И. В. Сталин. Летопись прошлых лет

Повесть в стихах

Ещё одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному.
Александр Пушкин

«Что день грядущий мне готовит…»
Конечно, этого не мог я знать,
Поэтому я мог спокойно спать
И видеть сны, которые мне ночь предложит.
Но в этот раз я Бога попросил:
«Дай мне возможность в Ад спуститься,
Чтобы сумел я убедиться,
Что Сталин жив и полон сил.
Хочу спросить его, как добился уголовной власти,
Которая и обеспечила ему диктат,
Кто этому был, безусловно, рад
И чьи диктатом он унял амбиции и страсти».
Никто об этом нынче ничего не знает,
А жившие при Сталине давно молчат,
А те, кто жив ещё, те ничего не говорят:
Стары уж больно, память затухает.
       Подробности я опускаю, лишь могу сказать,
Что Сталин выглядел уставшим.
Он выслушал меня и тоном властным
Заговорил, немного за уступчивость сердясь.
«Пришёл я к власти только потому,
Что был умней других, серьёзнее и строже.
Сидеть в углу, молчать негоже —
Вождей мы выбираем только по уму.
Заранее продумывай свои ходы,
Не жди, когда тебя ударят первым,
Дави своих врагов приёмом верным.
Всегда будь только впереди.
На митингах почаще выступай,
Произноси восторженные речи,
Не в церкви ставь к иконам свечи,
А власть Советов прославляй.
          Пословица гласит: вхойдя на трон, немедленно убей своих врагов,
А то потом придётся убивать намного больше.
Жизнь станет у тебя печальнее и горше —
Придётся жить среди отрубленных голов,
А я востока сын и по натуре крут,
Поэтому придерживался этого совета строго —
И арестованных троцкистов расстреляли скоро.
Не долго длился этот справедливый суд,
Но это был искусственно затеянный скандал —
Борьба за власть людей в овечьей шкуре.
На деле было хуже, жить при диктатуре
Народ упорно не желал.
       Народ в те времена в России представлял
Неоднородную голодную измученую массу,
Которую социализм попросту пугал,
Как и диктат рабочего несуществующего класса.
Мы строили социализм под звуки гимна:
«Кто был никем, тот станет всем…»
Ломать — не строить, это всем понятно,
А дальше… дальше предлагался хаотический Эдем.
По Ленину — «всем» становился сам рабочий класс,
Который только зарождался.
Кто был ничем, ничем и оставался,
Он был ордой, готовой уничтожить нас.
Чтобы ордою управлять,
Нужна была организованная сила,
Которая бы волю проявила
И научила силу уважать.
Я ленинскую партию в такую силу превратил,
Я изменил её структуру,
Дал в руки ей не власть, а диктатуру —
Неограниченною властью наделил.
Но ею кто-то тоже должен был умело управлять —
Необходим был ум с огромным кругозором,
Рождённый трудовым народом,
Умеющий неразрешимое решать.
Поэтому мной было создано Политбюро —
Оригинальная партийная структура,
Униженных и оскорблённых диктатура,
Несущая народной власти торжество.
          Владимир Ленин утверждал, что управлять страной способна и кухарка.
Какой идиотизм, какое зло!
Я верил этой глупости, когда комплектовал Политбюро —
И в том была моя всё погубившая ошибка.
Подобное мог утверждать лишь человек,
Желавший оправдать себя перед страною.
Я этого не понимал и этим сам себя обрёк
На исторический позор в борьбе с народной нищетою.
Состав Политбюро я подобрал
Согласно этого дурного утвержденью
И гимна, что к разрухе призывал
Без смысла, без ума и сожаленья.
            В Политбюро входили те
Кого на берег бросила волна вооруженных столкновений,
Неуправляемых народных возмущений,
Которых трудно было разглядеть в революционной темноте.
Случайные по сути персонажи,
Охваченные буйством и огнём,
Непонимающие, что рушится их дом,
В борьбе не признающие ни правил, ни пощады.
          В Политбюро входили те, кто был «ничем».
По памяти я перечислю всех, благословивших диктатуру,
Которая смела в России прежнюю культуру,
Культуру, ставшую «народным палачом».
         Луганский рядовой «дружинник» — Ворошилов.
Бездарность, в сущности — никто,
Любитель пострелять, а что сказать ещё?! —
Собачья преданность без мыслей и изъянов.
        Сапожник Каганович — русофоб,
Любитель разрушать церква и многое другое,
Особенно, когда оно «чужое»,
Жестокий, недалёкий остолоп.
        Шутом не всякий может стать,
Он умным должен быть, находчивым и смелым,
Чтоб мог на оскорбленье шуткой отвечать.
Таким шутом и был Хрущёв, притом и остроумным и умелым.
