Вечернее чаепитие или сон в летнюю ночь в стихах

Душный зной переходит в прохладу,
Летний вечер – блаженства глоток.
Дан, как будто бы, сердцу в усладу
Этот дивный игрун-ветерок.

Кинул дедушка с плеском в колодец
На цепи жестяное ведро.
Плеск воды не забуду тот сроду,
Зубы сводит глоток ледяной.

Двор обильно полили водою,
Пыль осела на влажном песке.
Я лицо вместе с дедом умою,
Бьется жилка на детском виске.

Пала я на топчан, руки вскинув.
Неба купол белее, чем день.
Мир пылающим взором окинув,
Исчезает светило, как тень.

Раскаленной пустыни дыхание
Над аулом замрет до утра.
Детства давнего воспоминания
Кружат возле родного двора.

На топчане под низким навесом
Моей бабки кипит самовар.
Нет ни облачка в небе белёсом,
Скоро будет веселья разгар.

Круглый столик, короткие ножки,
Скатерть стерта по внешним краям.
Баурсак* с пылу с жару в ладошке,
Масло, хлеба ломоть пополам.

А в пиале варенье из вишни,
Что в ауле лишь чуду сродни.
По округе разлилось затишье,
Скоро серп будет виден луны.

Примостившись на мягкой подушке,
Гладит дед меня по голове.
Теребит прядь волос на макушке,
Вижу деда я часто во сне.

-Ах, ты мой балапан* ненаглядный!
Пей же, стынет твой чай на столе. -
Время, знаю теперь, беспощадно,
Нет уж деда давно на земле.

След колес и копыт на дороге,
За плетнем наш проселочный путь.
Там мальчишки снуют босоноги,
Чтоб на речку толпою махнуть.

Днем несутся машины, телеги,
Следом трусит старик на осле.
Словно воды несут свои реки,
Жизнь кипит целый день на селе.

Ни в газетах, ни в радиоточке
Нам с апашкой моей нет нужды.
По дороге придут без отсрочки
Отголоски аульной молвы.

Только к вечеру стихнет дорога,
Оставляя следы на песке.
Прогуляться старухи немного
Отправляются в путь налегке.

Мимо нашего дома вразвалку
Балдырган в бледно-желтом платке.
Внука малого бабушке жалко,
Потому и везет на спине.

- Эй, старуха! – апашка вдруг кликнет,
- Мимо, нас позабыв, не пройди! –
А соседка смущенно хихикнет,
- Внука снять со спины помоги.

На топчан опускает мальчонку
И с кряхтеньем садится к столу.
С шеи бабки внук снимет ручонки,
С чаем ставят пред ней пиалу.

-Бисмилла! – говорит с придыханьем,
Малышу подает баурсак.
Нелегко ей справляться с дыханьем,
С ножки детской слетает башмак.

Руки за спину, сгорблены плечи,
Осимис бабка в гости пришла.
Очень рада со мной она встрече,
Бабка в городе прежде жила.

- Сами будем, как есть, городские. –
Мне твердит неустанно она.
В речи слышатся звуки глухие,
Всё на «с» налегает она.

«Осимис* городскою» прозвали,
«Сами будем» те значат слова.
Как с рождения звать мы не знали,
Разнесла эту кличку молва.

- Как же славно попить с вами чаю!
Тебя, дочка, я также ждала.
Мать, отца твоих смалу я знаю,
Как там, в городе ваши дела?

Мужа рано она потеряла,
А за ним сын ушел со снохой.
Как ковыль жарким летом увяла,
Год прошел вот уже как восьмой.

Внучки бабке остались на радость,
Младшей десять девчонке Аят.
Ну а старшую, что угловата,
Называют в ауле Зият.

Внучка эта у бабки горбунья,
Нелюдимей она и грубей.
И, напротив, Аят – хохотунья,
Речь журчит, словно горный ручей.

В голове моей спутались сказки,
- Вдруг яга она? Может, мыстан?
- Почему? – на вопрос нет подсказки,
-Этот облик ужасный ей дан?

