23. Памяти Авраама Сергеевича Норова. Вяземский

Петр Андреевич Вяземский
(1792–1878).

Памяти Авраама Сергеевича Норова.

1

"Он кроткой жизнью жил и умер смертью кроткой".
Ему надгробною правдивой и короткой
Могли бы ближние поминкою о нем
Вписать сии слова на камне гробовом.
Но он не схимник был в тени уединенья;
Живой член общества, он от его служенья,
От подвигов, от жертв не отклонял себя,
И жизни благодать, и жизни крест любя,
Всему высокому сочувствуя сердечно.
Что в жизни временно, и то, что в жизни вечно,
Душой уразуметь и оценить он мог:
Он тих и ясен был среди земных тревог.
Любовью к ближнему и верой в Провиденье
Порывы пылких чувств и трезвых чувств смиренье
Уравновесил он и в стройность сочетал,
Он честно действовал и честно он мечтал.
Ни в полдень зрелых лет, ни в сумрак их вечерний
Не знал он темных чувств ни горечи, ни терний;
Он и не сеял зла, и зла не пожинал;
Была и совесть в нем прозрачна, как кристалл,
Невозмутимое и свежее зерцало.
О помыслах других судил он по себе:
Обезоруженный он предстоял борьбе,
Где явный враг вредил, иль недруг лицемерил,
Он зла в себе не знал и вчуже злу не верил.
Он был один из тех, из малого числа,
Которым жизнь вотще училищем была.
Быть может, с жалостью или с насмешкой строгой
Относится наш век к сей братии убогой,
К сим людям Божиим, смиренным и простым,
Дающимся в обман незлобием своим,
Но нужны на земле и эти Божьи люди.
Чтобы при них вольней дышали наши груди,
Чтоб мы в бою страстей могли на ком-нибудь
Душой усталою с любовью отдохнуть.
Среди житейских смут, с их бесконечным спором,
Он долгий путь прошел, но на него укором
Ничьи бы не могли озлобиться уста.
Была душа его младенчески чиста,
Но и созрела в нем, как плод благоуханной,
Созревший на бразде Земли Обетованной,
Где теплый воздух чист, где чисты небеса
И Божья благодать ложится, как роса.

2

Двукратно зрел он край священной Палестины.
Там краски светлые евангельской картины
Еще не стерлися под давкою веков,
Там в почву врезан след Божественных шагов,
Там чуешь в воздухе евангельские речи,
Там с смутным трепетом ждешь и боишься встречи,
Как тут же некогда, дорогой в Еммаус,
Внезапно братьями был встречен Иисус.
Евангелие здесь есть летопись живая:
Ее события поднесь переживая,
Паломник с набожным вниманьем, день за днем,
Таинственно следит за этим дневником.
Здесь не исчерпано чудес святое лоно,
Здесь все еще свежо, как в во время оно,
Вот, кажется, грядет Неведомый земле
Со знаменем любви и скорби на челе.
Благословляет Он, и милует, и учит;
Он утешает тех, которых горе мучит;
Больных врачует Он прикосновеньем рук,
И, в мудрой простоте превыше всех наук,
Чтоб в мир и жизнь вселить мир, счастье и свободу,
"Любите ближнего!” – Он говорил народу.
Кто раз сподобился, о, Иерусалим,
Хоть мимоходом быть причастником твоим,
Кто умирительный твой воздух жадной грудью
Вдыхал, кто твоему молчанью и безлюдью
Сочувствовать умел и в этой тишине
С минувшим и с собой мог быть наедине,
Тот скажет, что хоть раз вкусил он в жизни сладость
Унынья светского, похожего на радость.
И как забыть тебя, спасения купель,
Тебя, живых чудес ковчег и колыбель!
Вас – Гефсиманский сад и берега Кедрона!
Вас – Елеонская гора, холмы Сиона,
Иосафатовой долины тишина!
Вас – вечный блеск небес и вечная весна,
Весь этот светлый мир, всю эту Иудею
С своей поэзией и с скорбию своею!
В сей край паломник наш, как в отчий дом вступил;
Сей край он с юных лет заочно полюбил,
К нему неслись его заветные стремленья;
Он изучал его в трудах долготерпенья,
Но глубже верою своей его постиг;
Она была ему вернейшая из книг.
С апостолами он духовно породнился,
Он с ними веровал и плакал, и молился;
Он почву целовал, носившую Христа;
Завидовал он вам, сподвижники Креста;
Он с вами разделить желал бы вашу долю:
Говенья, нищету и язвы, и неволю.

Он жертвам доблестным был рано обучен.
Служенье обществу страданьем начал он,
Но тяжкий опыт сей, как рыцарским обетом,
В нем честь запечатлел пред ним самим и светом
И закалил ее, как огненной струей.
В дни отрочества он, паломник боевой,
В пыл битвы брошенный едва созревшей волей,
За Родину стоял на Бородинском поле
И, разом возмужав под ядрами в бою,
Ей в жертву он принес младую кровь свою.
И во всю жизнь его те два воспоминанья,
Два чистые ключа, две страсти, два призванья.
Две радуги души на всех путях, во всем,
В нем отзывалися и оттенялись в нем.
В нем и паломник был, сын веры и молитвы,
И отрок пламенный, как в день народной битвы.
Сосуд, очищенный огнем Бородина,
Душа призванию осталася верна.

Россия для него была земной святыней.
Он лавром молодым и взросшей в Палестине
Заветной пальмою, дней прежних помня быль,
Был вправе обвивать свой боевой костыль.
Любили слышать мы, как с боевой замашкой,
Постукивал наш друг своею деревяшкой,
Как прямо от души душе он говорил,
Хоть заикался он и хоть рассеян был.
Но на дела добра, за правду ли вступаясь,
Ум, в совесть вслушавшись и с ней не запинаясь,
Мысль выражал свою правдивым языком.
Нет, совесть ни пред кем не заикалась в нем.
Он жизнь любил, но в ней не суетные блага.
Добра святая страсть, ей сродная отвага,
Любовь к прекрасному и этот чистый пыл,
Который в нем питал очаг духовных сил,
Всё в старческой душе нетленным уцелело,
И юный дух бодрил дряхлеющее тело.

Но для него и смерть не пугалом была:
Близ праха милого она его ждала
Приветливой звездой желанного свиданья;
Он руку подал ей с улыбкой упованья.
Молитвой озарил он свой последний час,
Он смертью кроткою и праведной угас,
С покорностью Творцу, с любовью нежной к братьям,
Как гаснет чистая лампада пред Распятьем,
Когда в свой час ее светильня догорит,
И утро новое свод неба озарит.

1869