Его образование — четыре класса,
Он был умён, хитёр, умел скрывать взорвавшуюся злость.
Он был хорошим игроком запаса.
          Недоучившийся студент — умнейший Молотов,
Имел огромный лоб.
Умел молчать и говорить лишь то, что одобряет Сталин.
Министр иностранных дел — и тем прославлен.
Его с позором обмануть сумел лишь Риббентроп.
           Подлейший Берия — типичный серый кардинал, авантюрист.
Умён, талантлив, образован,
В политике достаточно подкован.
В больших репрессиях визировал расстрельный лист.
            Культурный Жданов — человек с претензией на «новую культуру».
Любитель грязью заливать
Всё прошлое, что можно было с выгодой предать,
Лишь бы войти в число «неприкасаемой» номенклатуры.
           Что людям дать мог этот «слабоумный» коллектив?
Жизнь по углам за ширмой в однокомнатной квартире?
Стране дать жулика Лысенко и кубизм в архитектуре?
А в вере — оскорбление молитв?
Все эти люди из числа «кто был ничем»
Действительно собой ничто не представляли.
Они лишь Ленина усердно прославляли
И были недовольны всем.
Я тоже верил Ленину во всём,
На этом ленинизм мой и кончался.
О будущем я думать не решался,
Я только выполнял, что было сказано вождём.
            Так что же заставляло нас забыть, что значит человечность?
Конечно гимн, партийный гимн,
Проклявший слово «гуманизм»,
Его преступная беспечность.
Я сам просматривал расстрельные листы
И одобрял расстрелы сотен тысяч.
Я шёл по трупам, воскрешая давние мечты,
Уничтожая нам мешающую «нечисть».
            Обосновав террор партийным гимном,
Владимир Ленин призывал разрушить старый мир.
Такое мог себе позволить лишь вампир,
Дорвавшийся до власти вандализмом.
Спасибо Ленину — теперь я плаваю в крови,
Её здесь много и она ужасна,
Причём надежда смыть её напрасна —
Здесь всюду лозунги «Ты Бога в помощь не зови!»
            Я инструмент — топор, палач.
Я исполнитель старого по сути гимна,
Пусть он звучит, когда меня помянут в жизни,
И пусть аккомпанементом будет детский плач.
Я это заслужил, но я не каюсь.
Не я, так это сделал бы другой:
Когда тебя толкают на разбой,
Не многие удержатся, не удивляюсь.
            Диктат по-ленински рождал в народе страх,
Нас ненавидели, но нас повсюду обеляли.
По указанию Политбюро компартию повсюду прославляли,
Чтобы сомненья родились в растерявшихся умах.
Нас славили в кино, газетах, радио, журналах,
И это вдалбливалось день и ночь,
Сомненья прогоняя прочь,
О нас слагали песни, нас благодарили на плакатах.
А мы, тем временем… мы просто убивали:
Растили поколение стерилизованных людей,
А прочих просто истребляли как зверей,
Которые работе нам мешали.
Так выводили в древности домашний скот:
Всю непослушную скотину забивали,
Послушных, тихих оставляли,
Они давали ожидаемый приплод.
Жизнь стала неуверенной в столице.
Донос был превращён в орудие труда,
Его рассматривала «тройка» без суда.
Подобного не выдержал мой друг Орджоникидзе,
Он застрелился в кабинете у себя.
Честнейший человек, каких сейчас не много.
Он верил Ленину как богу,
И вдруг… дорога в никуда…
         Да, инквизиторство не обошло и нас:
Предстал в нём дьявол в облике «врага народа».
И ничего страшнее не было тридцать седьмого года,
Когда привычным стало тайное — донос!
Мы гадость прошлого впустили в дом,
Доносчиков мы приняли на службу.
Предательством мы заменили дружбу
И стали воевать с придуманным врагом.
            Я верил в то, чему учил нас Ленин,
И новых мыслей я не выдвигал.
Я только гениально подражал
И тем в истории я ценен.
Я выводил, выращивал совсем другой народ,
Свободный от идей капитализма,
Воспитанный в идеях ленининзма,
Отвергнувший весь прошлый философский бред.
Для этого я изолировал страну
От дикой западной культуры,
От этой мерзкой развращённой дуры,
По существу ненужной никому.
Мне это позволяла власть.
Её компартия осуществляла,
Она, по существу, страною управляла,
Мне помогала ленинизм осуществлять.
             Построенная по войсковому образцу,
В компартии работала слепая дисциплина,
Беспрекословно выполнялась директива
Руководящих органов, стоящих на посту.
Компартия комплектовала власть страны
И контролировала деятельность власти —
Надзорный орган, полный злости,
Не знавший никогда ни горя, ни нужды.
