Из книги Искры жизни. Ламур, ламур...

                «НО  ВЫ, МОИ ВЧЕРАШНИЕ  ПОДРУЖКИ...»

Нюх у мадам Рабинович на Зяминых любовниц был невероятный. Этому способствовало, кстати, и то, что она приторговывала контрабандной парфюмерией. Обнюхивая костюм и рубашку мужа, она безошибочно определяла, с кем её ненаглядный Зямочка успел сгулять налево, а с кем - направо. Роза и Рая предпочитали дешёвый цветочный одеколон, поскольку сами, между нами говоря, были птички невы сокого полёта. Роза пикантно прихрамывала после того, как один шлымазел вышибала грохнул её на мостовую. Рая была просто корова с копной чёрных, как смоль, волос и глазами на выкате, как при базедовой болезни. Бэба Мировская - это была штучка, я вам скажу, и ухажёры у неё были всегда при башлях. Поэтому и духами она  пользовалась. Предпочитала «Красный  мак» или «Кармен».  Но недавно мадам Рабинович стала улавливать какие-то странные волнующие запахи и сердце бедной женщины забилось, как бьётся ночная бражница о стекло закрытого окна. Откуда ей было знать, что этот загадочный аромат - дорогой контрабандный товар знаменитая «Шанель №5». Почти в то же время Маня, приводя в порядок костюм Зямы, сняла с пиджака несколько длинных золотых нитей и с таинственно-многозначительной миной положила на туалетный столик хозяйки в спальне. Мадам давно смирилась с тем, что и Маня частенько  пользовалась благосклонностью мужа и махнула на них рукой. В конце концов Маня была свой человек в доме и, даже, доверенное лицо. А в такой ситуации они были просто обязаны помогать друг другу. Но проходили дни, совсем исчезли и цветочный одеколон и «Красный мак» и «Кармен». Маня от надёжного источника узнала, что Бэба ходит зарёванная, её утешает Моня Шершерович
(между нами, по просьбе самого Зямы), а сам Рабинович даже несколько раз не ноче вал дома. Это были страшные дни. Мадам Рабинович часами сидела перед зеркалом, с тоской разглядывая свои поблекшие черты. Если есть Бог на небе, он видит, ско лько она вынесла от этого беспутного человека. И детей нарожала полдюжины, и дом держала такой, что все знакомые дамы её глубоко уважали.
Ах, как она ненавидела эту таинственную рыжеволосую разлучницу. Но что делать? Что?!. Ситуация рвзрешилась самым неожиданным образом. Прибежал запыхавшийся Моня Шершерович  и сказал, что Зяму взяла в оборот таможня, и что он иногда скрывается на Лузановке у рыбаков.
- Моня, - сказала мадам Рабинович, - Моня, я же тебя знаю с тех пор, как мы познакомились с Зямой. Что происходит? Кто эта женщина?
- Это не женщина, это гиена, она проглотила Зямку, как цапля лягушку, - сказал Моня убитым голосом,- он же убьёт меня, если я расскажу правду, но я расскажу. Он отбил даму сердца у начальника портовой таможни!
- О, несчастный! Он погубил себя и нас, - запричитала мадам.
- Ай, бросьте, мадам, разве дело в таможне?! С ней уладим, были бы деньги. Надо эту стерву от него отогнать!..

