Я - теплоход

Итак, я – Теплоход. Это первое, что всплывает в моём сознании, когда упругий толчок волны, пришедшей извне, будит меня. Это я ещё помню. Правда, я напрочь забыл, а, может быть, и не знал, значение этого слова. Но я его помню, и это даёт мне ощущение, что я ещё жив. Правда, смысл слова «жив» мне также не ясен: вот уже столько времени я неподвижно (если не считать редких покачиваний то в ту, то в другую сторону) стою в каком-то «затоне». Я, правда, стою не один, но соседи, которые стоят тут давным-давно рядом, - молчат, видать, так же, как и я – вспоминают. Время от времени к нам ненадолго присоединяются какие-то другие соседи и делятся со мной (так как я стою с краю) такими яркими впечатлениями, что они долго мне потом снятся. И, когда я просыпаюсь, то начинаю жалеть, что проснулся, так становится тоскливо. Но, со временем, эти чужие воспоминания тускнеют, и сны снова становятся пустыми и серыми, как наша действительность. Это, обычно, происходит тогда, когда в затон перестают попадать волны, поверхность его становится твёрдой, и по этой тверди начинают носиться какие-то мелкие созданья, суетящиеся вокруг этих, приходящих соседей. Ко мне они обычно не приближаются. Редко какое-нибудь из них заскакивает ко мне на борт, обычно спускается внутрь, для того, чтобы там что-то «спереть» (совсем незнакомое мне слово). Появление этого существа у меня внутри, как-то ранит и оставляет во мне ощущение расширяющейся пустоты и холода. Затем, постепенно я и к этому привыкаю. И снова тянется время без времени.
Как-то помню – эти мелкие пришли большой толпой (точно больше одного) и долго бродили внутри меня, как-то по-своему шумели, но пустота внутри никак не изменилась. И никаких новых ощущений это у меня не оставило. Появились только новые слова: «старьё», «продажа», «ремонт», остальные просто я не запомнил. Растолковать мне эти слова пытался один из временных соседей, приткнувшийся прямо к моему борту. Два первых слова я так и не понял. А о последнем – «ремонт», уяснил, что «это возвращение к активной жизни», то есть я, так же как этот сосед, смогу появляться здесь, в затоне, чтоб исчезать отсюда на время. Чтоб растолковать мне куда исчезают они время от времени, сосед подарил мне ещё одно новое слово: «плавание». Пытаясь объяснить мне это слово, он обставил его такой толпой прочно забытых мною слов: «река», «фарватер», «пристань», «пассажиры», что я окончательно запутался, чем  сильно разозлил соседа, и он замолчал.
А я попытался сам добраться до истины, но единственное, чего я достиг, - устал и провалился в сон. Проснувшись, я ощутил в себе какое-то новое чувство: не пустоту, не привычный уже холод, а ожидание. И чувство это становилось все больше и больше и уже стало мешать мне спокойно дремать, как я дремал раньше, до прихода этих существ. А эти мелкие приходили ко мне ещё не раз и приносили всё новые слова: «обшивка», «набор», «проливы», «невозможно». Значение первых двух слов впервые я вспомнил сам: «обшивка» - это моя кожа, а «набор» это мой скелет, на котором всё держится. Про «проливы» - мой сосед пробурчал что-то невразумительное. А про «невозможно»  - нет такого слова, сказал он. «Как же нет, если Они его сказали?» - подумал тогда я.  И почему-то к ожиданию тут же прицепилась тревога.
Эти создания появлялись у меня ещё не раз, но, кроме нескольких новых слов, ничего нового их приходы не давали. От этого моё ожидание и моя тревога попеременно разрастались и опадали, не давая мне спокойно дремать, заменяя волны извне, будившие меня до этого. Я стал раздумывать. И этот процесс приносил мне новые (а, может, забытые мной) слова. Я буду считать, что я их вспомнил. Итак – эти создания – «люди», если их много, а если один – «человек», а не «людь» - почему-то. Я – «теплоход», потому-что плыву по воде, отталкиваясь от неё винтами, которые крутят тепловые двигатели (люди говорят – двигатели внутреннего сгорания, или ещё – дизели). То есть – я теплом хожу. Как всё сложно.
Те люди, что приходили ко мне, рассуждали меж собой – мол, дизели давно уже вышли из строя (куда это они вышли, из какого строя?). Оказывается – просто не могут работать, а заменить их нечем – не делает никто такие же. Кроме того, мой «корпус» (та ванна, которая непосредственно лежит в воде) ослаб, и никто не берётся его укрепить, - слишком всё это сложно, проще построить новый. Видимо, это и означает – невозможно.
Однако, похоже, есть люди, которые с этим не соглашаются. Иначе зачем приходить ко мне не один раз, если сразу решили, что «ремонт» невозможен. Это вот и поддерживает моё ожидание, или, как люди говорят – «надежду». Но это «невозможно», не один раз сказанное, подкрепляет мою тревогу и усиливает «раскачивания» моего настроения, что пробуждает меня всё сильнее. От этого я всё внимательнее прислушиваюсь к тому, что происходит у меня на борту, да и вокруг меня.
Вот куда-то исчезла твердь, сковывающая всех моих соседей, и вновь стали появляться волны на поверхности воды. Вот куда-то пропал мой непостоянный сосед, который был «пришвартован» (то есть, привязан крепкими канатами) к моему борту. Это началась «навигация» - значит, исправные теплоходы вышли из затонов, где они отдыхали и лечились «зимой», вмороженные в лёд. Они ушли в «рейс», то есть начали плавать (оказывается, мы, теплоходы, почему-то говорим – «ходить») и перевозить грузы, или людей из одного места в другое.