Платье в мелкий цветочек из ситца
И из плюша зеленый жилет.
Сетка вен на руках бороздится
И от слез взор успел помутнеть.

Под косынкой косички седые,
А концы обвязала шнурком.
Да во рту оба зуба кривые
И из родинки волос пучком.

Сердце в детской груди бьет, теснится,
- Нет, не может она быть Мыстан*. –
Вдруг монетку возьмет из тряпицы,
- На, конфетку купи-ка, балам*.

Тесно жмутся друг к другу морщины,
Мало места для них на лице.
К Осимис я поближе придвинусь,
Посидеть, чтобы с ней на крыльце.

Гладит нежно меня по макушке,
И любуется, глядя в глаза.
Говорит тихо мне, как подружке:
- Жаль, былого вернуть нам нельзя.

Городскою когда-то считалась,
Вот такой же красивой была.
От меня ничего не осталось,
Как в ауле детей родила.

Знаю, дочка, ты думаешь: как же
Эта бабка красивой была?
Подрастешь как, поймешь вдруг однажды,
Юность нам для того и дана.

Жизнь стирает безжалостно краски,
Прежней прелести нет и следа.
Над судьбою никак мы не властны,
Вот такие вот, дочка, дела…

Звук мотора над улицей грянет,
Мотоцикл о трех колесах.
Кулдыбай по песку его тянет,
Пепел сизый лежит на висках.

Нос горбатый, как бусинки глазки,
Гимнастерка на нем, галифе.
- Не Мюнхаузен ли будет сказки?
Возле деда присел он уже.

На барона лгуна так похожи
Кулдыбая смешные усы.
Только вот он совсем чернокожий,
Солнце съело его, иссушив.

- Чтоб вовеки твой род не прервался! -
Деду скажет, пригладив усы,
- С ветерком, было, чуть не промчался
Мимо вашей, старухи, красы!
 
И с хитринкой в глазах крутит усом,
Перед бабками выпятил грудь.
- Ах ты, старый болтун, длинноусый! -
Со смешком скажет бабушка вдруг.

- Чем пустое болтать сядь-ка с нами,
Самовар, видишь, стынет уже.
Пыль стряхни, да не лезь с сапогами,
Есть ли толк, старый пень, в кураже?

А мой дед потихоньку смеется,
Видеть старого друга он рад.
Кулдыбай к Осимис вдруг прижмется,
А она:
              - Слишком ты староват!

Разгораются смех, чаепитие,
Баурсаки горой на столе.
- Так куда же, - вдруг дед деловито:
- На железном летишь ишаке?

- Чтоб чинить, на столбы залезаю,
Телефонные всё провода.
В трубках ваших я жизнь воскрешаю,
С ними, знаешь ли, просто беда!

- Да, хрипит телефон, если честно,
Точно, как твой железный ишак.
Говорю, хоть тебе и не лестно,
Не починишь его нам никак.

К сапогам, вижу, кошки* цепляешь,-
Со смешком продолжает мой дед.
- Проводами нас всех тут стращаешь,
На усах повисай, мой совет!

Кулдыбай добродушно смеется:
- Лучше глянь, старый хрыч, на себя.
Вижу я, что тебе все неймется,
Знатно лысина светит твоя.

Скот гонять в Сары Арку* вам не шутка,
И от солнца себя не сберечь.
Голова, сковородка, как будто,
Можно будет лепешку испечь.

Что молчите, красавицы – бабки?
Поддержите же в споре меня.
У меня нет залысин под шапкой,-
Кулдыбай говорит им, дразня.

- Старый пень, чтобы ты провалился, -
Моя бабка подаст пиалу.
- Где красавицы? Уж постыдился б.
Вот спасибо тебе за хвалу!

Стариков дружный хохот я слышу,
Разговор их неспешный течет,
Что сосед перекрыл свою крышу,
Дочку замуж Иса отдает.

Кулдыбая глаза заблестели:
- На судьбу мне пенять, вроде грех,
Дочки замуж никак не созрели,
Но женил сыновей, к счастью, всех.

Над усами взор теплится добрый,
В думах, крутит в руках пиалу.
Он веселый старик и беззлобный,
Побывал хоть в немецком плену.

