Не по праву рождения

Люди спрашивают иногда, как я оказалась в Израиле, какое отношение имею к евреям. Да и сама порой задаю себе этот вопрос.
Сказать по правде, впервые про евреев я услышала в четырнадцать лет. Не просто услышала, а оказалась в их окружении на долгих два года без права отлучиться. Яков Лейбович Цивьян проводил осмотр в школе-интернат  для детей больных сколиозом и рекомендовал мне оперативное лечение НИИТО. Не знаю было это счастьем или горем, но моя мама говорила: "если бы не операция, последствия могли быть плачевными". К пятнадцати годам степень окостенения скелета была равна нулю. Что это значит,  я не понимала, но могла выполнить любое акробатическое упражнение без специальной подготовки. Я росла, сколиоз развивался и ни один корсет не мог его остановить. Укреплять нужно было мышцы, а не надевать на ребенка внешние подпорки, но взрослые, которые меня окружали,  имели по этому поводу свое мнение.

В Новосибирском научно-исследовательском институте почти все врачи были евреи, по крайней мере,  в отделении травматологии и ортопедии.  Умные красивые мужчины поразили мое детское воображение. Они были вежливы, галантны и невозмутимо реагировали на любые капризы пациентов. Палаты большие – от десяти до пятнадцати человек. Люди лежали после операции по несколько месяцев. Мы дружили – взрослые женщины и девочки подростки.  Мне повезло – появились подруги, которые в моем развитии сыграли значительную роль.
Яков Лейбович обходил  свои владения ежедневно, кроме выходных. К семи утра палаты были готовы к обходу. Несмотря на то, что почти все больные  были лежачими, женщины встречали профессора и его свиту, словно проходили кастинг. Яркие ночные сорочки, прически, косметика  и, конечно, лучезарные взгляды. У каждой был свой любимый доктор. Моя соседка обожала молодого рыжего врача, обращаясь к нему, не иначе, как ВиктОр ВиктОрыч. Я была влюблена в доктора Аксеновича, который курировал нашу палату. Признаюсь, вряд ли узнала бы его, встретив на улице. Часть лица закрывали высокий белый колпак и очки в тонкой железной оправе.   Пшеничные густые усы  под носом и марлевая маска.  Иногда он стягивал ее в область шеи и дарил нам милую улыбку.  Я одна из  девочек предпочла его, остальные девчонки кокетничали с молодым перспективным  М. Михайловским. Он, был еще тот красавчик  и любимец шефа. Но меня привлекали внимательные расспросы моего врача, его серьезные глаза и некоторая детская растерянность, когда женщины смущали его комплиментами. Ему было около сорока лет и сложно сейчас понять, почему именно на него пал мой выбор.
Еще одной значимой фигурой стала девушка из соседней палаты. О том,  что Лена еврейка, я догадалась совсем недавно, когда много лет спустя нашла ее страничку в Одноклассниках. Мы сразу сдружились,  думаю,  по принципу противоположности притягиваются. Она – образованная девушка, студентка университета, владеющая несколькими иностранными языками. Я – к моменту нашего знакомства  получала аттестат зрелости. Не поворачивается язык сказать «закончила школу».  Дело в том, что мое полноценное обучение в школе завершилось в четвертом классе.  Дальше интернат, в котором не выполнила самостоятельно ни одного домашнего задания. Проще было списать и наслаждаться свободой.   А мимо девятого и десятого прошагала по коридорам НИИТО, куда педагоги заходили минут на пятнадцать, чтобы поставить галочку о совершении ими акта обучения.  О том, что надо бы поучиться, задумалась ближе к двадцати годам, как любимый  писатель моего детства Джек Лондон.
У Лены сколиоз был незначительный и, кажется, она обошлась без операции. Почему наблюдалась в НИИТО, не знаю до сих пор.
Я, конечно,  обратила внимание, что на фото, которое она выслала мне со дня свадьбы,  все  гости и жених были с черными волосами и, почти все в очках. Помню, что мне это показалось странным, но связать с какой-то национальностью – не хватило, не только  любопытства, но и   образования. В каких отношениях ее родители были с профессором Цивьяном не знаю, но попасть к нему на обследование было не так просто.