Тут-то меня снова посетили люди. Они пробыли на моём борту дольше обычного, но не шумели, как обычно, а всё что-то зарисовывали на листочках. Потом, когда они уже собрались уходить, кто-то один из них сказал:
- Ладно, мы берёмся за это. А Ваша задача – перегнать его к нам. – Он сказал это так тихо и спокойно, что до меня не сразу дошло, что «невозможное» может стать возможным, я смогу всё-таки вернуться к «плаваниям». Когда они ушли, я ещё долго был в какой-то растерянности: я, конечно, понимал, что надежда побеждает, но откуда-то во мне появился  страх, - а что теперь со мной будет. Наш общий покой мне был уже привычен, а что меня ждёт в обновлённой жизни? Это вот как-то омрачало мою надежду. В-общем, появился новый повод для волнений.
Тем временем, круг моего внимания расширялся (не благодаря ли всем моим волнениям?). Я стал замечать то, на что раньше не обращал внимания: вода вокруг становилась всё теплее, земля вокруг зазеленела, на ней откуда-то появились не только зелёные, но и белые, затем жёлтые, красные и синие листики. Откуда-то вспомнилось что разноцветные листики называются «цветами». Время от времени вода стала падать на меня сверху, «дождь» - припомнилось мне. И ещё я вспомнил – «лето» - время, когда происходят именно эти превращения. Жить стало  интереснее.
Как-то вокруг меня стали собираться люди, - сначала что-то обсуждали, собравшись кучками на «берегу» (на земле, вокруг воды). Затем поднялись ко мне на борт, ходили по «главной палубе» (самой нижней палубе, которая нависает над водой) внутри «надстройки» (она стоит на главной палубе и возвышается над корпусом). Потом они вышли на балкон, который опоясывает надстройку на главной палубе – «потопчину» - как они говорили. Тут же ко мне подскочил теплоходик размеров раза в три меньших, чем я, люди с его борта передали тем, кто был на моём борту концы тросов, их сразу закрепили на каких-то тумбах, торчавших из настила – «кнехты» - называли их люди. А теплоходик они назвали «буксир». Тросы, которые связывали меня с землёй они отцепили и просто сбросили в воду. В-общем, «отшвартовали» меня от причала и «пришвартовали» к буксиру, притянув к моему левому борту правым его бортом.   
Люди, закончив эти дела, сразу же покинули мой борт, а буксир, коротенько гуднув, стал загребать воду своими винтами под себя и тащить меня («буксировать» – вспомнил я) из узости на широкую воду. На широкой воде мы развернулись носами вперёд и пошли к выходу из затона. Перед нами срочно разомкнули «наплавной мост» (я так разволновался, что не обратил внимание на появление новых слов). Мы прошли его, буксир вновь прогудел: «Тууу-ту-ту-туу» и тут же нам открылся весь простор Реки! Началось моё путешествие в новую жизнь.
С левого борта, где был пришвартован буксир, берег был недалеко – как в затоне. Зато с правого борта он отскочил довольно заметно! Он желтел там невысокими песчаными пляжами, за которыми теснились так же невысокие зелёные деревья! Вот это, оказывается, и есть Река! Я, конечно сразу вспомнил те времена, когда сам, своими винтами отталкивался от   упругой воды и шёл в рейс, и мышцы мои – «главные двигатели» напрягались, преодолевали её сопротивление, несли меня вперёд! Мне приходилось «смотреть в оба», напрягая всё своё внимание, чтоб не «наскочить на мель», не врезаться в какое-нибудь препятствие, пройти «под мостом в нужном месте», да и много ещё чего, что могло осложнить мне тогда жизнь, или даже повредить её. То есть, тогда мне было некогда любоваться «окрестностями» - красотами мест, которые я проходил. Но сейчас – другое дело! Меня влекли, мной управляли со стороны, а я мог спокойно глазеть по сторонам и впитывать новые (ну, или давно забытые) впечатления.
Первый день я честно выполнял это обещание самому себе – любовался. Берега были не так далеко друг от друга, поэтому они занимали большую часть моего внимания. Берег слева повысился и стал закрывать то, что на нём расположено (да и сам он был частично перекрыт надстройкой буксира), так что можно было наблюдать только за его кромкой, Берег справа был ниже, а это давало возможность заглянуть на него дальше. На нём росли деревья и кусты, изредка попадались какие-то постройки, расположенные рядами. Я вспоминал, что это города и сёла, в которых от непогоды прячутся люди. Изредка у этих построек я видел «пристани» - домики на воде, к которым могли пришвартовываться теплоходы. Только мы проходили мимо. Светило солнце, краски земли были яркими, но постепенно всё это великолепие перестало быть мне в новинку, да и не касалось меня, я обратил внимание на воду.
Вода была грязной и неторопливо текла в том же направлении, в котором двигались мы и, хоть мы шли небыстро, всё равно обгоняли течение реки. Кроме того, я обратил внимание на то, что в реке с обоих бортов были расставлены «бакены» (белые и черные башенки, которые качались на воде, когда мы мимо них проходили). Видимо, эти башенки показывали, что между ними можно идти и не опасаться мелей. А ещё я заметил, что, хотя между бакенами оставалось достаточно много места (могли пройти ещё пара, или тройка таких связок, как наша), но нам очень редко встречались какие-нибудь теплоходы. Как мне помнится, движение по реке было более оживлённым. Это заставляло задуматься: что-то неладно в мире людей. Может их стало меньше?
