Литовская Рапсодия 2. Часы Времён

Александр Блок.

Идут часы, и дни, и годы.
Хочу стряхнуть какой-то сон,
Взглянуть в лицо людей, природы,
Рассеять сумерки времен...

Там кто-то машет, дразнит светом
(Так зимней ночью, на крыльцо
Тень чья-то глянет силуэтом,
И быстро спрячется лицо).

Вот меч. Он - был. Но он - не нужен.
Кто обессилил руку мне? -
Я помню: мелкий ряд жемчужин
Однажды ночью, при луне,

Больная, жалобная стужа,
И моря снеговая гладь...
Из-под ресниц сверкнувший ужас -
Старинный ужас (дай понять)...

Слова? - Их не было. - Что ж было? -
Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
Звенело, гасло, уходило
И отделялось от земли...

И умерло. А губы пели.
Прошли часы, или года...
(Лишь телеграфные звенели
На черном небе провода...)
И вдруг (как памятно, знакомо!)
Отчетливо, издалека
Раздался голос: Ecce homo!*
Меч выпал. Дрогнула рука...

И перевязан шелком душным
(Чтоб кровь не шла из черных жил),
Я был веселым и послушным,
Обезоруженный - служил.

Но час настал. Припоминая,
Я вспомнил: Нет, я не слуга.
Так падай, перевязь цветная!
Хлынь, кровь, и обагри снега!

* Се - человек! (лат.).


Пролог.

Я - старый часовщик  Моше Элькана
Еврей  из  городка  литовского  Тельшяй
Был  унесён  нацистским  ураганом
И,  ад  пройдя,  вернулся в жизни рай

Мы навестили  дочь  в замужестве счастливом
В спокойной  Швеции,  где Двореле жила
Она  подростка-брата  погостить  уговорила
И,  таким  образом,   его  от  гибели   спасла

Когда  из  Швеции  домой  в  Литву  вернулись
Я,  жена Малька,   маленькие   Ривка  и  Амос
Однажды   ночью  от  бомбёжки  мы   проснулись
Назавтра  были   немцы,   Катастрофа - Холокост

Меня  ссылают  одного  по  разнарядке  «Остланд»
В  Дахау,  чтоб  трудиться  на  заводах   Мессершмитт
А  Двореле  все  эти  годы  в  Джойнт  шлёт  запросы,
Любой  ценой  нас  разыскать  и  вызволить   спешит

Прощай  тельшяйский знаменитый  Ешибот -
Опавший  лист  тех  дней  кровавых  и  зловещих!
Казалось,  всех   эпох   часы  прервали  ход
Но  что  заведено  Творцом,  заведено  навечно

Какой  беде  бы  над  Землей  не пронестись
Сметая судьбы  и  народы  без  разбора
Покуда  тЕплится  на этом свете   жизнь
Часы  Времен  стоят своим дозором

Вот прикоснётся  к  ним  простёртая  рука
Часовщика вселенной:  о,  великий Боже!
Глядишь,  и  вновь  запущен  на  века
Тот вечный  механизм.  Живой похоже

И  с  этим  монотонно  тикающим чудом
Вошедшим  ритмом  в  нашей  жизни  суть
Я - смертный  спорить  никогда  не  буду
А  помолюсь  и  двинусь  в  скорбный путь

Назад,  назад,  сквозь  толщу  лет...
Привез мне старший сын  из Вильно
Часы – этот  бесценный амулет,
Не сгинувший  в  печи  плавильной

В Тельшяй  он  ходики старинные  купил
Совсем случайно,  не подозревая
Что  их  когда-то  я  бесплатно починил
Для  женщины  одной,   достойной рая

В архивах Виленского  гетто  Йоси раскопал
След Мальки с Амиком,  захваченных в бегах
Но  больше  ничего  о  них  он  не узнал ...
Не  на  Понарах  ли  давно  их  покоится прах?