     ... Эта история началась так неожиданно, что Зяма до сих пор не помнил всех подробностей. Фаня Шизновская! Вот кто была та рыжеволосая Венера, пропитавшая его ароматами «Шанели» и гормонов, источаемых её кожей вокруг шеи и в глубоком вырезе облегающего платья. Он сошёл с ума. Он, который как заправский эквилибрист успевал так распорядиться во времени и пространстве своими подружками, что все оставались довольны, включая Маню и даже, иногда, мадам Рабинович.
Это была роковая встреча. Как обычно в одном уютном ресторанчике он конфиденциально встретился с большим чином от таможни, в народе - просто с Шурой Загребовским, чтобы вручить комиссионные за проявленную дружескую близорукость при очередном  досмотре товара, который, как у незабвенного Эдуарда Багрицкого, неожиданно появлялся из просторов моря: «По рыбам, по звёздам проносит
шаланду, три грека в Одессу везут контрабанду...». Это были любимые стихи
Рабиновича. Сколько он их знал. Вся блатная и воровская Одесса обожала, когда загулявший Рабинович вдруг начинал декламировать уркам и их задолбанным подружкам Бодлера, Франсу Вийона, или Поля Валери. Нет, на нарах, на которых иногда прихо дилось париться, он времени не терял и устраивал шмон тюремным библиотекам. Память у него была феноменальная, о чём говорить - идишь коп! Когда они с Шурой
Загребовским выпили и стали закусывать чем Бог послал, а послал он им - сами понимаете... то под действием дорогого контрабандного коньяка и солидного куша, который согревал внутренний карман его форменного мундира, тучный, преждевремен но обрюзгший, с вечно слюнявыми толстыми губами, Шура вдруг ударился в
гусарство.
- Зяма, по секрету, я тут такую цацу выписал из Кишинёва, это, - он закатил свои поросячьи глазки. - это, знаешь, это... такая Ла Фа! - С детства не одарённый талантом Цицерона, Шура только шевелил толстыми растопыренными пальцами и облизывал слюнявый рот. - Она придёт сейчас. Я ей обещал. Она  от Мони на
слушалась про тебя таких историй... Зяма, только я прошу тебя, как человека... Ну потом! Я сам ещё её не... -
И в это время вошла она. Нет, с первого взгляда ничего особенного. Просто какое бы платье Ла Фа ни надела, с её телосложением она всё равно была как голая. Затем, для Зямы это был очень важный аргумент, бюст. Вот когда Зяма посмотрел  на это уникальное сооружение природы, он понял, что пропал, пропал безвозвратно.
Потом они танцевали. Пьяного Шуру увезли его люди. И разверзлась пропасть. Зяма не помнил куда поехали, как оказались в роскошной квартире. Пока она наскоро принимала  душ, он метался по комнате, его сжигала такая страсть, такой приступ безумия, когда реальность становится миражом, а чувственный бред - явью. Как наваждение юности всплывали строки из Валери:

                О! Благодатные объёмы!
                О! Ласковая западня,
                Всем духам воздуха знакомы       
                Ожоги твоего огня, -
                Ты побеждаешь оброня
                Его лишь малую толИку
                Тут чистым не остаться лику,
                Тут гибнет всякая броня.
                Да что там! - ты мягчишь меня,
                Вампиров мощного владыку!...*