ЦК, обком, горком, райком, партком —
Вот длинная надзорная цепочка,
Державшая страну, как держит мышку кошка,
Под партии тяжёлым кулаком.
Она была партийною дубинкой,
Её карающим безжалостным мечом,
Тупым безмозглым палачом,
От любопытных лиц закрытой прочной стенкой.
              Так партия и оказалась во главе страны —
Всесильная тугая паутина.
Она давила, словно жёсткая пружина,
На государственную власть, не разбирая высоты.
              Но как не увеличивай броню,
Растёт и бронебойность пули.
Мы эту поговорку упустили,
И это погубило партию, сведя её к нулю.
Одни вступали в Партию, чтоб легче было воровать,
Другие, чтобы не попасть под «сокращенье»,
А третьи, чтобы получать начальства уваженье,
Четвёртые, чтоб ни за что не отвечать.
Теперь я вижу, здесь была моя ошибка:
Без оппозиции нельзя руководить.
Поэтому империям столетия не жить:
Со смертью деспота кончается их вспышка.
Переворот в стране всё это подтвердил —
Она распалась как картонный домик,
Дрожа от страха словно кролик,
Увидевший, как ест корову крокодил.
             Под руководством партии мы строили социализм.
Но как он строится мы плохо представляли,
Поэтому с трудом его мы начинали,
Нам приходилось всё додумывать самим.
Мы строили, не сознавая заданных вершин.
Нам не хватило опыта и знаний,
Для нас он был клубком непониманий —
Был лишь плакат, молчавший словно мим.
Мы при строительстве социализма допустили грубые ошибки:
Он стал совсем иным, напоминая тьму.
Не социализм то был, а жалкие попытки
Понять его, не угодив на Колыму.
Мы строили не социализм, а государство,
В котором было всё наоборот:
Казна в нём богатела, не народ,
В нём труд напоминал обычное коварство.
               Вы думали и создали лекало,
И увеличили производительность труда,
Но это снизило зарплату вашу «как всегда».
И это как бы премией вам стало.
Для здравого ума подобное — необъяснимое явленье.
Абсурд, ума больного нищета,
Хроническое наше неуменье
Ответить на вопрос: «идём куда?»
               Такие новшества мешали людям жить:
Исчезли цели, не к чему стремиться,
Нет даже бога, чтобы помолиться,
Нет маяка — к чему по жизни плыть.
Без стимула и цели падала производительность труда,
Промышленность слабела и довольно быстро.
Работать интенсивно не имело смысла,
Структурные мероприятия спасали не всегда.
Патриотизм в народе начал затухать,
А привилегии партийцам вызывали злобу.
Мы двигались к печальному итогу,
Нам надо было что-то предпринять.
Но всё испортила война,
Но это уж другая тема.
Тяжёлые те были времена,
Не лёгкое нас ждало время.
И всё-таки мы многое успели совершить:
Мы создали народов истинное братство,
Мы научили жизнь по-настоящему любить.
Мы создали высокую и чистую культуру,
Не извращённую насилием, богатством и нуждой —
Свободную и гордую натуру
Людей, гордящихся собой.
Но эти люди выбиты войной,
Оставшиеся постепенно вымирают.
Следы невиданного чуда исчезают,
Мы зря трудились, жертвуя собой.
               Что принял я от Ленина? Безграмотность и нищету,
Закрытых магазинов голые витрины,
На фабриках разбитые машины
И беспризорных чёрную от грязи наготу.
У стен Кремля нас ждал изголодавшийся озлобленный народ,
Несущий в душах скорбь, незаживающие раны,
Минувших войн больные ветераны,
Не евшие досыта уже не первый год.
         Всё это превратили мы в страну
С высокоразвитой культурой,
С потрясшей мир литературой,
С поэзией, напоминающей звучащую струну.
Мы уничтожили в Германии фашизм,
Спасли Европу от фашистского порабощенья,
Евреев от сплошного истребленья,
А мир сегодняшний обязан нам существованием своим.
        Я не стратег, не полководец, не Наполеон,
Но мной в тылу ковалась Величайшая победа,
Я спас Отечество от поработившего Европу людоеда,
Поэтому был в Мавзолей по праву помещён.
В условиях войны мы создали оружие победы,
И этой всей работой я руководил.
Я вёл страну к победе из последних сил,
Я верным был солдатом в эти огненные годы.
         Да, я во многом виноват.
На мне лежит вся кровь чудовищных расстрелов,
Не знавших ни пощады, ни пределов.
Я плаваю в крови и этому не рад,
И я, по сраведливости, теперь в могилу погребён.
Я знаю, проклят я народом.
Никто меня не вспомнит добрым словом.
Бесславный путь мой завершён».
                Декабрь 2015 г.