Там,  в  Вильнюсе,  находит  Йоси  внучку той
Литовской женщины,  что пострадала
Когда она,  на  риск  огромный  свой
Евреев  от расправы,  как могла,   спасала

Дочь  Праведницы  сей,  как  Ривочка тогда,
Сама  была совсем  ещё  малышкой
Но  помнила  всю  жизнь,  как  мама привела
В дом  девочку - еврейку,  говоря  с  одышкой:

- Сейчас я  Ривку  быстро покормлю
И отлучусь с нею на час,  только не бойся
Когда   вернусь,  тебе  все объясню
А  ты  пока  в  чуланчике  закройся

Но  зря  спасительница  Ривки  в  дом  явилась
Белоповязочники*   уже  ждали  мать.
И,  в  шоке  подсмотрев,   что там случилось
Аудрите  вылезла  в  окошко,  и -  бежать !

Литовка - девочка  в  ночи
По  лесу   тёмному  бежала
Дед  Пранас  мудрый  научил
Куда  податься  ей  сначала

Чтобы  укрыться  и  спастись
От обезумевших  вандалов
О,  маленькая  эта  жизнь!
Конечно,  им  она мешала

Она - свидетель  зверств  убийц
Ворвавшихся  в  их  дом  со  взломом
Пока  жива,  не  скрыть  им  лиц
Пред  Справедливости  Законом

Ведь  на  глазах  дитя  они
Мать – католичку  расстреляли
За  смелость  девочку  спасти
Еврейскую.  А  как  узнали?

И  вот - часы!  Вы,   как  свидетель,
Всегда  висевший  на  стене
Скажите мне:  где мои  дети ?
Где мать детей? -  скажите мне!

Не я ли вам менял детали?
Не я ли облегчал вам ход?
Чтобы смотрели,  замечали
Чтоб вычисляли  наперед

И  чтоб  остался  нам  Свидетель
Событий страшных прошлых дней
Всё  б  помнили:   и  Благодетель
И  рык  оскаленных  зверей

И  Женщину,  с  которой  Ривку
Малька  оставила   в  ночи...
Ты,  Механизм,   не  знал  ошибки
Вот  и  сейчас:  ну,  не  молчи!

О-о-о!  Призрак Оны – католички!
-  Явилась  коль  под   хруст  колёс,
С остатка   жизни  годы  вычти
Но  дай  ответ  на  мой  вопрос:

-Куда могла уйти в ту ночь
Малышка Ривка - моя дочь ?

Через  Тебя  прошли  десятки
По деревенькам разошлись
Со  Смертью  Ты  сыграла  в  прятки
Но  жизнь  отдав,  спасла ты жизнь

Уверен  я:   Ривка - живая
Но  не  желает  теребить
Больную  память,  защищая
Благую  волю  просто  жить

Сам помню:  целый год  в Стокгольме
Я  о  своих  делах  молчал
Воспоминаний  страшной  болью
Меня  мой  разум  истощал

Надеждой  выжил  я  в  Дахау,
Витала  смерть  там  надо  мной
Но  жить  Творец   даёт  нам  право
А  мы  смиряемся  с  Судьбой

И  вот   пришло  освобождение,
Мне  шведы  подарили  жизнь.
Но  вскоре   началось  падение
И  каждодневно:  вниз  и  вниз

А  вал  сомнений  и  раздумий
С  годами  только  рос  и  рос
И  стал  как  стигма,  как  безумие
Меня  сверлить  один  вопрос:

- Куда  могла  уйти  в  ту  ночь
Малышка  Ривка – моя  дочь ?

Тогда,  подобно  загнанному  зверю
Забился  в  тихий  угол,  тень  искал ...
Но  день  пришел  - я  снова верю
И   детям  свою  веру  завещал.

Что  вновь  в  семье  случится чудо:
Мы  с  Ривкой  встретимся  опять
А чтоб   дожить,  просить я буду :
- Часы Времён,  пойдите  вспять!

Часы  Времён,  пойдите  вспять.


* Белоповязочнинки – отряды литовских националистов, занимавшихся истреблением евреев при содействии оккупационных властей.

 
Часы времён
(историческая драма о времени, людях, жизни и смерти)

Акт первый. Предчувствие катастрофы.