Всю войну прошагал до Европы,
До Берлина дойти не успел.
Кровь и смерть повидал из окопов,
А в концлагере весь поседел.

И сегодня на нем гимнастерка,
Сапоги, как в войну, галифе.
А в кармане он носит махорку,
Бляха светит звездой на ремне.

К мотоциклу мальчишки сбежались,
Жмут босыми ногами педаль.
Всею стайкою в люльку забрались,
Каждый хочет нажать на сигнал.

Кулдыбай добродушно прикрикнет:
- Прочь отсюда, а ну-ка, шпана! -
А мальчишки лишь только хихикнут,
Врассыпную бегут кто куда.

Кулдыбай, улыбаясь, увидел
На топчане внучка Балдырган.
Голос громкий немного понизил:
- Чей сынок ты, скажи-ка, балам?

Мамин ты или папин ребенок,
Может, бабушкин будешь сынок? -
Весь нахохлился, будто цыпленок,
Проглотил, словно, свой язычок.

Испугался усатого старца,
Прячет глазки за бабки спиной.
А сердечко забьется вдруг жарко,
Ведь вопрос для него непростой.

За и против, все, взвесив, подумал,
Напряженно звучит голосок,
Весь, насупившись, шепчет угрюмо:
- Я апашки* с аташкой* сынок!

За столом слышен гул одобренья,
Стариков умилил малышок.
Угощает хозяйка вареньем:
- Ай да умница! Кушай, сынок.

- К нам приехала, вижу, принцесса? –
Улыбнется мне вдруг Кулдыбай.
- И откуда, мне знать интересно,
Такие девочки едут в наш край?

Я глаза опускаю смущённо,
Мне исполнилось только семь лет.
Смотрит он на меня умилённо,
- Папе с мамой твоим мой привет!

Нас детей оставляют в покое,
За столом мерный гул голосов.
Старики обсуждают былое,
Что во рту не осталось зубов.

О совхозных полях, о скотине
И каким будет нынче приплод.
Как в тяжелую прежде годину
Испытания вынес народ.

А у бабок свои разговоры,
Кто зарезал овцу, кто коня.
Про соседей, про чьи-то раздоры,
Кто, кому и какая родня.

Говорит моя бабка подругам:
- Своим внукам связала носки.
Голова от забот идет кругом.
Пряжу свила в большие мотки.

Балдырган тяжело вдруг вздыхает:
- Ох, и жалко мне нашу Шуйтай!
С невесткой-злюкой покоя не знает,
Сын без продыху пьет, шалопай.

- Внука любит старуха всем сердцем,
Хоть и будет ей сын неродной.
Взяла в дом его бабка младенцем,
Тяжело жить на свете одной.

- Ой, старухи, легка на помине,
По песку ковыляет Шуйтай. –
Разговор их, прервав на средине,
Дед мой скажет:
                - Зовите на чай.

Моя бабушка вдруг, разозлившись,
В деда сторону машет рукой:
- Ни к чему ей здесь, чаю напившись,
Нам талдычить: лиубой, да лиубой!

Будто слов на казахском ей мало,
Русской, видимо, хочется стать.
На чужом языке зубоскалить
Будет здесь, да еще и вздыхать.

Только дед бабку слушать не станет
И окликнет старушку Шуйтай.
С топчана он легонько привстанет:
- К нам, пожалуй, соседка, на чай!

Всем смущенно Шуйтай улыбнется,
Без зубов, оголяя десну.
Тело полное вдруг всколыхнется:
- Коли так, с вами чаю хлебну.

- Ты на выданье, будто девица! –
Скажет едко апашка моя.
И не бабка совсем, молодица,
Стыдно, что ль моего старика?

Тут мой дед приосанится будто:
- Посмотри, я жених хоть куда! –
За столом всем понравилась шутка,
- Эй, красавица, сядь-ка сюда!

- Ох, и злой же язык твой, старуха,
Иди к черту, - со вздохом Шуйтай.
- Пей свой чай, - скажет бабушка сухо,
- Старика, хочешь коль, забирай.

