однажды на отдыхе

Лишь солнце осветило рано
Верхушки стен монастырей.
Российских пьяных три барана
Стояли у ворот-дверей.
Махая твёрдою купюрою
Рвались с тоскою внутрь обители.
Но твёрдый золотистый строй,
Встал как стена, не допуская зрителей.
Ворчанье, вой и крики пьяные,
Что скупят всё, разрушат и сотрут.
Не колебали их сознание,
Встающих, как защита тут.
На крики их негодования
 К ступеням старец подошел
С клюкой старшинского призвания
И разговоры с ними вёл.
Но, не поняв их речь заморскую,
Он просто им в глаза взглянул,
Остановившись на последнем,
Что глаз своих не отвернул.
И молвил он - войди в спокойствие
Пройдитесь по святым местам.
Заулыбались пьяницы холённые.
С понтами кинув баксы, к их ногам.
Старец с тихою и чистой печалью,
На секунду в их лица взглянул.
И клюкою своею огромною,
Пачку денег к огню подтолкнул.
Часов пять те помотались,
Голод тройку назад повернул.
И когда назад собирались,
Самый ярый с обрыва взглянул.
Глядь под камнем горошина светится,
Призывая к себе и маня.
Жалит глаз и белкою вертится,
Светом ярким, как девка дразня.
Оглянулся гость странно-улыбчиво,
На ушедших за двери друзей.
И нагнулся, совсем опрометчиво,
Чтоб находку схватить поскорей.
Поскользнулась нога, тело к пропасти,
Метра три со скалы пролетел.
Руки, словно огромные лопасти,
Замахали, так жить захотел.
На карнизе метровом и узком
Зацепился, спиной к камню примкнул.
В свете странно солнечно тусклом,
В пропасть, вниз заглянул и вздохнул.
Крики помощи эхо развеяло
По соседним уступам из скал.
Смертным холодом с низу повеяло,
Мир стал узок и мизерно мал.
С полчаса ярился, бахвалился,
Мне помогут, думал, спасут.
А потом быстро сник, запечалился,
Что навеки останется тут.
К богу речи повёл непристойные
- возьми цацки и помоги.
Только ветер холодный и вольный,
Пыль, игриво, крутил у ноги.
Страх пропал, лишь грусть и усталость,
Грусть о том чего не успел.
Жизнь картинкою пробежалась.
О себе, как кино посмотрел.
Как гонял жену недостойную,
Как детей за людей не считал.
И как мать, ныне покойную,
Обзывал и оскорблял.
Сердце сжалось от боли и жалости,
Понял жил для себя, для понтов.
И что вспомнить его будет некому,
Кроме самых заядлых врагов.
Закричал, застонал – прости боженька
Я всё понял, исправлюсь, спаси.
Я хочу видеть лица родимые,
И как дети будут расти.
Слёзы капали водопадом,
На карниз у кончиков ног.
А в глазах дом с палисадом,
Что никак позабыться не мог.
Слёзы душу мужчины очистили
Словно тёплым омыло дождём.
Он молился чисто и искренне,
Словно был здесь он с вышним, вдвоём.
Душу вывернул он на изнаночку
И поведал о старых грехах.
Словно выкинул с мусором баночку,
Без стесненья, не ведая страх.
Сбоку звук и клюка опустилась.
Уцепился, поднялся - как мел.
Солнце гасло и быстро катилось,
Старец тихо и грустно смотрел.
Подал воду в пиале приземистой.
Русский выпил, спасибо сказал.
И походкой сильной и кряжистой,
По ступенькам спустился со скал.
Солнце спряталось, выпустив стрелы,
Словно яркий и чёткий предел.
Вслед душе чистой и белой,
Улыбаясь, старец смотрел.