Литва. Октябрь 1939. Еврейская община городка Тельшяй. Евреи собираются в небольшом  Бейт Мидраше на вечернюю Молитву в рамках цехового кагала. После молитвы ведут беседы о делах, о жизни о Тревожных временах. В Тельшай недостаточно часовых дел мастеров, чтобы образовать собственное собрание.  Они присоединились к ювелирам, штукатурам и художникам. Все они называют себя малерами. В этом году старшим и  ведущим в цехе малеров избран часовщик Моисей Элькана.  Сорокадвухлетний еврей с окладистой бородой, Моисей своим спокойным видом внушает доверие всего кагала.  Люди слушают его расуждения с постоянным вниманием, часто одобрительно кивают головами и стараются поддержать Моисея собственными соображениями по теме беседы.
- Братья! – начинает  Моисей, - вы видите как меняются времена.  Как недолго мы тешились надеждой, что наконец в Литве установится мир и спокойствие и евреи смогут жить без страха за ближайше будущее. Но видимо, Амалек, вновь набирает силу в этом мире и нам предстоят тяжелые, очень тяжелые дни.  Вчера из Вильны приехал мой племянник, Ханан Элькана. Страшные вести привез,  слушать это – содрогается душа.
Война снова на пороге Литвы.  Скоро месяц с тех пор как Германия и Советы разорвали Польшу.  Под немцами творится какой-то ужас. Уже появились первые беженцы, успевшие спастись и перебраться в часть, окупированную русскими. Вы не поверите, но нацисты как будто звери расправляются с еврейским населением, сгоняют в гетто, а кто пытается бежать или противиться властям – убивают публично всеми возможными способами не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей.  Кажется подтверждаются слухи о серьезности замысла Гитлера очистить Европу от евреев. Будем же молится, чтобы эта напасть не поразила Литву. Будем молиться, чтобы Литва осталась независимой и нейтральной между этих зловещих армий  Амалека. Говорят, что Советы намерены отдать Вильно Литве, заручившись нашим нейтралитетом. Ведь сейчас Сталин  оказался в сговоре с Гитлером, Англия и Франция втянуты в войну как союзники Польши , а Америка, хотя и не вмешивается, очень недовольна творящимся в Европе. И между тем, нам , евреям бежать некуда: все эти цивилизованные страны закрыли для нас свои границы. Пока русские к евреям относятся терпимо. И это понятно,  многие ведущие места в сталинской империи занимают евреи-коммунисты.  Но сколько так продолжится – только Богу всемогущему известно.  Ох, чувствует мое сердце, пора готовиться к самым страшным временам.
- Эээ, Моисей, - вступает в разговор Ицхак Кречмерис- опять ты сгущаешь краски и напускаешь страх , как будто пророк Иеремия. Смотри, наши люди в Каунасе утверждают  совсем противоположные вещи. Говорят, что евреи Литвы никак не пострадают от войн, затеяных нацистами и коммунистами.  Мы, как Швейцария восточной Европы, сохраним нейтралитет,  будем предоставлять товары,  транзит  и услуги  тем и другим и это пойдет только на пользу нашим отношениям с литовскими лидерами и  народом. Сейчас они не будут остерегаться конкуренции со стороны еврейских предпринимателей, перестанут нас притеснять а будут стремиться совместно извлечь выгоды из сложившейся ситуации вокруг Литвы.
- Ох Ицхак, Ицхак! Какой все же ты доверчивый и беспечный. Вот так сразу и исчезнет антисемитизм,  так высоко задравший голову в последние годы. Даже литовцы, с которыми мы жили столетиями, как братья , все больше и больше видят в евреях источник всех бед. Не говоря уже о поляках, которых в Вильнюсском крае и самом Вильнюсе большинство. Мне рассказывали, что несмотря на гибель их государства, виленские поляки хорохорятся, все сваливают на евреев, охотятся за еврейскими беженцами и в воздухе пахнет новыми погромами.  Зная это, многие беженцы не решаются соединяться с родственниками в Вильне, а прячутся где только возможно на территории Литвы.  Ты что не знаешь историю семьи Блюменталь,  приютившую дальних родственников из Бялыстока,  у которых близкие родные в Зарасай?  