Молодой-то не очень был нужен,
Старый нынче, не стану держать.
Лысый муж мне теперь никчемушен,
Языком лишь умеет чесать.

- Мне старик и получше найдется,
Ведь в ауле есть выбор иной. –
Смехом звонким Шуйтай захлебнется,
- Поманю, так пойдет хоть «лиубой».

От «лиубой» моя бабка застынет,
Ох, не любит чужие слова.
Пиалу с чаем гостье придвинет
И на мужа лишь глянет едва.

- Прекращай-ка болтать здесь по-русски,-
Дед мой принялся с ней шутковать.
-Не дает, видишь, бабка мне спуску,
Мужа вздумала вдруг ревновать.

- Ах, бесстыдник!  Молчал бы ты лучше,
Здесь ведь детки сидят, негодяй!
Говорить мне с тобой несподручно, -
Машет деду рукою Шуйтай.

Вдруг, почуяв неладное будто,
Поднимается с места она:
- Ни к чему, видно, здесь твои шутки,
Вам за чай благодарность моя.

За свою нетерпимость неловко
Моей бабушке станет пред ней.
Гостье скажет своей она робко:
- Пошутила, ей-богу, ей-ей!

Не прими, я прошу, близко к сердцу,
И обиду ко мне не таи.
Вам варенья налила доверху,
Здесь все будут, ты знаешь, свои.

Не спеши, посиди лучше с нами,
Вот, приехала внучка моя.
Будет нам веселей вечерами,
Все ж кровиночка наша, своя.

Повернувшись ко мне, улыбнется,
Глядя ласково, бабка Шуйтай.
На клюку надавив, разогнется:
- Тебя, дочка, совсем не узнать!

До чего же бледна, айналайын,
Или в городе солнышка нет?
Уж прости, без умолку болтаем,
Передай своей маме привет.

Проведя по макушке ладонью,
Мою руку подносит к губам.
А глаза у Шуйтай сердобольны:
- Всех счастливее будь же, балам*!

Тут мой дед поднимается с места,
- Посиди, спешки нет старикам.
- Нет, спасибо! – она скажет веско,
- К Иманбаю иду по делам.

Балдырган ей в ответ:
                - Что за дело?
Для чего-Иманбай-то тебе?
- Да ограда моя устарела,
Вдруг поможет сынок его мне?

- Твоему сыну тоже не трудно.
Ведь работы всего лишь на день?
- Уж неделю, как пьет беспробудно,
Разве нужен ему мой плетень?

Отвернется, чтоб скрыть свои слезы,
Опираясь, на палку уйдет.
В сердце горе сидит, как заноза,
День и ночь ее душу грызет.

- О, Алла! – тут вздохнет моя бабка,
- И за что наказал ее бог?
Старики вдруг поежатся зябко,
- Хоть бы сын Иманбая помог.

Звезды россыпью блещут на небе,
Показался косой серп луны.
- Справедливости нету на свете! –
Скажет дед,
                - Только беды одни.

Кулдыбай с тяжким вздохом собрался:
- Поздно слишком, пора всем домой.
И народ весь вокруг взволновался:
- Степь накрыло уже темнотой.

От руля, отгоняя мальчишек,
Кулдыбай свой заводит мотор:
- Спасу нет мне от вас, шалунишек! –
На педаль нажимает в упор.

- Мы с бухгалтером завтра собрались
За проводкою ехать в район.
Снег, метели пока не взыграли,
Новый провод к столбам подведем.

Лучше летом слегка повозиться,
Связь наладим хорошую вам.
Замыкание может случиться,
Как нагрянут мороз да буран.

- Не дай бог! – испугались старушки,
Собрались тут же все по домам.
Пожелали удачи друг дружке,
По своим поспешая делам.

Слышен стрекот кузнечиков ночью,
Лай собак и квакушечий хор.
Облаков в небе редкие клочья,
Звезд таинственный светит узор.

На топчане постель расстелили,
Я под полог из марли нырну.
Светит в небе ночное светило,
Замирая, на звезды гляжу.

