Возвращение Светланы. Часть четвёртая. 10

10.
О МОНСЕ ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО…

Не безрассудство ль двигает страстями?
Что не хватает пламенной душе,
С которой мы своими же руками
Снимаем лоск, оставшись в неглиже?
Вздымая грудь, внутри бушует чувство,
Иль – что за чувство хочется принять.
Под чувством похоть прячем мы искусно,
Инстинкты нас кидают на кровать.
Что говорить – мы не держали свечек,
Но пишется история со слов.
Язык остёр бывает человечий –
Мешать ложь с правдой с лёгкостью готов.
Такое время – хватит и доноса,
А там уже пусть разбирает кат.
Нет к Тайной Канцелярии вопросов –
Попал туда, так значит виноват.
Оставит кнут свои следы на спинах,
И руки дыба выдернет из плеч.
Опросный лист – признайся в своих винах,
Мы слушаем покаянную речь.
Что было, чего не было – всё скажешь.
Задать вопрос – подскажет боль ответ:
И был ты там, где быть не мог ты даже,
И видел то, чего на свете нет.
Бумага стерпит, только ей поведай,
И не беда, что губы запеклись.
Угли под пятки – это было бредом?
Тогда пусть бредом станет твоя жизнь.
Горящий веник твою грудь щекотит –
Быть может, здесь и спрятаны слова?
Кто говорил, что свой язык проглотит?
Заговорил – притронулись едва!

Всё дело начинается доносом:
Картина маслом – говорил Винсент.
Что ж, побеседуем мы с камергером Монсом.
Нелёгкий для истории момент.
Особенно же для Екатерины –
Судьба за горло матушку взяла.
Бездонным страхом пОлны глаз маслины.
Сама же виновата ведь была.
А так ли уж считала виноватой
Себя царица. Если молода,
А рядом сей красавец тороватый,
Готовый услужить везде, всегда.
А был-то Монс недаром братом Анны,
Что разожгла огонь в груди Петра,
Но оказалась так неблагодарна,
Что чудом избежала топора.
Любви сказать «спасибо» – это сильно.
Но, может быть, и чувства помогли,
И слёзы, что так падали обильно,
На чашу жизни всё-таки легли.
Но царь заметил молодого брата
И в адъютанты взял его к себе.

И у всего начало есть когда-то –
Был новый поворот в его судьбе –
Сестра вторая, старшая, Матрёна
Его к царице выпросила в штат.
А новый камер-юнкер был смышлёный,
Но и любовью тоже был богат –
Любить хотел он сразу оба пола.
Записочки от женского лица –
В то время, впрочем, это не крамола –
Писал «персонам сильным» без конца.
Задерживал свой взгляд он постоянно
На той, под чьей командой состоял.
Но сам он был замечен там Светланой,
И узелком «на память» сразу стал.

Однажды ночью Света появилась
У Виллима, когда тот засыпал.
Взглянув на тело: «Я тебе приснилась.
Что для тебя всегда, как идеал?
Конечно власть! Пора бы заручиться
Любовью той, что сердце твоё жгёт.
Тебя давно заметила царица,
Она тебя в свои объятья ждёт.
Царь постарел и чувствуется холод –
Он болен, сам всё ей твердит – «старик».
Царица же испытывает голод –
Пропустишь ли ты свой счастливый миг?».

Дела пошли, как Света и хотела –
Свидетелей так много развелось –
Недолго тайным будет это дело.
Чтоб «доброхота»-то и не нашлось?
Светлейший тоже всё Екатерине
Нашёптывал бывало на ушкО,
Надеясь, что та ближе пододвинет
Того, кто был итак недалеко.
И становился Монс «персоной сильной»,
В своих глазах он набирает вес -
Подарки, взятки более обильны,
К себе подогревает интерес.
Секретаря такого же находит –
Егор Столетов – тот ещё мастак,
Под все дела свой интерес подводит,
Вершит он их всегда не просто так.

А тут Светлана и своих моделей
Преподнесла на блюдечке САМОЙ.
«Влюблённым» те, как канарейки пели
О чувстве сильном, о любви большой.
И двор уже о связи засудачил.
Лишь Пётр ничего не замечал,
Светлану чем немного озадачил,
Но он Екатерине доверял.
«Старик» спешил – испытывал страданья –
Воздел корону на её чело,
И написал к тому же завещанье.
Но всё же чувство Катю подвело.

