что с коммунизмом

– … мои убеждения основаны на знаниях, а не на вере. Я прочёл сотню книг и уверен в своей правоте. Я знаю, а не верю. Вера должна быть отброшена.

Расскажи мне, как теперь преподают историю, – потребовал от меня Давид Бибик, которого я выдернул старым приёмом Каббалы из бездны или преисподней – не знаю, как это ТАМ называется.

Давид был готов – он не спросил, кто я такой, а увидев меня, захотел лишь узнать какой теперь век.

– Начало 21-го. Давай я расскажу тебе про твоих внуков – у тебя такие прекрасные внуки.

Миша победил на городской олимпиаде по физике, готовится на физмат, Леночка детский врач, на хорошем счету.

– Успеется. Начнем не с этого, – Давид наклонил  голову в сторону и удовлетворённо приподнял брови.

– Хорошо, – сказал я. В моей комнате, куда я вытащил Давида никого, кроме нас больше не было.

Потрескивал камин. За окном темнели две заснеженные карельские ели с огромными раскидистыми лапами. Среди кустов смородины торчали три голые облетевшие березки.

Заходил вечер пятницы – время зажигания субботних свечей, которых у меня не было.

Я включил электрочайник, удививший Давида и начал.

После ВМВ в Европе быстро поняли, что следующая большая война будет последней и решили её не допустить.

Американцам тоже надоело посылать парней на погибель, чтобы мирить европейскую драку – дважды в 20-м веке пришлось воевать.

Сложился консенсус.

– Говори проще, – попросил Давид. Кон-сес-н-сус. Что это?

– Согласие. Одинаковое понимание, – сказал я.

Поняли, что преподавание истории в школе очень важный элемент безопасности.
Придумали и внедрили две модели школьной истории – немецкую и британскую.

Британцы учат историю так. Классу предлагается исторический документ, например, закон о налоге на табак от 17-го века (не знаю, есть ли такой).

Ученики изучают всё, что связано с этим законом, табаком и налогами.

Начинают издалека. Налоги изучают, начиная с Древней Греции, табак – начиная с открытия Америки, законы – начиная с того, как появился парламент и зачем.

Потом доходят до современности. Узнают о вреде табака, о производителях сигарет, о контрабанде, о странах, где выращиваю табак.

За пять лет проходят десяток таких документов от начала времён до наших дней.
Попутно узнают о Британской Империи и её войнах – солдаты же курили.

Одноглазый Нельсон курил? Туда же! Не курил? Тем более туда же!

Кромвель как относился к табаку? Узнают.

Немецкая школа иная.

– Германия, значит, не уничтожена?, – перебил меня Бибик, – хорошо. Немецкий рабочий класс не виноват.

– Я давно хотел тебя спросить, почему ты не застрелился тогда в 1942-м? Дал себя убить. Что ты хотел доказать?, – просил я.

– Всё проще. Я не смог. Это трудно – убить себя. Когда мы поняли, что окружены, и нам не вырваться, батальонный комиссар выдал всем коммунистам и евреям документы убитых красноармейцев.

Я не стал брать чужой военный билет. Во-первых, внешность.

Я посмотрел на Давида. Трудно было себе представить другое, более характерное лицо еврея и одновременно коммуниста, чем у Давида.

Давид был страшен.
 
Гарри Каспаров, с бакенбардами до пола и чалмой на голове, мог бы показаться некрасовским крестьянином по сравнению с Давидом Бибиком.
 
Негр-альбинос с длинной шеей, горбатый и кривой, изогнутый в двух плоскостях огромный нос, безумные уши. Толстогубый жираф херсонских прерий.

А во-вторых?, – спросил я.

– Во-вторых, немцы всё равно бы не поверили, что среди нас нет евреев и коммунистов.  Кто-то обязательно бы предал.

Немцы просто увидели меня и расстреляли перед строем, а остальных отправили в лагерь.

– Почему ты не спросил меня, кто победил в той войне? Ты знаешь?

– Знаю. Иначе быть не могло. Вопрос только в жертвах. Хотя этого вопроса тоже нет. Мы все готовились умереть.

– Вы это кто, Давид?, – спросил я, – в 41-м Красная Армия была разбита и сдалась в плен.

– Мы это коммунисты. А тех, кто сдались в плен не жалко. Давай про немецкую школу истории.

– Немецкая школа отличается от британской, – повторил я. Начинают с местных событий.

Кто жил в нашем городе, на вашей улице, где учился, как умер или погиб, почему не дожил до старости?

Надо табличку повесить на дом, где жил или родился интересный человек, выступить перед соседями, рассказать в местной газете, съездить на могилу в другой город.

Вот у нас на кладбище кто-то  похоронен. Кто он? Наш, не наш? Откуда, зачем и почему приехал сюда?

Учебников много. Разных. Учитель сам решает, откуда давать материал.

Часто или почти всегда родители вмешиваются в изучение истории.

В Британии давление на учителей оказывают через Школьный Совет.