Ещё реже встречались нам «земснаряды» - машины, которые углубляли дно реки, убирали мели с нашего пути – «фарватера». Тут я заметил, что и воды-то в реке стало, как будто меньше – от правого берега к фарватеру протянулись немаленькие отмели. Может поэтому меньше стали возить по воде? В-общем, появился ещё один повод для беспокойства: а что, если пока меня ведут на ремонт, воды станет так мало, что я стану бесполезным, ненужным? И меня снова отправят в затон, или ещё хуже, на «переплавку» (не знаю, что это такое, но, наверняка - плохо)? А с такими-то переживаниями какое уж там любование окрестностями. Поэтому дальше я помню урывками.
Помню на второй, или третий день мы, из ставших уже привычными близких нам берегов вдруг выскочили на такой простор! Берег слева остался на своём месте, зато правый – убежал так далеко, что его едва стало видно – тощенькой полоской на горизонте! Люди сказали мне: река Кама здесь впадает в реку Волгу, по которой мы до этого шли. А я подумал: «Скорей Волга впадает в Каму, так много воды несёт Кама и так мало – Волга». Но я промолчал, мало ли, ещё обидится кто.
Следующее, что вспоминается мне – это «шлюзование». Мы подошли к стенке, перегораживавшей Каму, встали на якорь, буксир быстренько отцепили от моего левого борта, он встал впереди меня и подал швартов мне на нос. Сразу после этого, стенка, загораживавшая нам дорогу, раскрылась, как дверь, и мы вошли в тесный короткий коридорчик, едва в него «вписавшись». Дверь за нами быстренько закрылась, что-то внизу под нами забурлило, и вода начала поднимать нас высоко-высоко. Мы поднялись, впереди раскрылась дверь, и мы прошли в следующую «камеру», в которой  поднялись ещё раз. После открытия двери второй камеры, мы вышли на простор реки и буксир тут же пристроился к моему борту – опять же к левому. Мы пошли дальше. А моё нетерпение бежало впереди нас.
 Оно чуть не проскочило мимо, когда мы, подойдя к левому (для нас) берегу, едва протиснулись в гостеприимно раскрытый для нас створ наплавного моста и прошли в… такой же затон, из которого совсем недавно убежали. Справа от нас остался залив со стоящими в нём малыми теплоходами, затем несколько рядов неподвижных, как я когда-то, судов, и мы вышли в свободное место. Там мы застопорили. Буксир отшвартовался от меня и, прогудев на прощанье, повернул назад. А я остался совершенно один в этом незнакомом, хоть и узнаваемом затоне, пришвартованный двумя тросами к берегу. Задремать я был не в состоянии и всю недолгую ночь провёл в бесплодных попытках догадаться – а что со мной дальше будет. Когда достаточно рассвело, я осмотрелся более пристально, и увидел, что справа от меня берег был очень близко, и на нём, довольно далеко от воды…, стояли незнакомые теплоходы. Причём стояли прямо на земле, на каких-то подставках с колёсами. А колёса эти опирались на какие-то серые, местами блестящие, полосы (видимо, твёрдые, так как не прогибались под таким грузом). И эти серые полосы спускались прямо в воду по достаточно пологому откосу. Неизвестно, продолжались ли они под водой, - не было видно, вода была мутной. Между полосами прямо на земле лежали толстые серые тросы.
Слева от меня берег был подальше, за ним была видна гладь ещё одного затона, на противоположном берегу которого так же стояли на земле несколько теплоходиков, значительно меньших, чем стоящие справа. Кроме того на том берегу были какие-то строения. Дальше следовал крутой склон, на котором были расставлены рядами постройки, как в городах и сёлах людей.
Пока я всё это разглядывал, стало совсем светло, вокруг появились люди, ко мне подскочил незнакомый буксир, и пошла работа. Буксир этот подвёл меня ещё ближе к берегу, подвинул чуть-чуть вперёд, затем чуть назад, затем ещё немного вперёд, и наконец, свистнув, отвалил. На берегу послышался какой-то могучий гул. Между серыми полосами тут же натянулись мощные тросы, и я почувствовал, как нечто мягко подхватывает меня под днище в нескольких местах, и начинает поднимать на этот пологий склон! Вскоре я оказался на земле. При этом вспомнил: меня подняли на «слип» для ремонта.
Пока шла вся эта работа, солнце перевалило через макушку своего пути и стало клониться к вечеру. Люди вокруг меня потихоньку разбрелись куда-то и я остался один на один с другим судном, стоявшим  борт о борт со мной, но навстречу мне. Он был примерно такой же длины, как я, но у него была только одна палуба, без потопчины и очень маленькая надстройка, расположенная на его корме. Я не сразу вспомнил, что его зовут «сухогруз» и что он перевозит не людей, а грузы, то есть всякие вещи, чаще всего сыпучие, в своих «трюмах» - ящиках, которые спрятаны в его корпусе. Он тихо дремал, но моё появление его ненадолго разбудило. Он, позёвывая, успел пробурчать мне, что теперь мне предстоит ждать прихода «конструкторов» и что он их ждёт уже давно. Что такое «конструктор» он мне не сумел объяснить. Да и в моей памяти его значения не обнаружилось, но само слово когда-то, возможно ещё до рождения, я слышал. Обдумывая услышанное, я забрёл в такие дебри, что потихоньку скатился в сон.
