Про художества

       Трифон, друг нашего художника-оформителя и сам художник, но только свободный, пишет афишу. Освободив – «Да чё там! Работы на пузырь-два!» – хандрящего Сашку от рутины. Он трогает внимательным пальцем загрунтованный вчера холст, а потом стоит перед ним, набычившись,  какое-то время – думу думает. Потом решительно берётся за кисть. Самую толстую. Трифон любит всё увесистое. Краска заполошно летит во все стороны, попадая, слава богам, и куда надо, а то Люба, наш завхоз, с которой тоже можно картины писать, так она красива, – уже стервенеет прямо на глазах…
       А штатная творческая единица безучастно сидит на подоконнике. Демон, понимаешь, поверженный. Переживает очередной кризис духа, пока приятель духоподъёмно мечется между вёдрами, банками и зрителями – мы ж все прискакали на демонстрацию различных подходов к общему делу! Ну и удостовериться заодно в том, что не зря носимся с Сашкой, как с писаной торбой.
       И – да. Трифон – это, вообще-то, отфамильное прозвище – на нашего Александра совершенно ни в чём не походит. Он откровенный бабник и жизнелюб, он весел, напорист, полон планов – сгусток энергии, а не человек!  А какой проект реконструкции второго этажа ДК он нам притартал? С циклопическими багрово-хищноротыми розами над барной стойкой, на которой должны были плясать пьяные валькирии, не иначе! В профкоме нашего Судоремонтно-судостроительного завода такой шторм бушевал при обсуждении!..
       Трифон верен себе и сейчас –  он не экономит на палитре! Вот на холсте уже что-то пробивается между цветовых пятен… Буквы… Первый слог из названия:  С Ю Р… Трифон отступает на пару шагов, делает такую «рамку» из пальцев, смотрит на свою работу… Загадочно и плотоядно ухмыляется и объявляет перерыв. Мы ропщем. Сашка на минутку выходит из своей прострации к нам и, озирая Трифонов полнозвучный, хотя и не законченный пока, шедевр, констатирует: «О как. Смотрю, Еу-гений сказал своё слово в искусстве. Любимое. Можете расходиться – он с ним сегодня не расстанется»…
       ...Эх, нам бы ещё хоть полставочки!.. Уж Трифону-то, всяко, не до депрессий: и характер не тот, и мотивация к труду наличествует в виде субтильной – даже странно – жены и двух пантагрюэлистых детишек.
       …А у Сашки только мама, через которую мы Сашку и додавили насчёт устроиться к нам на работу… И вот нянчимся с ним, пылинки с него сдуваем, прощаем ему вечные опоздания, а то и неявки. Отмазываем его перед начальством! Уговариваем его не увольняться – а он, змей, так и норовит нас бросить! – пытаемся его всячески задобрить, записочки ему оставляем в дверях его каморки:

                Александр Михалыч, родной,
                Приходи на работу любой:
                Трезвый и пьяный,
                Ленивый и рьяный,
                Сытый, голодный,
                Занятой, свободный!
                Первого Мая, Седьмого Ноября!
                Даже в самый красный день календаря!

                Ах, афиши Ваши – суперсублимация!..
                …Остаюся верная Вам –
                Администрация…

       И афиши в нашем ДК, действительно, – произведения искусства: и не хочешь, а остановишься посмотреть! Правда, изображённое на них сплошь и рядом к фактуре анонсируемого отношения не имеет, но так ведь интереснее, правда? Помню, как-то раз после сеанса  какой-то заинтригованный дядька даже пришёл к нам требовать объяснений: фильм, оказывается, про дружбу, а он – судя по афише! –  совсем на другое рассчитывал.
       А, ну да, ну да. На афише сбоку Саша нарисовал акулу, никаким боком не влезающую в сюжет фильма… (Но  к а к  было нарисовано, видели бы вы! Блеск!)
       Мы здорово тогда с дядькой этим въедливым  пообщались, попили презентованного богатыми речниками кофе, порассуждали о многомерности и неоднозначности жизни и расстались, совершенно довольные друг другом.  Друзьями, в общем, расстались, хоть изначально это не предполагалось никем.
        …Позже мы с директрисой, две манипуляторши, попытались закабалить мучимого сознанием сыновней вины бедолагу ещё больше, соблазнив дополнительными деньгами – за преподавание в детской художественной студии. Ах, как млели бабули и мамаши, когда двухметровый Сашка возился с их мелочью, объясняя тонкие премудрости обращения с карандашами, бумагой, пластилином, акварелью… Дети слушали его, открыв рот, а потом самозабвенно и счастливо корпели над очередной задачей, пока волшебник играл на флейте печальные мелодии – была у него такая волшебная привычка… Дети любили нашего художника.
       …Помню, как Маюська – ей тогда около трёх было, –  вилась за ним хвостиком по коридору, а мрачный Сашка размашисто шагал к себе, чтобы одарить заплаканную мою малышку красками и кисточками – я, раззява, ничего не взяла из дому…

       Потом Трифон уехал в Германию… Сашка – в Канаду…

       …Но Маюська поступила на Худграф.