Отчего-то забьется сердечко,
Звезды тайну, какую хранят?
Вот созвездие, словно овечка,
Те похожи на малых цыплят.

Мне про звезды апашка сказала,
Что похожи они на людей.
Эта звездочка – воображала,
А вот эта – всех в небе грустней.

Лезут в голову разные мысли,
Есть ли добрые звезды средь них?
Тем, что светят они бескорыстно,
Стариков вдруг напомнят моих.

Есть, возможно, средь них очень злые,
Как невестка у бабки Шуйтай.
Есть и юные, есть пожилые,
Так их много, что не сосчитать.

Только злых среди них очень мало,
Больше добрых на небе светил.
Вон, та звездочка вдруг замигала,
Сон меня потихоньку сморил.

Ах, спросить бы об этом апашку,
К ней прижавшись, под небом уснуть!
Сонь и явь в голове вперемежку,
И рукой силы нет шелохнуть.

Завершив все дневные заботы,
Она сядет на пень, покурить.
И ее одолела дремота,
У крыльца бабка вдруг загрустит.

Папиросы дымок тонкой струйкой
Потечет в бесконечную даль.
В тишине ночи звездной и гулкой
Потаенная бродит печаль.

Взор усталый поднимет на Небо,
Где рассыпаны звезды, как пыль.
Мир над нами плывет сонной негой,
Дед меня одеялом укрыл.

- Т;;ірім! –тихий бабушкин шепот,
В нем слышна вековая печаль.
Душу бабке она, видно, гложет,
Ах, узнать бы, чего ей так жаль?

Обнимая меня потихоньку,
Ляжет рядышком, еле дыша.
С серебристою нитью* легонько
Полетит моя в небо душа.

Много сказок казахских шептала
У постели апашка моя.
Только русские сказки читала
Дома, в школе я в книжках сама.

Мне когда-то поведала мама
Про Русалочку, про горбуна.
И дворцы были, принц без обмана,
Честно! Слышала это сама.

Зло исчезнет, про это я знала,
Ведь кругом нас так много добра!
За Дюймовочку переживала,
Чтоб нашла поскорей жениха.

Слышу голос родной я апашки,
Как надул бая Алдар-Косе.
А глаза ее полные ласки,
Албасты* не любили мы с ней.

В голове перепутались сказки,
И мой сон не похож ни на чей.
Иногда вижу я Златовласку,
Иногда забредет в сны злодей.

В небе нежные звездочки блещут
И с улыбкою смотрит луна.
Вдруг я искорку света замечу,
Ближе, ближе и ярче она.

И в жемчужном сиянии света
Вижу феи я ласковый лик.
Вверх в руках ее палочка вздета,
Как дрожащий мерцает ночник.

Это бабка Шуйтай, между прочим,
В серебристом плаще и чепце.
Сказку эту любила я очень,
Там добро побеждает в конце.

Вот Яга на метле пролетела.
Может все-таки это Мыстан?
Вдруг звезду краем платья задела,
Для чего она носит тюрбан?

Мне во сне почему-то не страшно,
Я узнала ее – Осимис.
Жалмауыз* или нет, мне не важно,
Улыбаясь, глядит она вниз.

Злой колдун вдруг пронесся по небу,
Теребя, без конца длинный ус.
Ему, верю зачем-то я слепо,
Кулдыбая совсем не боюсь.

На столбе телеграфном повиснет,
Зажигая звезду за звездой.
Глянет вниз на меня вдруг и прыснет:
- Слышишь, дочка, лети-ка, за мной!

Головой я смущенно качаю:
- Нет, аташка, лети-ка, один,
Я с апашкой попью лучше чаю,
Где же, дед, твой военный мундир?

Натянул он колпак звездочета,
Отчего-то плащ черный на нем.
Лишь одна есть у деда забота,
Чтоб светила горели огнем.

Пальцем пухлым Шуйтай меня манит,
Ровный ряд, обнажая, зубов.
На меня фея ласково глянет
Среди белых, как дым, облаков.

- Как ты там поживаешь, принцесса?
Из волшебных лечу я краев.
Подарю, хочешь, много дюшеса? *-
Слышу издали ласковый зов.