Разбудили меня шаги по потопчине моей главной палубы, это начали свою работу люди. Они подключили мой «распределительный щит» к кабелю, что протянули с земли и, впервые за много-много времени в моих трюмах, в «машинном отделении», где стояли главные двигатели и ещё много чего, загорелся свет. Люди прошли по всем моим помещениям, где зажгли свет, - видимо проверили, всё ли правильно сделали… и ушли. А перед уходом они отключили внутри меня свет. Вроде бы всё во мне вернулось на прежний «дремотный» уровень, но я чувствовал, что стал в чём-то немножечко другим. Однако, ожидание продолжения продолжалось.
Долго, иль коротко, но опять внутри меня зажёгся свет, прервавший мои ожидания, и внутрь корпуса спустились люди. Их было немного, они не шумели, ни о чём не спорили, просто прошли по самым нижним моим помещениям, даже по самому дну, что-то «измеряли», что-то записывали, или зарисовывали, и, видимо, что-то решали. Тут я догадался, что это и есть «конструкторы», и что они решают, как меня «возродить для новой жизни»! Конструкторы проработали внутри меня так долго, что люди, сновавшие по сухогрузу уже начали разбегаться. Тогда, наконец и они вышли, спустились с моего борта и ушли.
Конструкторы приходили ко мне ещё не раз, и прошли все мои помещения, вплоть до рубки на самом верху и до её крыши! Всё-то они вымерили, всё простукали, всё описали и зарисовали, и даже «зафотографировали» - чего я так и не понял. Работали конструкторы довольно долго, - с деревьев на берегу стали опадать пожелтевшие листья, когда они пришли ко мне последний раз. Я это понял потому, что меня отключили от кабеля, через некоторое время спустили со слипа, пришвартовали к буксиру, и вновь куда-то повели.
Буксир привёл меня в затон, который я видел по своему левому борту, и подвёл к слипу, на котором стояли маленькие суда, пожалуй, поменьше даже буксира. Меня тут же вновь подняли на слип, Поставили рядом с этими судёнышками, как потом оказалось, это были «морские траулеры» - суда для ловли рыбы в море, стоящие на земле уже давно. Они крепко спали, поэтому не обратили внимания на моё прибытие. Ну, а я простоял рядом с ними недолго, - под меня подкатили какие-то другие тележки. И по другим «рельсам» (таким серым полосам) привезли и установили в каком-то огромном помещении, которое люди называли «эллинг».
Тут же вокруг меня, и во мне, естественно, стало суетиться столько людей, что у меня появилось ощущение, которое сопровождало меня в шторм, - меня начало покачивать. Правда, это ощущение было ненадолго, я привык к обилию людей, но вначале было как-то неприятно. Кроме того, люди начали с того, что стали выдирать практически всё, что являлось моими внутренностями, а главные двигатели – так просто разодрали на части. Однако, как я не был занят собственными переживаниями, я обратил внимание, что люди, работавшие  со мной, были одинаково одеты и на их головах – одинаковые оранжевые, а реже белые полусферы, которые они называли «касками». Ещё я заметил, что те, в белых касках, указывали остальным что и как надо делать. Позднее я узнал ещё несколько новых слов, относящихся к «белокасочникам» - «инженеры» и «руководство».
Иногда эти два вида белокасочников спорили друг с другом, видимо, «рабочие» (те, что в оранжевых касках), что-то лишнее из моих внутренностей выдрали. При этом все они тыкали пальчиками в какие-то обширные листы, которые они называли «чертежами». Насколько я понял, эти чертежи выдумали, или «разработали» конструкторы. Как это они ухитрились, - разработать то, чего у меня никогда не было, да и быть не могло: назначение моё было другим, ну и содержание, тоже? Видимо, это очень умные и, главное, осведомлённые люди.
После окончания операции выдирания, в ходе которой убрали даже настилы палуб, переборки между каютами в надстройке и некоторые листы обшивки, ко мне вновь вернулись конструкторы: одни проверяли чертежи моего корпуса, - не надо ли что добавить, или изменить, другие – проверяли выдранные из меня внутренности, - нельзя ли что-то из них использовать в новой моей конструкции (об этом я сам догадался!). Все они при разговорах между собой использовали хитрое определение: «строительство нового судна с использованием элементов старого», оно долго не давало мне покоя, всё требовало разгадки, но на неё я не был способен и поэтому предпочёл его забыть.
Итак, в моём нутре бродили сквозняки, там было пусто и гулко, но там сразу развернулись такие работы, что даже я, в общем-то ничего не делавший, начинал уставать. Первым делом заменили вырезанные листы обшивки, озаряя окрестности вспышками «электросварки» - после её всполохов края листа намертво соединялись с другими листами в одно целое. Одновременно изнутри обшивки, видимо, шли сварочные работы на наборе днища и бортов, - я их ощущал по тому жару, который опалял меня, порой сразу в нескольких местах моего брюха. Было и неприятно, да, честно говоря, и больно, но я терпел, понимая, что иначе не возродиться.
