Замоскворецкая зарисовка

Год завершился в двусмысленных замоскворецких
синкопах трамвайного грохота,
залетевших в распахнутые не по погоде комнаты
покачиванием люстр и недовольством жильцов.
В кружении обитателей московского небосклона
сквозь перекрестия проводов
просматривалась бессмысленная босанова,
мажущая чернотой при каждом движении крыл
над головами случайных прохожих и беспризорников.

Пришли снега,
сошли снега
в немыслимые времена,
но глаз всё равно вылавливал белых мух
в назначенном месте,
словно кто-то величественный прочертил
скальпелем по облакам и выпустил скопившееся в них месиво
на головы, вовремя задранные,как в детстве -
подбородком к небушку;
а улыбки,
немного подобострастные,
немного заносчивые,
как всё в этом городе,
потекли между складок
разномастных шуб и пальто,
петляя между улиц,
между строк,
чтобы в конце концов выброситься 
не без стеснения в кремлёвский кювет.
Под снегопадом стала понятной 
прогулочная весёлость каждого,
кто спешил обогнать своим криком
тормозной визг автомобилей
и вырваться из кутежа и тоски
к чему-то дышащему совершенно легко.
 
Выпал снег. 

И уже совсем в другом направлении
улепётывали сумбурные мысли о былом -
на юго-запад,
в профессорскую квартиру,
где стыла затхлость,
сметавшаяся изредка шерстяными носочками ретивого внученьки,
без зазрения совести носившегося
через библиотеку мимо пианины к кухоньке,
чтоб успеть на блины
и кинуться вновь через хоромы,
замедляясь лишь у пианины,
словно отдавая почтение величиям Шопена и Рахманинова,
что ласкали воображение почти как
благовония бабушкиных блинов,
мелодиями вели куда-то,
в другие миры
к вечности.
Крутился глобус,
перед детским носом раскатывались в плоский овал
аляски/монголии/зимбабве/мали/бали/индонезии,
вызывая глубочайшее любопытство и желание
пройтись через все границы и государства,
не страшась междоусобиц и людоедов.
Бабушка восседала за пианиной как императрица,
вытянув спину дугой и помолодев лет на сорок,
она чеканила шопенов ноктюрн в сталинской исповедальне,
но дедушка клевал носом,
будто запутался в евхаристии 
[что важнее вино или хлеб?]
и сделал вид что неинтересно.
Тут же из-под бабушкиных пальцев,
с интонацией отсебятины,
цокало металлическое стаккато
и дед в недоумении дёргался,
возвращая себе должную заинтересованность.
Время густо размазывалось по высоким потолкам
и дубовым панелям,
по стеллажам с книгами
и мягкому ворсу ковра,
за окнами вальсировал снег
и гасил фонари Профсоюзной.

Мысли о былом растаяли на жёлтых крышах такси,
ветер сдул шарф с пижона и заставил его пробежаться
по трамвайным путям, матерясь вслед улетающему хвосту,
и бухнуться звёздочкой поперёк двух прямых.
Мысли о былом прошли неоновым шагом
мимо узбекских закусочных
прямиком к пустырям,
которых почти не осталось в городе,
и растворились у новостроя.