Мы общались с Леной и после НИИТО, хотя жили в разных городах, потом она вышла замуж и куда-то уехала. Она писала,  куда именно, но я забыла и сопоставила некоторые факты только три года назад, когда увидела в Одноклассниках : место проживания г. Холон.  Написала Лене сообщение, но ответа не получила.  Несмотря на то, что сама уже жила в Израиле, оставшиеся с детства комплексы на первый план выдвинули напыщенную мыслишку: наверное,  не хочет общаться,  думает,  что мне нужна ее помощь, чтобы устроиться  в Стране. Пару месяцев назад предприняла вторую попытку  связаться с Леной,  и не нашла ни одной страницы в соцсетях. Нетрудно было отыскать ее родных и я позвонила Лениной  дочери. Мне постепенно становилось ясно, что Лена не могла просто так  не откликнуться. Но все же ответ  Сони был большой неожиданностью. София, после небольшой паузы произнесла: «мама умерла 3 года назад».  Я остолбенела. Этого не может быть - успешная, счастливая Лена и вдруг умерла. Возможно, могла бы застать ее в живых, прояви я благоразумие. Это была смерть пятого дорогого мне человека, за последние 4 года.
Мне было почти восемнадцать, когда умер отец – моя первая встреча со смертью. Мы не были особенно близки. Отец был замкнут,   помню всего несколько случаев нашего взаимодействия. Однажды мы сидели на крыльце  деревенского дома и смотрели на звезды. Второй раз – когда я лежала после операции,  он расчесывал мои длинные запутанные кудрями волосы. Молча сидел и расчесывал. За два года моего пребывания в больнице он приехал лишь однажды.  И за четыре года, которые я провела в интернате он навестил меня всего один раз.  Обычно приезжала мама. Отец был далеким, недосягаемым, непонятным. Хотелось ли мне быть с ним ближе? Наверное да, ведь я была обычной девочкой, но, кажется, он больше любил мою младшую сестру – копию папы. Она  унаследовала его неторопливость,  кавказские черты лица, доставшиеся папе от отца, нашего родного деда.  А вот воспитание папа получил несколько необычное для маленькой сибирской деревушки послевоенного времени.
Его родной отец оставил семью в годы войны. Ушел к медсестре, которая ухаживала за ним после ранения. Бабушка осталась с тремя мальчишками погодками.  Папа родился в сорок втором и выжил единственный из братьев.  Во время войны и после нее,  женщины много работали, за детьми присматривать было некому. Два папиных брата простудились и умерли.
Когда в деревне появился ссыльный офицер, его дворянское происхождение и десять лет, проведенные по этому поводу в лагерях, не смутили бабушку,  и она вышла за него. Так у папы появился отчим. Он остался в местах ссылки, потому что не к кому было возвращаться.  Жену и дочь расстреляли фашисты, за то, что они были еврейками.  Все, что я знаю об этом человеке, можно уложить в несколько строк. Он был намного старше бабушки, очень спокойный и совершенно не приспособленный к мужскому деревенскому труду. Бабушка рассказывала как муж ее баловал.  Единственное  ругательство, которое от него слышала,  было сказано тихо, с улыбкой:  эх ты, шляпа. Это когда бабушка забыла что-то важное.   Совместных детей у них не было. Отчим полностью посвятил себя воспитанию моего отца, а бабушка занималась хозяйством. Когда папа учился в начальной школе,  учителя  приглашали его к восьмиклассникам решить у доски задачку, с которой те не могли справиться.  Он был силен в математике, но кажется, не особенно в гуманитарных предметах. Библиотека зарубежной литературы, оставшаяся от деда, досталась мне по наследству.  Сестра, пошла в отца и не проявляла любви к чтению.
Когда нашему папе было лет двенадцать, бабушка получила письмо от первого мужа, в котором тот просил разрешения вернуться в семью. Папа ответил, что у него уже есть отец и другого ему не нужно. Поэтому и я своим дедом считаю человека, фотографию которого иногда  рассматривала, будучи уже взрослой. У бабушки на стене висели два портрета в одной раме. Папа – сразу после армии и его отчим. По всей видимости, благодаря отчиму папа остался жив, в отличие от своих двух братьев.  Бабушка и рассказывала мне о жизни с дедом.
Когда я, после развода, объясняла психотерапевту,  какого мужа  хочу видеть рядом с собой, та неожиданно спросила: "дедушку своего ищешь?"

И вот я в Израиле. Рядом со мной мужчина на семь лет старше меня, с которым мы много времени проводим вместе: разговариваем, читаем, смотрим фильмы. Он ни разу не повысил на меня голос, хотя сама я свое поведение  не всегда считаю  адекватным.  Нашла, кого хотела. У моего мужа по линии матери все родственники евреи, а по линии отца – армяне, но я выбрала его не по национальному признаку.

Послесловие.
 Так получилось, что 2016 год я встречала за одним столом с внучатой племянницей Я.Л. Цивьяна. Она рассказала, от чего умер ее дед. Когда у него случился приступ аппендицита, ни один врач в Новосибирске не взял на себя ответственность оперировать светило с мировым именем. Его возили из одной больницы в другую. Он умер от перитонита в возрасте шестидесяти четырех лет. Почему на самом деле не нашлось хирурга, готового сделать достаточно простую операцию, никто уже не узнает.