Зато уж новых слов-то я нахватался! И это как-то отвлекало меня от моих болей. Позднее я их разложил по полочкам и у меня получился целый словарик имени меня. Я, может быть, Вас когда-нибудь с ним познакомлю. А пока только основные, которые применяли люди, работая во мне в эллинге. Больше всего они касались набора корпуса. Основу его являл киль – продольная изогнутая балка, на которой всё и держалось. От киля в стороны расходились вертикальные пластины, «флоры», на борту переходящие в «шпангоуты» - как бы рёбра, на которых крепится обшивка. Эти флоры устанавливались на одинаковом расстоянии друг от друга. Это расстояние называется – «шпация», для каждого судна она обычно, постоянна. Флоры сверху и шпангоуты со стороны, противоположной бортам укреплялись «обратными полосами» - пластинами из стали, привариваемыми к ним. Всё это держало поперечную форму моего корпуса.
Чтобы корпус не изгибался на волнах, параллельно килю по днищу шли вертикальные полосы – «кильсоны» (так сказать, «сыновья» киля), по высоте такие же как флоры и с такими же обратными пластинами. Расстояние между ними было так же одинаковым, но не равным шпации. По бортам так же продолжался «продольный набор». Мало того, и по перекрытию корпуса – «главной палубе» снизу шёл и поперечный и продольный набор. Поперечный набор выполнялся из «бимсов», а продольный – из «карлингсов» одинаковой формы и высоты. Бимсы висели над флорами, карлингсы – над кильсонами, и, для увеличения «жёсткости» - чтобы корпус не гнулся, эти пары связывались продольными и поперечными переборками. Переборки, конечно, больше-то отделяли один отсек корпуса от другого, но и увеличивали прочность, или «несли нагрузку». Там, где переборки были далеко друг от друга, ставились вертикальные колонны – «пиллерсы». Так корпус, оставаясь «пустым орехом» становился прочным, как единый кусок стали. По-моему, если такой кусок стали положить на воду, он тут же булькнет на дно, а корпус – он плавает! А, чтобы улучшить способность плавать (люди бы сказали – «плавучесть»), некоторые переборки в корпусе делают «непроницаемыми», то есть совсем не пропускающие ни воду, ни воздух.
Одновременно с этим, естественно, после тщательной проверки, установили валы, передающие мощь моих дизелей винтам. Оказывается, это называется – «валовой линией», потому, что состоит она из нескольких, стоящих в очереди, валов покороче, соединённых постоянными муфтами. Такие сложности приходится производить, так как расстояние от дизелей до винтов получается большим, да и разным: от дизелей, стоящих ближе к бортам – метров двенадцать, а от центрального, – так все четырнадцать с лишком! Понятно, что каждый вал должна поддерживать пара подшипников, причём все они должны стоять по одной прямой (иначе дизель не сможет их вращать – силы не хватит)!
Пока я всё это Вам объяснял (правда, я ведь не совсем всё объяснил, только в пределах собственных познаний, а их у меня немного), люди закончили сварочные работы на корпусе и в надстройке, покрасили корпус снаружи, изнутри и, ненадолго, оставили меня в покое. Затем меня вывезли из эллинга. Снаружи уже снова приближалось лето. Меня спустили со слипа, и, с помощью буксира, доставили в тот залив затона, который мы прошли мимо, когда пришли на «судоремонтный завод». Там меня должны «достроить», то есть – сделать «насыщение». Всю эту «непонятицу» я понял позднее. И Вы поймёте, если последуете за мной.
Итак, я теперь не на слипе, стою просто на воде рядом с причалом и ко мне по «трапу» входят и выходят толпы людей. Все они заняты делом – что-то устанавливают у меня внутри, то есть «насыщают» меня оборудованием. Начало этому положили, втаскивая и устанавливая в моём машинном отделении новые главные двигатели, точнее двигатель-редукторные агрегаты. Вы помните, что это мои главные мышцы, приводящие меня в движение по воде. Старые агрегаты вытаскивали из меня по частям, потому, что они были довольно громоздкие – 4 с лишним метра в длину, 2 – в высоту и полтора – в ширину, весили они около 14 тонн. А эти, новенькие – 2 с небольшим метра в длину, метр и семьдесят сантиметров в высоту и не больше метра в ширину, а весят около 4 тонн! А силы-то в них столько же, сколько в старых!
Правда с ними не всё было просто! Я как-то услышал: главные двигатели должны вращать винты то в одну, то в другую сторону, чтобы я мог двигаться и вперёд, и назад. Но сами двигатели, - дизели, как их называли люди, вращают вал только в одну сторону и очень быстро, поэтому нужно устройство, которое бы замедляло вращение и могло бы менять его направление. Такое устройство людьми придумано – это «реверс-редуктор» (так сказать: туда-сюда уменьшитель). Но… дизели нашего «отечественного» производства такой большой мощности найти можно, а реверс-редукторов подходящих к ним – нет. Можно было, конечно, приобрести «заграничный агрегат» (не очень понял, что это такое, в общем – «не наше») – то есть всё вместе, но это очень дорого, да и неудобно – чуть что сломалось, жди, когда привезут из-за границы новое на замену. Да и мало ли что там, за границей, изменится.
Так вот. Дизель есть, Ярославского производства, и реверс-редуктор нашли сравнительно недорого (хоть и за границей) в Южной Корее (не знаю, где это, ещё не был ни тут, ни там). Конструкторы по чертежам сравнили оба аппарата, получилось, что вместе они работать могут, а вот соединить их нельзя – уж очень разные у них соединительные детали! Значит, пришлось нашим конструкторам придумывать («конструировать» - они говорят) промежуточную деталь, которая бы соединила «собрала» два разных аппарата в одно целое. И ведь «сконструировали» же!
