Горе Лукойе

Стрелки рвут беззащитную ночь пополам,
Оле сходит с холста, раскрывает капкан,
в шею входит игла, следом - десять кубов первитина
Из зонта улыбается львом пустота,
пасть - сплошна, голодна, она требует знать,
как стеклянные судьбы крестом заплести воедино
Сколько правды из сказок он вынес, как тать -
ни кнутом протянуть, ни пером искромсать,
океан - решетом, обессмысленней труд с каждым шагом
И гора не идет, и Сизиф слишком стар,
и течет белым оловом темная сталь
разливаясь в сердцах без предела, пощады и края

Озорница кроила из Герды ремни:
"На колени не падай и в рот не бери
пока падаль жива - ничего не изменишь глотая
Все дороги до дома длинны и кривы,
не работает правило левой щеки
и любой проводник - словно крыса, взалкавшая стаи"
Герда с ней соглашалась и в самом конце,
когда стылые скалы менялись в лице
с тихим треском и ветер вселенную вымел до мрака
Кай сложил слово "вечность", привык, поскучал
и решил - с королевой не выйдет ничья,
раз богиня случилась из мяса - убить и оплакать

Для чего выяснять - кто кому виноват,
если знает Ассоль - все в аду и горят
и к ее берегам корабли никогда не причалят
И во снах ее Грей, уходящий ко дну,
повторяет: "Дождись меня, я не приду",
и акула уходит за ним по отвесной спирали
"Сколько крови ушло, чтобы парус алел,
сколько выжато досуха было детей,
захотел бы - сложил бы из тел еще два континента"
И Ассоль просыпается в едком поту,
раздирая колени, бежит к маяку,
чтобы вывести прямо на рифы посильную лепту

"Слышишь шелест?" - хрипит остывающий лис
а над ним стоит принц и в руке его - крис,
и пшеничное поле теряет покой и окраску
У сгоревших мостов нет вторых половин,
разъедает глаза в невод пойманный дым
и упавшее слово, как клин между бездной и маской
Счастье копится в горле и рвется туда,
где успела три раза завраться звезда
в сорок уст: "Я взорвусь и вернусь!" эхом бьется в эфире
Указующий перст пробивает печать,
в ожидании труб зеркала голосят,
отвечая за всех, кого мы до конца приручили