Там

Переулки какие-то, диагонали
 и вечные провода. Консьержки в сырых, прокуренных напрочь  подъездах. 
Нас не для этого сюда призывали, да, 
И потому мы всегда в разъездах. 
И наши незыблемы самолёты и поезда. 
Вагоны, иллюминаторы, стюардессы... 
 Горизонты становятся просто горизонтали —
Разделение жарких сплетен бульварной прессы.
;
Утро в любом из обшарпанных блочных домов
ледяной водой на опухшие веки, 
Обувью на пороге, толпятся строки, треки,
Растекаются талым снегом, как реки, мазутом мажут стены до потолков... 
Надсадно хрипящие и согнувшиеся под списком долгов,
И перечень их включает и свет, и газ, и пару прогорклых строф,
И невыплаты по кредиту "любовь" вовеки.
;
И мы клянчим, и ноем, и горбимся, 
И совершенно ничего не чувствуем.
Мы прячемся от кредиторов и от бессонницы
За безразличием и бесчувствием.
;
Нас так бьет по карманам временем,
И его потом не останется. 
Губы скомканы от презрения,
Руки пальцы все загибают, считают пятницы.
В ожидании лучшего мы морщинимся, 
Рявкать учимся аж с младенчества. 
Не цветём, а ёжимся и щетинимся,
Проклинаем отцов и отечество.
А там где-то — моря и горы, 
А не съёмочный павильон...
И живут там в просторе,
В лучшем из всех времён. 
Там смеются и розовеют,
Джаз из скважин прозрачно чист. 
Солнце пятки босые греет,
Каждый первый, как белый лист.
Там не важно, что на обед,
Сколько строк под тобой бежит, 
Что ты куришь, во что одет,
Важно лишь, кем обжит.
Там зеркальной стеной вдоль пляжа 
мажет солнце хмельной закат.
Гребни волн, как упрямая пряжа, 
Рассыпаются в брызги у пят.
Ветер шалью ложится на плечи,
Влажным воздухом после грозы,
Зажигая над морем свечи
Из брильянтов и бирюзы.
Старый Шику разводит огни,
Заваривает чай, 
Запевает песни...
Мы, словно вышедшие из тюрьмы,
Обнаружили свободный мир. 
Без болезни.