Их старания позволили рабочим установить дизель-редукторные агрегаты на место, на тоже новые, ими же сконструированные  «фундаменты» (основания, которые крепко держат то, что на них стоит, и в нужном положении, чтобы соединить с валом, на конце которого – винт). Я почувствовал, что в машинном отделении будет просторнее. Тут же присоединили валовые линии. Правда, при этом долго возились, настраивая нужное положение двигателей «меняли прокладки под лапы», чтобы линия вала дизеля была продолжением валовой линии. Кроме этого, установив перед дизелями какие-то коробочки (как люди говорили – «ручное управление реверсом и газом»), долго пытались соединить их с самими дизелями. При этом одни люди (которые устанавливали это) – были явно чем-то недовольны, ворчали: «Напридумывали тут на нашу голову!», а другие, (видимо, те, которые будут всем этим пользоваться, про них говорят – «механики»), радовались, говорили: «Красиво придумали – и газ, и реверс можно переключать одной ручкой!». Видимо, и те, и другие имели в виду конструкторов. Тут ещё время от времени звучало слово «изобретение», как я потом понял, это что-то настолько новое и нужное, какого до сих пор нигде не было сконструировано. Как интересно – за одно и то же могут и похвалить, и разругать!
Дальше работа внутри меня только разрасталась: стали устанавливать «системы». Сначала занялись самой нижней частью моего организма, - «трюмом». Там собрали и сварили дополнительную цистерну – под «аварийный запас питьевой воды». Она на фоне старых цистерн была просто маленькой, но давала возможность мне выходить ненадолго в море, где вода горько-солёная и не пригодна для питья людям. Затем протянули трубы сразу двух систем: самая хитрая, по-моему, система балластно-осушительная – она может откачать воду из любого отсека трюма (куда она может попасть при пробоине – дыре в обшивке) за борт, а может наоборот, закачать воду из-за борта в специальные цистерны, называемые «балластными» для того, чтобы выровнять меня, если я накренюсь. И всё это одними и теми же насосами! Вторая – система «подсланевых вод» - то есть система откачки воды из машинного отделения: там она может быть запачкана машинным маслом и дизельным топливом, и её нельзя выливать за борт, а нужно собрать в специальной цистерне, чтоб потом сдать на специальное «судно». Судно – это общее название для того, что сконструировано плавучим: грузовые и пассажирские теплоходы, баржи, которые без буксиров не могут двигаться, могучие краны, которые способны вынуть из воды любое судно, и даже плавучие причалы, которые называют – стоечные суда. Во как!
А затем, как из кулька прорванного посыпалось: система водо и пенотушения с пожарными кранами, рукавами и стволами. Причём трубы водотушения протянули на все мои палубы от носа до кормы, а трубы пенотушения тянули только по трюму – к цистернам под топливо и машинное масло, да на главную палубу – к местам загрузки этих припасов и к входам в машинное отделение.  Тут же следовали системы водоснабжения, отопления, пневмосистема, сточная система и ещё столько систем, что я и запомнить не смог. Особенно мне были близки системы топливная – кормящая мои главные двигатели и дизельгенераторы, дающие электроэнергию всем потребителям на борту, смазочная – облегчающая вращение всех моих валов – валовых линий, дизелей и система газовыхлопа – отводящая от дизелей раскалённые газы (так сказать, «выдох» двигателей). Кстати сказать, люди ухитрились использовать то, что эти газы, которые выбрасываются наружу, раскалены – они пропускают их через специальные котлы, в которых газы отдают тепло, нагревая воду, а уж горячая-то вода многим нужна! Котлы эти называются «утилькотлами», потому, что приспосабливают к делу, утилизируют бросовое тепло. Кроме того меня заинтересовала система обеспечения людей свежим воздухом в закрытых каютах – если холодно, эта система воздух согреет, если жарко – охладит, но как она устроена, я так и не разобрался. «Комфорт» - говорят люди.
В-общем, тело моё постепенно наполнялось новыми органами, мои ощущения богатели, если можно так сказать. А тут ещё стали устанавливать новые приборы в рубку управления. Я окончательно прозрел! Теперь я вижу всё вокруг! И не только, как люди, но и в сплошном тумане, и в темноте – с помощью «радиолокатора». И даже знаю, где я нахожусь – связываюсь со «спутниками» (правда, я ещё пока не знаю, кто они такие) и они показывают на карте моё место. При этом нетерпение моё настолько разрослось, что грозило разорвать шпангоуты бортов! Приходилось сдерживаться, успокаивать себя, отвлекая своё внимание от собственной персоны на окружающую действительность. Ведь пока суд да дело, а ещё зима пролетела. Приближалась очередная навигация. Вот бы хорошо было – возродиться к началу навигации и вместе с остальными, рабочими теплоходами выйти в рейс.
Пока я прислушивался к появлению внутри моего корпуса жизненно важных для меня органов, в надстройке, оказывается, тоже кипела работа: там появились каюты, в которых размещали «мебель – шкафы, столы, кровати», устанавливали и подсоединяли к системам «санузлы с душами, кранами, раковинами и унитазами». В-общем, всё это осталось для меня пустыми словами, но душу мою это как-то грело: работа идёт, значит скоро в поход!