- Здравствуй, бабушка! Как ты красива
В серебристом плаще и чепце!
Это просто какое-то диво!
Забери меня, фея, к себе.

- Я теперь и не бабушка вовсе,
А волшебница звездных миров!
В дали дальние мы понесемся,
Где сияет небесный чертог!

Я любое исполню желанье,
Полетели-ка, дочка, со мной? -
Участилось мое, вдруг, дыханье,
Фея тянет мне руку с клюкой.

Нет клюки там, конечно, и следа,
То волшебная палочка ей
Помогает поднять меня в небо,
А вокруг мириады огней!

Мы летим с феей, словно две птицы,
А под нами родной наш аул.
Где-то рядом летает жар-птица,
Кто-то на небе тихо вздохнул.

Вот апашка моя молодая,
Рядом юный совсем стоит дед.
А на лицах улыбка сияет,
Словно бремя откинули бед.

Старики мои очень красивы,
Им по двадцать, иль около, лет.
Тела бабушки стройны изгибы,
Ну а дедушка вовсе не сед.

Осимис, тополек словно стройный,
Вижу тонкий Зият силуэт.
Их овеет степной ветер вольный,
А горба то у внучки и нет?

Над Шуйтай домом мы пролетаем,
Сын ее чинит старый плетень.
Кто нам машет? Ее мы узнаем,
То невестка мелькнет, словно тень.

Нас с улыбкою взглядом проводит,
Нет, не злая уж больше она.
Взгляд веселый от нас не отводит,
Вот какая у феи сноха!

Как на крыльях, летим над аулом,
Над родными степями летим.
Над песками и над саксаулом,
Край любимый ни с чем не сравним!

Слезы счастья глаза застилают,
Это Родина будет моя!
Где-то там далеко сны блуждают,
Детства раннего радость тая!


        Примечания:

*Баурсаки - национальное блюдо, кусочки дрожжевого теста, обжаренные в масле.
*Балапан - цыпленок.
*Апашка - русифицированное обращение к бабушке, от каз. апа.
*Осимис - от каз. озимиз - сами будем.
*Мыстан - злая ведьма, персонаж казахских народных сказок, аналог Бабы Яги.
*Балам - обращение - сынок, доченька.
*Сара Арка - центрально-казахстанский мелкосопочник.
*Аташка - русифицированное от ата - дедушка.
*Айналайын - у древних тюрков существовал удивительный обряд кружения. У казахов он выражается словом «айналайын» - обойду, окружу тебя. Казахи избегают полного круга, при осмотре чего бы то ни было. Обойти человека - значит принять на себя все его болезни, все чары, которые тяготеют над ним. В старину часто любящие отцы бегали с поясом на шее вокруг юрты, где лежал больной сын, предлагая себя Небу, взамен больного ребенка. Поэтому самое нежное слово у казахов и самое верное выражение любви заключается в слове «айналайын».
Т;;ірім!* - на каз. обращение к богу Неба Тенгри. Доисламское верование тюркских народов.
*Серебристая нить - в тюркской мифологии существовало представление о серебряной нити, связующей человека с небом, а также скрепляющей душу человека с его телом. Когда человек спит, душа улетает прочь от тела, и если человека резко разбудить, то серебряная нить оборвется, и душа более не сможет вернуться в тело. Прядь утробных волос, которая оставалась на темени ребенка небритой (айдар, хохол, чуб), символизировала именно эту связь человека с Небом. (Зира Наурзбаева. Из книги «Вечное небо казахов»)
*Алдар-Косе - казахский Робин Гуд, вымышленный фольклорный персонаж, герой сказок, веселый, хитрый и находчивый, защищает бедных и с помощью ума и ловкости обманывает и наказывает жадных богачей, лентяев и глупцов.
*Албасты -миф.  демоническое существо в образе женщины, вредящее роженице, перен. противный; мерзкий человек.
Жалмауыз* кемпир - досл. ненасытная старуха, похитительница детей, людоедка, мифический персонаж.

                18 февраля 2014 г.
                Г. Алматы.