Уже тогда донос и появился,
Но до царя он так и не дошёл.
Светлейший, впрочем, головой не бился,
Себе он выбрал меньшее из зол.

К Светлане как-то заскочила Лора
И, как обычно, стала верещать.
Княгиня поняла из разговора,
Что кто-то очень хочет Монса сдать.
Что «есть письмо, где речь идёт о яде.
Столетов хочет Монса им в руках
Держать, всё только будущего ради…
Такой клубок… Но если в двух словах,
Донос написан, только не в те руки
Попал и не дошёл он до царя».

- Да. при дворе ты не умрёшь со скуки,
Такие страсти там порой горят.

- А Монс-то этот, что стал камергером,
Весь светится, доволен – фа-во-рит!

- Ну, ничего, ещё мы примем меры,
На плахе он дорогу завершит.
Екатерина? Может быть, и лучше?
Пускай она восходит на престол.
Князь время для себя ещё получит…

- Тут Михаил из плаванья пришёл!
Ты видела бы нашу Марианну –
Цветёт и пахнет – истинный цветок!

Улыбкой отвечает ей Светлана:
- Скажите-ка! Ну, кто б подумать мог? –
И прыснула. И Лора вслед за нею.

- Они друг другу точно уж под стать!
Они у нас любить и ждать умеют…
Нам тоже остаётся только – ждать!

Прошло полгода. Что сейчас мы видим?
Идёт приём. К царице во дворец
Душой и телом, разодетый Виллим
Стремится – и любовник, и делец!
Он был в ударе в этот хмурый вечер.
Пришёл и Пётр ужинать сюда,
Как будто сам искал он с Монсом встречи,
И скапливалась в воздухе беда.
А Виллим долго вёл с царём беседу,
И ни о чём он не подозревал:
«Сегодня я отсюда не уеду.
Сегодня будет мне для сердца бал!».
И за столом царило оживленье.
Вдруг царь сказал: - Ну, время разойтись.
Все приняли се, как за повеленье,
Поспешно, словно им сказали: «Брысь!».

Придя домой, наш камергер разделся,
Зевнул, прошёлся, трубку закурил.
С довольным видом в зеркало смотрелся:
«Наш Виллим молодец! И он довольно мил!».
Но Тайной Канцелярии неважно,
Что ты себя любить всегда готов.
И к Монсу в кабинет – не червь бумажный –
Зашёл Андрей Иваныч Ушаков:
- Указ царя. Ты, сударь, арестован!

(И – пропасть – хоть кричи здесь, не кричи,
Как жизнью ты изнежен, избалован)
Забрал он шпагу у него, ключи,
И запечатал все его бумаги.
Был к императору доставлен на допрос.
Как перед этим полон был отваги,
Так здесь себя до кресла не донёс.
Взглянул лишь Пётр в рожу фаворита,
Как тот сознанье сразу потерял.
Была ему артерия открыта –
Пустили кровь. Вину он осознал.
И рассказал всё сразу, без утайки –
Не надо даже пыток применять.
Одел он маску на себя всезнайки –
Что, одному, мне, что ли пропадать?
Была работа: взяли и Матрёну,
И в штате у царицы кой-кого.
Не тронул только царь свою «матрону»,
Доверия лишил лишь своего.
И завещанье – вдрызг! На – кукиш с маслом!
А мог бы снова в грязь её втоптать.
Но император был натурой страстной –
Что было б дальше – можем лишь гадать!
Два месяца на жизнь ему осталось.
Наверняка боролся он с собой –
То пьяный он, то сердце снова сжалось.
Играл Екатерининой судьбой.
Не доиграл! Унёс с собой в могилу.
Не знаем мы, что он с собой унёс.
Лишь: «Учинить по приговору». В силу
Вступает он – был обезглавлен Монс.