       Он вдруг подумал, что уже давно не испытывал азарта охоты. Прежние любовницы  падали ему в руки, как ночью в саду падает созревший персик.. Всё было бездумно и  банально. Любовные утехи  конечно, доставляли ему радость, но не больше, чем  шикарный обед в ресторане. Какие там стихи или безумные фантазии!  Но эта женщина...
Ла Фа, так она себя называла на французский манер, выйдя из ванной, полоснула его взглядом из под полуопущенных век и отвернулась. Еще раз, как лезвием ножа, ожгла взглядом и, запрокинув голову,  замерла...   В ушах у неё были  дивные изумрудные серьги, на шее, чуть ниже чётко выраженного ожерелья Венеры, - нитка жемчуга.  Она ещё медлила... но шёлковый халат как бы нехотя соскользнул с её плеч, обнажив тело такой ослепительной красоты, что всё померкло вокруг.
Как же он, тупой фраер, не разглядел ещё там, в кабаке, этот омут
изумрудных зрачков, в бездонной глубине которых, он, с неведомым до селе восторгом, читал свою судьбу. К его лицу приблизились чуть припухлые лепестки роз полураскрытых, ждущих. О, этот взгляд из под полузакрытых век. Он взял снизу в руки два упоительных на ощупь, белоснежных, совершенной формы творения природы с темной аурой вокруг сосков, приподнял, ощутил их сладостную тяжесть, утонул в них, задохнулся ароматом её гормонов и они рухнули на ложе...  Когда к нему вернулись первые проблески сознания, он увидел, что Ла Фа с лицом, от которого отхлынула вся кровь, с полуоткрытым ртом, утонув в роскошной короне своих золотых локонов, лежит бездыханная. Он схватил её руку и не уловил даже слабую пульсацию. Он прижался к её упругому  телу и, похолодев от ужаса, ждал. Но вот он, еле слышный толчок, какая невыносимо долгая пауза, вот еще... Ла Фа была в глубоком обмороке. Зяма впервые в жизни столкнулся с такой странной женской физиологией. Ла Фа медленно, медленно открыла глаза, зрачки были неподвижны. Он обратил внимание на то, что вдруг всё её лицо и кожа на плечах и груди покрылись крохотными жемчужинками пота. Он стал жадно собирать губами этот нектар любви, в висках раздался гул, новая горячая волна кинула его в это ненасытное обольстительное тело. - Звер, звер, - низким голосом выдыхала она при каждом движении. - Уходи! Звер! Оставь меня! - Уже кричала Ла Фа, так обхватив его своими прекрасными руками, что, казалось, только смерть вырвет его из этого ада любви. Сколько продолжалось это безумие он не помнил. Как оказалось, трое суток, без еды, только иногда жадно глотая воду под душем, они находились в непрерывной оргии с короткими перерывами на сон.
Кто-то из знающих людей скажет, что такое - невозможно. Это у вас! А у нас и не такое возможно. Это вам не Париж какой-нибудь, это Одесса-мама!...  Прошу учесть.
        Когда они окончательно пришли в себя, когда схлынуло это наваждение, они чуть не подрались. Ла Фа потребовала, как само собой разумеющееся, чтобы он бросил мадам Рабинович, а её увез в Ялту, или на Кавказскую Ривьеру. Вот тут Зяма и показал ей какая разница между ним, королём, и слюнявым Шурой. Конечно, Зяма никогда не отказывал себе в удовольствии пожить в своё удовольствие, но чтобы при этом порядочный еврей бросил детей и жену? Оставьте этих глупостей. У нас в Одессе так не бывает. Нет, вообще-то бывает, когда появляется и вторая семья с детками, и третья. Но тем более при этом никто никого не бросает. Это просто неприлично, в конце концов.
А Шура Загребовский устроил шмон по всей Одессе. Ему, тупому и жадному борову, и в голову не стукнуло, что счастливая парочка удалилась в шикарную квартиру, которую Шура, в предвкушении любовных утех, снял для себя и Фани Шизновской.
Чудны дела твои, Господи! Но прозрение иногда нисходит и на кретинов. Шурины головорезы таки ворвались в квартиру. Но застали там одну Ла Фа - злую, голод ную, постаревшую за три дня лет на пять. За всё надо платить, се ля ви. А Зяма, спрыгнув с третьего этажа, благополучно унёс ноги. Вот уж, вечный везунчик, ещё  бы немного и мог на пёрышке повиснуть. Шура во гневе был страшен, но отходчив.
Но вы сами понимаете, что так быстро, в три дня, такая страсть не кончается.
Ла Фа, усмирив гнев Шуры,  запудрила ему мозги и почти целый месяц тайно встречалась с Зямой в самых неожиданных местах. Если бы повесить памятные доски в тех уголках, где они предавались утехам любви, вся Одесса превратилась бы в  сплошной мемориал.
    Кстати, вы теперь знаете, откуда произошло слово лафа. А догадались ли вы, что когда говорят о ком-то: шиза, шизнулся, то произносят слово, которое никакого отношения к шизофрении не имеет. Вот Зяма и был одним из тех, кто шизнулся на красавице Ла Фа, Фане Шизновской. Даже в глубокой старости не мог он забыть эту восхитительную, обольстительную, неотразимую женщину, которая приходит к нам, как гром небесный, только один раз в жизни.
     P.S.  Месяца через три в одесском, самом прекрасном в мире театре оперы и балета, начались гастроли московской оперетты. На  премьеру «Весёлой вдовы» пришёл весь (а вы сомневались?) бомон Одессы. Зяма сидел в бельэтаже с мадам Рабинович. Она ревниво осматривала каждую даму, входившую в зал, и шёпотом спрашивала:  это она?! - Зяма иронически поглядывал на жену, не забывая раскланиваться с важными людьми города. В зал уже вошли и Роза, и Рая, и Бэба Мировская, и подруга суровой юности Рабиновича кельнерша Нюра со своим хахалем.  И, наконец сама корова Зу-Зу в сопровождении очередного юного пажа. Зал гудел в предвкушении роскошного зрелища. Из оркестровой  ямы приглушенно доносились столь дорогие завзятому меломану хаотические звуки. Господа музыканты настраивали инструменты. Вот уже, смущенно  улыбаясь, стал протискиваться к своему пюпитру плешивый дирижёр.
      И вдруг тишина опрокинулась на зал, ещё залитый светом люстр. В дверной проём партера с правой стороны входила рыжеволосая женщина красоты необыкновенной, в чудном светлозелёном шелковом платье, сквозь ткань которого, ну просто физически, ощущалось обнажённое  тело таких форм, что, если бы рядом появились библейская Юдифь, Клеопатра, или Мэри Пикфорд, от зависти они тут же должны были превратиться в ржавых таранок... 
Женщину высокого класса всегда отличает удивительное сочетание  вкуса и чувства меры. Кроме двух-трёх перстней редкой работы на пальчиках совершенной формы, нежные ушки Ла Фа украшали дивные изумруды, волосы охватывал золотой обруч весь в крохотных бриллиантах. Чуть ниже чётко выраженного ожерелья Венеры белоснежная, словно высеченная из мрамора, шея была  оторочена ниткой жемчуга. Шарм Ла Фа подчёркивало странное сочетание безупречного женственного профиля и припухлых, чуть подкрашенных, детски беспомощных линий рта. О! Это было её самое коварное оружие. Именно это, едва уловимое выражение незащищённости, порождало в пресыщенных бонвиванах юга тёмное, первобытное  желание - украсть и овладеть силой. Нет более опасной и неотразимой приманки, чем эта иллюзия  легкой добычи и безнаказанности. Сколько же идиотов  поплатилось тугим кошельком  за своё легкомыслие. Ла Фа била без промаха.
Но Рабинович был человек другого полёта. Он кидался не на иллюзию, а на тело женщины и делал с ним такое, что Ла Фа, может, самый первый раз в жизни, признала себя побеждённой и так влюбилась в Зяму, что только смерть могла загасить эту страсть.
С непостижимым изяществом, слегка откинув точёную головку и глядя прямо перед собой из под полуопущенных ресниц, из под которых вырывались вспышки зеленовато-голубого пламени, она, как некую невиданную драгоценность, вносила в партер театра свое божественное тело. И последняя чёрточка шарма:  следом за ней в позе кастрированного мопса  робко выступал Шура Загребовский. Так сказать Эсмеральда и Квазимодо одесского разлива.
Потрясённая мадам Рабинович, только глянув на окаменевшее лицо мужа, всё поняла и в этой абсолютной тишине она сказала так точно и так правильно, что сколько прошло лет, сколько воды утекло, а старожилы помнят, что сказала мадам Рабинович на весь театр.- Зяма! - Сказала мадам Рабинович, - Зяма, не сойти мне с этого места - наша лучше всех! И вы ещё можете говорить, что у замужней женщины не бывает в жизни счастливых  минут.