Если учитель не согласен, он уходит из школы или ему отказывает директор.

В Германии данный вопрос ежегодно обсуждается на уровне Федеральной Земли – Баварии, например.

Баварские учителя тычут в нос родителям документ из Мюнхена, столицы – покажите, что я нарушил.

Существует ряд моральных скользких моментов – нельзя навязывать свои оценки событий, учитель обязан дать несколько разных мнений, не упоминая своего.

С нацизмом однозначно и жёстко вплоть до тюрьмы, как известно, а в остальном конфликты и трения бывают часто.

С коммунизмом иначе.

– С коммунизмом?, – Давид напрягся.

Я осёкся и замолчал.

– Скажи мне, – медленно выговаривая слова, почти по слогам произнёс Давид – коммунизм где-нибудь построен?

– Давид, коммунизм невозможен в отдельной стране, – сказал я, – мне очень жаль…

Резким ударом ноги под столом Давид выбил из-под меня стул.

Я занимался боксом и военным пятиборьем, до сих пор могу пробежать пять километров и два раза подтянуться на турнике, но я ничего не успел сделать.

Обезьяним прыжком Давид сверху перелетел через стол.

Мой стул, мгновенно оказавшийся в длинных, почти до колен руках Давида обрушился на меня.

Спинка стула упёрлась мне в кадык.

– Гнида, троцкистская! Убью!, – глаза Давида налились кровью, он цедил слова сквозь плотно сжатые губы и зубы, но руки его не дрожали.

Перед моими газами пошли круги. Я стал ссучить ногами по полу, теряя сознание.

Очень не хватало воздуха. Воздуха!

Когда я начал приходить в себя, Давид боком ко мне сидел на тахте, опустив голову.

Я зашевелился, Давид поднял голову, но его шея осталась опущенной вниз.

– Продолжай, – сказал Давид. Подбородком он указал мне на свой стул, вместо разбитого, видимо о мою голову, а сам остался на мягком, глядя прямо перед собой мимо меня в сумерки за окном.

– Обобщая, можно сказать, что в Британии столько историй, сколько средних школ, а в Германии – столько историй, сколько Земель, – продолжил я.

Но это очень приблизительно, – выговорил я с трудом.

Болела голова и шея. Не исчезали круги перед глазами. Быстро набухала опухоль над рассечённой бровью. Я осторожно достал изо рта два выбитых зуба и зажал их в кулаке.

Преподавание истории во Франция похоже на наше, но с сильным антиимперским акцентом.

Малые страны Европы блуждают между британской и немецкой системами.

В США в штатах Юга и Севера по-разному преподают Войну между ними.

Ясно в чью пользу, но без надрыва и агрессии.

В США детей с третьего класса учат, что есть три способа повлиять на власть, если она тебе не нравится.

Выборы, петиции и демонстрации.

Я стал шепелявить. Длинные слова произносил по частям, пытаясь глотнуть посредине.

Ведущие университеты преподают историю, как в СССР – по периодам и странам.

До 19-го века британцы в Индии не интересовались тем, как история отражена в головах индусов, а потом очень удивились – никак.

В Индии историческое сознание совершенно иное.

Этнографы, философы и культурологи до сих пор с трудом способны описать представления индусов о собственной истории.

Можно услышать мнение европейцев, изучавших вопрос, что в Индии вообще иное понимание времени, недоступное нашему.

Но изменения идут и там, хотя медленно.

– Вернись к нам, – потребовал Давид.

– В СССР до 30-х годов историю в школе  не преподавали вообще – ненужная считалась наука.

Толчком к началу преподавания истории послужила докладная из штаба РККА – солдаты будут лучше служить и воевать, если будут иметь исторические знания.

В докладной особо отмечалось, что пролетарский интернационализм плохая основа для сознания солдат, но важно, чтобы солдаты имели представление о нациях.

Полезно, когда рота и батальон сформированы из близких народов или земляков.

Для дивизии свои соображения. Кавалерия, понятно. И т.д.

Стали внедрять школьный курс по Ключевскому с исправлениями в сторону классовой борьбы.

Но учебник Ключевского не издавали, а за основу взяли его программу преподавания истории для юнкеров, которую Ключевский писать не хотел и просил не ссылаться на его авторство в Империи.

– Не называй Россию Империей, – сказал Давид.

– Понял, понял – быстро отреагировал я. Слишком быстро.

До перестройки Ключевского не издавали.

– Что такое перестройка?, – подозрительно спросил Давид.

– Возвращение к ленинским нормам жизни, – выстрелил я со скоростью военного пятиборца и боксёра в среднем весе.

Давид кивнул.

А когда издали, тиражи учебника Ключевского поставили абсолютный никем и никогда не побитый рекорд – интерес к истории у народа был огромный.

Специалистов удивило то, с какой невероятной жадностью народ разбирал тяжелейший в чтении научный четырёхтомник.

Нигде и никогда в мире так не покупали научные труды в принципе не предназначенные для обывателя и чтения целиком – разделы, параграфы с большим количеством дат и цифр, без оценок и трактовок – голые факты от которых через два часа голова идёт кругом.