Чем сильнее пригревало солнце, тепло которого уже согнало остатки снегов, тем всё меньше людей приходило на мой борт: видимо, основные работы заканчивались. В трюмах уже даже навели порядок – прибрали мусор, подкрасили переборки и слани – стальные пластины, которые кладутся на вершины набора, чтоб ходить по ним. Прибрали и машинное отделение, и отделение рулевых машин (эти машины поворачивают пластины рулей, направляя меня то вправо, то влево по командам рулевых), покрасили все цистерны (снаружи), и практически перестали спускаться ко мне в трюм. Из работающих на борту остались только «еврики» (странное слово, которым люди обозначали тех, кто занимался каютами, коридорами, и, вообще, моим внешним видом, так сказать – украшает меня).
Тем временем зачастили группы людей, которые только и делали, что бродили по всем моим помещениям, шуршали большими листами чертежей, тыкали в них пальчиками, видимо, проверяли – так ли всё сделано, как было сконструировано. Некоторые вещи они заставляли переделать. Так было несколько раз. Затем опять было затишье. Нетерпенье моё снова начало нарастать, не помогали даже изменения в окружающем мире, хотя я с радостью наблюдал, как на берегах затона распускается зелень. Сначала зазеленели сами берега, затем стали раскрываться листочки на кустах и деревьях, а по берегам появились ярко-жёлтые цветы («мать-и-мачеха» - их называли люди). Были, наверное, и другие цветы, но мне их не было видно.
А у меня на борту всё ещё возились еврики – что-то там делали с обшивкой надстройки. Я думал, что пока они не закончат, я так и буду стоять на приколе (кстати, некоторые люди как-то странно воспринимают это слово, с какой-то ухмылкой). Я размышлял над этим, однако, додумать мне не дали: пришли люди, вроде бы те же, которые во мне работали, и стали… устраиваться на рабочих местах экипажа. То есть, похоже, что они собирались меня куда-то вести!
Они говорили о каких-то «швартовных испытаниях». И вот утром, как только рассвело, команда собралась на борту, на всех своих рабочих местах, сняли сходни (по которым ко мне на борт проходили люди), утянули внутрь все канаты, которыми я был привязан к берегу («отшвартовались» - сказали они мне), включили главные двигатели… и я снова начал жить!
Вдохнув свежий ветер всеми своими «ветраузами» (это такие «уши» на ножках, установленные на самой верхней – «тентовой» палубе, они направлены вперёд и набегающий воздух подают в машинное отделение), я напряг свои мышцы – главные двигатели, и сам сдвинулся с места! Осторожно лавируя в узости затона (всё же я отвык собою управлять), я прошёл мимо раскрытого наплавного моста, и… вышел на простор Реки! Почти сразу же я повернул налево, пройдя вдоль берега совсем немного, снова повернул налево, и…уткнулся носом в берег. Тут же на этот берег были сброшены канаты, я был вновь пришвартован. Правда кое в чём моё положение изменилось и я стал его анализировать – то есть сравнивать. Первое: в затоне вода была более спокойна, а здесь она довольно ощутимо давила на мой правый борт и достаточно заметно колыхалась. Второе: во все стороны, кроме носовой, ощущался простор, которого мне так не хватало в затоне. Третье: пришвартован я был не бортом, как уже привык в затонах, а носом. И, наконец, четвёртое: команда оставалась на своих местах, значит, что-то ещё будет!
Через какое-то время главные двигатели мои снова включились, и я, постепенно всё сильнее напрягая силы, начал пытаться сдвинуть берег (видимо, это и есть – «швартовные испытания»). Берег скрипел, скрежетал, подрагивал, слегка проминался, но оставался на месте! Я напрягся всем своим существом так, что заложило мои уши – ветраузы, но сдвинуть его никак не мог! Это насилие надо мной продолжалось изрядно много времени – так мне показалось, по крайней мере. Однако, всё когда-то заканчивается, закончилось и это: двигатели остановили, команда меня покинула, спустившись на берег по сходне, прямо с моего носа, и я остался отдыхать.
Пока на борту не было людей, я попытался вспомнить, что от них услышал во время моего тарана берега. Ну, команды с мостика не дали мне ничего нового – выполнять их я умел ещё раньше. Разговоры механиков в машинном отделении намекали мне, что слишком много усилий двигатели тратят на то, чтобы провернуть валовые линии с винтами (но ведь проворачивали же!). Я же согласен напрягать свои главные двигатели хоть всё время плавания, лишь бы не возвращаться снова в равнодушную воду затона! Однако, тут же у меня промелькнула мыслишка: «А в затоне-то от меня не требовались никакие усилия, всё и так было нормально». Но она моментально умелькнула обратно, правда, не забылась. Её заслонили слова, сказанные механиками уже при подходе их к сходне. Прежде чем они покинули мой борт, один из них сказал: «По прикидкам получается, что потери мощности двигателей – в пределах допустимых, а во время рейсов подшипники приработаются и потери в них ещё снизятся. А тяговое усилие всех трёх винтов и каждого по-отдельности вообще великолепны!» Я опять успокоился – всё идёт хорошо. Несколько дней на мой борт не поднимались люди, но я не скучал, я обдумывал – что лучше: привычное безделье затона, или забытая активная жизнь. Увы, так ничего и не придумав, я решил: пусть идёт, как идёт, потом сравню и определю, что лучше, да и ведь не я решаю – чему быть.