Известный франт, любим императрицей,
Изящного поклонник, сердцеед
Тулуп нагольный запахнуть стремится.
Шаг к эшафоту, чтоб оставил след.
Все говорили: был он твёрдый духом,
Но от шеста вот взгляда не отвёл –
Земля ещё, быть может, станет пухом,
А голову посадят-то на кол!
Мгновенья оттянуть или ускорить?
Что лучше? Зачитали приговор.
В толпе вот кто-то продолжает спорить.
В толпу кидает помутневший взор.
Эмоций никаких. Подходит пастор,
Последним словом мира испросил.
Отдал ему последнее: прекрасны,
С Екатерининым портретом он часы.
Ах, месяцы счастливые и годы
Они ему считали! Всё в былом:
«Умней сестрица, хоть одной породы.
А, может быть, счастливей? Я о чём?».
Тулуп он скинул, голову на плаху,
Но аккуратно. Всё уже – пора.
Палач лишь крякнул и единым махом
Отсёк. Упала из-под топора.
На шест двумя руками, как корону,
Палач Виллима голову воздел.
Кнутом здесь потрепали и Матрёну,
Столетова – зачинщика всех дел.
Балакирева тоже пощипали.
А тело Монса – раз – на колесо,
Верёвками покрепче привязали.
На обозрение всеобщее.
                И всё!
Сам Пётр привозил Екатерину
Сюда однажды, тело лицезреть.
Безрадостную для неё картину –
Нать выдержку достойную иметь.
Речей не стала говорить просторных,
Сумела только тихо заключить:
«Как грустно это мне, что у придворных
Испорченности столько может быть».
Ей Пётр сделал памятный подарок,
Раз этот Монс меж нами уж стоял,
Чтоб помнила – взбешён я был недаром –
Он голову его заспиртовал
И в спальню, всё ещё, императрицы.
Намёк простейший, как удар под дых:
Что тайное не может не открыться,
Нехорошо влюбляться в молодых!
******

ЭПИЛОГ.

Сидел Светлейший, погружённый в думы.
За ним тускнел Петра большой портрет,
И серебрились окна светом лунным:
- А выхода-то всё, Светлана, нет!

Напротив та сидела, взгляд зелёный
Блуждал по лицам: Пётр, снова князь:
- Светлейший, Вы уже какой-то сонный.
Подумайте ещё, не торопясь.
Налейте мне вина… Петра встряхнули.
Вы думаете, стал он здоровей?..
Пусть кофе принесут, чтоб не уснули…
Болезнь-то прогрессирует, ей-ей!
Не молод он! Уже поизносился,
Как любите Вы повторять, колосс.
Опять недавно приступ с ним случился.
Когда? Нам – ждать ответа на вопрос!
Пусть думает он о Екатерине.
Династия – вот, что всего важней.
Ну, хорошо, её он отодвинет –
Порвать-то он не может всё же с ней.
Вот Анне женихом он обзавёлся,
Контракт составлен и претензий нет.
Для Лизы тоже претендент нашёлся –
Во Францию послал её портрет.
Но это вряд ли! Вы Екатерину,
Конечно же, старайтесь ободрить.
Пусть уберёт из образа мужчину,
Петру потрафит. Так – недолго жить.
Раскаянье, раскаянье, прощенье…
Тем более, что писем никаких.
Давайте-ка, князь, выпьем за терпенье!
Пока что мы остались при своих.
И думать, князь, нам нужно не об этом.
Представьте только – Пётр вдруг умрёт –
Война начнётся – Вас сживут со света!
Готовы Вы? Всё к этому идёт.
Готовиться Вам надобно заране.
Конечно, императора мне жаль,
Но жизнь, увы, Данилыч, не обманем.
В глазах «Лександры» видится печаль,
И угол глаза полнится слезою.
Как невозможно просто принимать
Таких потерь нам истину порою –
Так сердце начинает вдруг страдать.

- Я не могу себе представит это!
Как всё не улетит в тартарары?
Как жить-то нам? Кто власть-то примет, Света?

- Что ж. будем думать мы до той поры.
Лишь с Петенькой решай уже ты, княже!
Распущен дюже – Лора говорит.
А то Голицын своё слово скажет –
Он над царевичем там безусыпно бдит.
Не жалует его Пётр Алексеич –
Попробуй-ка приблизиться к нему?
Невидимым стать, Света, не сумею –
Потом я в дом к себе его возьму.
******