Первые тиражи Ключевского были с буквой ять, но это не тормозило спрос.

Внедрить такой гигантский текст, как учебник Ключевского в массовое сознание невозможно – нечего внедрять – ни один человеческий мозг не в силах составить по нему цельную картину и такой задачи не ставилось…

Нашу страну держит за ноги и бьёт по голове не прошлое, а наше знание о нём.

Наше знание прошлого хорошо подходит для будущей войны, если думать, что она будет такой же, как прошлая война, а ещё лучше, как позапрошлая.

Чтобы ноль авиации, поменьше танков, редкая артиллерия – окопы и пулевые ранения.

Переброска войск эшелонами по железной дороге и никаких отступлений, а до конца.

В критическом положении штыковая атака, чтобы в случае поражения не было раненых.

Через месяц окопных боёв солдаты воюют уже не за Родину, а за своё подразделение, но первый месяц нужно как-то прожить – для этого нужна наша история.

Никакого другого прикладного значения наше знание своего прошлого не имеет.

Наше представление об истории содержит ничтожно мало сведений о том, как люди строили дома и дороги, как договаривались о мире, как торговали и платили налоги, каким богам молились, во что верили и кем себя считали.

Война, непрерывная справедливая война и только победа!

Я говорил скороговоркой, глотая слова, пытаясь выкрикнуть очередную фразу до того, как Давид осмыслит предыдущую.

При этом неизвестно как спал и обогревался, чем питался солдат и его, оставленная дома семья.

В 1812 году русские крестьяне не могли отличить офицера Наполеона от офицера русской армии.

Оба говорили по-французски без акцента, носили форму одного и того же образца, на которую Россия перешла незадолго до войны, собираясь воевать не против Наполеона, а вместе с ним.

Наполеоновская армия покупала у крестьян продукты, а русская, не смотря на неслыханный подъем купечества, славшего непрерывно обозы, была вынуждена реквизировать, выполняя приказ, который был издан, исходя из того, что война будет на чужой территории.

Народная война против Наполеона началась тогда, когда крестьяне поняли, что рассчитываются с ними фальшивыми деньгами (их печатали в Париже).

Крестьяне воевали только за своё село или несколько сёл, препятствуя реквизициям.
Наполеону немедленно присягнул весь Западный край до Смоленска – посконной Руси.

Крестьяне Западного края считали Наполеона покойным царём Павлом Первым.

Поляки, выступив за Наполеона, воевали за независимость.

Евреи, составлявшие после третьего раздела Польши до 2/3 населения западных городков, мечтали о Вильно, как Новом Иерусалиме.

У меня распух язык и что-то трещало в челюсти.

– Не бубни, – сказал Давид – как теперь воюют?

– При тебе – сказал я, постаравшись сделать акцент на Давиде, как на царе, доля мировой торговли составляла 5% от мирового производства.

Каждая страна обходилась тем, что производила сама. В наши дни мировая торговля 50% от всего продукта. Теперь воюют в банках, на биржах, при помощи слияний и поглощений корпораций.

– Что с коммунизмом?, – спросил Давид и пристально посмотрел на меня.

Он не шевелился и сидел далеко, но я был слаб, а Давид, казалось, не потерял ни капли крови и сил после трёх месяцев непрерывных боёв, голода, сна на голой земле, плена и расстрела перед строем.

– Помнишь?, – начал я, – в Древнем Риме был культ Бога Митры, а египтяне верили в Амона-Ра?

Давид перебил меня:

«Мои убеждения основаны на знаниях, а не на вере. Я прочёл сотню книг и уверен в своей правоте. Я знаю, а не верю».

– Нужны новые знания, – сказал я, – мир меняется.

– А люди?, – спросил Давид. Где взять нового человека? Зачем тогда жить – чтобы продать зерно китайцам, а уголь – австриякам?

Давид презрительно посмотрел на меня.

– Люди тоже стали добрей, – сказал я. Лучше питаются, дольше и слаще спят, слушают музыку, занимаются спортом.

Про спорт я сказал зря.

Давид хмуро усмехнулся, глянув на разбитый стул.

– Ладно, – сказал Давид – налей чайку. Завтра расскажешь мне про внуков. Как ты сказал, Миша победил на олимпиаде, а Леночка врач на хорошем счету?

– Сложнейшую задачу решил Миша, а Леночку в область зовут, квартиру обещают в новом доме, – затараторил я.

– Болит?, – спросил Давид.

– Узе полегсе. К утлу будет холосо, – сказал я шепеляво и быстрее чем надо, но бодро.

– Ты это, – процедил сквозь зубы лейтенант Рабоче-Крестьянской Красной Армии, командир пехотного взвода Бибик Давид Соломонович, украинец по матери, из рабочих, – ты это, не сердись за драку – ненавижу я троцкистов. Гниды они.

«Они, – облегчённо пронеслось в моей больной голове, – он перестал считать меня троцкистом».