиналась, с птицами за жизнь сражались. У меня до сих пор крик птиц в ушах по ночам звучит. Ненавижу я поморников. Враги они.  Много братков погибло под Мурманском, но врага не пустили на нашу землю. Работал порт бесперебойно всю войну. Вот так и прослужил я всю Великую отечественную в береговой охране. Ровно четыре года. В июле 1945 только домой вернулся». Помолчал и добавил: «Вы запишите это всё и детям своим расскажите, внукам и правнукам передайте слова мои – каждый, кто Родине полезен может быть, врагу ни пяди землицы родной не должен отдать, если вдруг война. Но лучше семьи свои беречь и мир хранить. Жаль я сам своим правнукам уж, наверное, не смогу, не успею сказать это».  Мы с братом, не сговариваясь вскочили, подбежали к прадеду со словами: «Успеешь, мы всё запомним! Спасибо тебе», - обняли его крепко-крепко. И тут вновь всё закружилось завертелось, потемнело, посветлело. Очнулся я в своей кровати, бабушкины слова слышу: «Вот такая история. Ну как герой ваш прадед был?»