                ИЗ МЫСЛЕЙ ВСЛУХ


                *    *    *
               Избыток скромности порождает дефицит разврата,
              учил альтруист Рабинович.

                *    *    *
                Избыток разврата  свидетельствует о скудости
                души и стеснённых умственных обстоятельствах,
                говорил  психотерапевт  Рабинович.


                *    *     *
                Если хотите подслушать тайные мысли жены,
                мойте уши на  ночь и не дышите ей в затылок.

                *    *    *
               Вняв голосу страсти, забудьте о муже, думайте о контрацептивах
                (из советов Зямы для прекрасной Дамы).

                *    *    *
                Вняв голосу страсти, забудьте о муже, думайте о контрацептивах
                (из советов Зямы любовнику Дамы).



__________________________________
* Поль Валери. "Набросок змея" в переводе Евгения Витковского

До следующей встречи





Рецензии
Приветствую Вас, Дик Славин!
Читала уже не раз и перечитала ещё раз,
Неповторимый одесский юмор покоряет и не даёт оторваться от профессионально поданного чтива.
Удачи, Дик!
ЗЫ: Но так и не знаю кто есть шлымазел вышибала
С улыбкой,
Вера

Вера Безымянная   11.08.2017 09:29     Заявить о нарушении
Шлымазел - еврейской словечко на идиш,
означает в русской транскрипции "недотёпа",
"тупица", "шут гороховый" и даже "Чудак"
на букву "М"

Дик Славин Эрлен Вакк   13.08.2017 11:07   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.