Прошли «выходные» - не знаю что это такое, но на борту не появлялся никто из людей, только чайки присаживались на перила (люди говорят – «леера») моей верхней палубы, и вели бесконечные споры – кто из них главнее. Но вот утром появились люди – пришёл экипаж, то есть те, которые управляют мной, ведут меня по фарватеру, следят за тем, чтобы мои органы работали хорошо. От механиков, спустившихся в машинное отделение (они говорили «в машину»), я услышал: «Ходовые испытания» - значит, сегодня в рейс! Но вышли мы не сразу – сначала в «топливные цистерны» закачали дизельное топливо – мне показалось, совсем немного, залили свежее масло в масляные цистерны, проверили работу машин (для меня – главных двигателей). Только после этого доложили на мостик: «Машина к походу готова!».
Заработали машины, снова втянули швартовы, я, задним ходом с усилием выдернул свой нос из прибрежного дна, развернулся навстречу течению, и… пошёл! Шёл я легко, почти не напрягаясь, разрезая упругую воду, с шипением пробегавшую вдоль бортов, и оставлял за собой косичку из переплетённых струй – так называемый «кильватерный след». Оказывается, это так восхитительно – преодолевать сопротивление водной глади и течения, и идти, нет – бежать навстречу ветру мимо берегов реки, одетых в новорождённую зелень!
Я пробежал под мостом, по которому спешила перебраться через реку какая-то «сорококолёска» (люди сказали – «поезд»). Я уже привык к моему продвижению по реке, и понял – не так-то быстро я и бегу, можно и значительно быстрее, но меня ограничивала команда с мостика: «Малый вперёд». Сразу же после моста, я почувствовал, что мои машины резко ускорили вращение валов, стали сильнее дрожать в такт этого вращения, и я плавно ускорил ход. Вода перед моим носом теперь не успевала расступиться, стала заворачиваться этаким рулоном, но, потом всё равно разбегалась вдоль моих бортов. Косички за моей кормой теперь не сливались в одну, а разбегались к берегам, постепенно тая вдалеке. Берега вместе с разными строениями, деревьями, людьми и машинами, резко рванули прочь и начали сливаться в какую-то бурую полосу. Я шёл полным ходом! Встречный ветер теперь не овевал меня, охлаждая мои борта, а, вместе с водою, стремился замедлить мой стремительный бег! Но я – не сдавался и нёсся, прорывая их оборону, стремительно, как только мог (люди в рубке сказали непонятно: «Скорость – 26 узлов»)! Так пробежали мы ещё под одним мостом, мимо причалов, вместе с рекой повернули налево. Я уже опять приспособился к своему движению, и снова различал на берегах отдельные дома, деревья, бегущий мне навстречу поезд, и всё-всё-всё до самого горизонта! Вот это – жизнь!
Только я успел порадоваться такой свободе, как поперёк течения реки, сразу за поворотом, появилась… стенка, загораживающая мне проход! Я бодро подскочил к ней, затем повернул направо, и… опять причалил! Люди занялись чем-то, мне непонятным, рядом с цистерной расходного топлива в машинном отделении. Они  что-то там мерили, чем-то там шуршали и скрипели и через некоторое время объявили: «Расход топлива в пределах допустимого». Затем всё стихло, видимо, люди решили отдохнуть. А я-то не устал! Правда, я чувствовал, что топлива в моих цистернах – ну, совсем ничего, но моё нетерпение стремило меня вперёд, неважно – навстречу течению, или по нему. Я познал (а, может и вспомнил) вкус свободы и преодоления, поэтому торопился повторить свой опыт. Но пришлось стоять у берега и терпеливо ждать, - чего, непонятно (может подвоза топлива). И сколько ждать – тоже мне неведомо. Однако, любое ожидание когда-нибудь заканчивается. К причалу подкатила большая цистерна, от неё ко мне протянули шланги и начали перекачивать долгожданное горючее! И сейчас закачали его как-то немного, но, главное – оно у меня теперь есть!
Отсоединили шланги, цистерна уехала, а я, ещё немного постояв у причала (экипаж расходился по рабочим местам), отчалил! Повернув налево, я вышел на фарватер и рванул вниз по течению реки. Идти полным ходом по течению было несколько легче, чем против него, поэтому я не очень напрягался, и даже немного отвлёкся от пробегающих красот. Я задумался: а что значит 26 узлов? Порывшись в памяти, я нашёл, что «узел» - это скорость в одну «морскую милю за час», а «морская миля» - примерно 1,8 километра. Так, совсем понятно! А что такое километр? – Тысяча метров. Да, сложная штука – жизнь! В-общем: я за один час проходил против течения почти 48 километров. И всё! И нечего тут мудрить! Идём дальше.
Однако, пока я это обдумывал, проскочил все мосты, встреченные мной на пути вперёд, поворот и причалы, и уже приближался к началу моего сегодняшнего заплыва. В затон заходить я не стал, пришвартовался в том же месте, где проходил швартовные испытания, и затих. Люди покинули мой борт, сказав напоследок, что испытания пройдены хорошо, значит, я могу рассчитывать на выход в рейс уже в эту навигацию, как только подпишут все бумаги, и еврики закончат монтировать обшивку надстройки на корме с правого борта.
Я затих. Во всём моём бодром теле ощущалась лёгкая усталость, она была даже приятна, и говорила лишь о том, что я славно потрудился! А впереди будет такая же славная трудовая жизнь! Правда, она будет зависеть теперь не столько от меня, сколько от тех людей, что составляют мой экипаж. Это тоже я понял во время испытаний, которые устроили мне. А я приглядывался к ним. Что я наприглядывал – относится к моей будущей жизни, а это уже совсем другая история.