Они, кстати, прознали про какого-то японского дипломата, помогающего перебраться восточнее России и поехали все в Каунас добиваться японской визы. Вы представляете, какой ужас надо пережить, чтобы рваться на край света, куда нога еврейская доселе не ступала?  Причем в Бялыстоке немцы считай что пошутили: сначала захватили,  развесили распоряжения о ношении желтых звезд, а через пару дней отступили и передали Бялысток в распоряжение Красной Армии. Но кто знает, сколько раз руссские с немцами намерены так «шутить»,  передавая приграничные города из рук в руки. Вот я и срашиваю вас,  братья,  какие мы отцы семейств и какую защиту можем обеспечить своим женам, старикам  и детям, если полагаемся на авось и не хотим видеть очевидное?
- Интересно – берет слово Мэир Блох, родственник главного Раввина Тельшяйского ешибота - как это Ты, Моше, предлагаешь обеспечивать «защиту семьям» ?  Бог нам опора и защита,  что мы можем делать так это усердно соблюдать заповеди и подавать пример благоразумия.  Как можно образумить и объединить литовских евреев, которые в последние годы разбрелись по партиям и течениям:  одни, сионисты,  с пеной у рта ратуют за переселение в Палестину,  другие за ассимиляцию , третьи умоляют не делать ничего,  а заискивать перед местным населением и задабривать власти щедрыми взятками. Четвертые – коммунисты, которые в Литве пока в подполье, но кто знает как все обернется,  если Гитлер со Сталиным займутся переделом Литвы?  И в этом  разброде разве можно что-нибудь предпринять по спасению евреев в случае чего? Ведь захвати Сталин Литву, так наши коммунистические братья повылезают из подполья и начнут сажать «проклятых капиталистов», потому что для них нет святого в Торе,  а вера их строится на идее классового уравнения.  То есть , все сводится к перевороту: «кто был ничем, тот станет всем!»  Приди сюда Гитлер, тогда всем конец, независимо от классовой принадлежности и политических взглядов. Останься Литва независимой – местные националисты будут все больше попрекать нас нашими коммунистическими мамзерами, травить наши промыслы в пользу местного населения,  грабить и притеснять, потому что бежать нам, братья все равно будет некуда.
Так рассуждали и спорили евреи литовского захолустья в  начале  самых страшных  потрясений ХХ века, приведших к Катастрофе европейского еврейства.
 - Двореле, Двореле! А ну быстро приоденься, твой шведский жених приехал!
Весна 1940 . 18-летнюю Двореле выдают за Хайма из Мальмё, сына часовщика Берла Страйзандсона . Семья выезжает в Швецию на свадьбу. Взяли всех: 13-летнего Йоселе, только на днях поднимавшегося к Торе по случаю Бар Мицва. Маленькие Ривка и Амик – как они радовались и плясали на этой шведской свадьбе. И как стойко перенесли неблизкий путь. Ведь добираться пришлось морем, которое штормило и даже взрослые страдали от морской болезни.  Там Двореле настаивает, чтобы её литовская родня подала прошение на шведское гражданство. Спорят,  потому что решили вернуться в Литву, уладить дела (продать дом,  ремесло ...) и снова приехать в гости. А уж тогда. Но все-таки Двореле заставила пойти в иммиграционную службу и подать завления.  Хотя служащая сказала, что если заявители покидают Швецию даже ненадолго, то просьба рассматриваться не будет, а так и заляжет в архивах ее ведомства.  Собрались в дорогу и тут внезапно у Йоселе поднялся жар и врачи определили скарлатину. А в Швеции с этим не шутят – тут же отправили мальчика в инфекционный барак мальмской городской клиники и посадили на жесткий карантин. Двореле упросила оставить хоть Йоселе и обещала за ним присмотреть, «раз уж всем так приспичило возвращаться в эту антисемитскую Литву».  Так и сделали. Приехали в Тельшай, а через несколько недель Советская Россия аннексировала Литву и остальные Прибалтийские государства. Мышеловка захлопнулась.
Моисей и Малка в отчаянии. Что теперь с ними будет?  Ведь Советы не спешат предоставлять выездные визы, даже кратковременные - с целью повидаться с ближними родственниками.  Здесь у них еще двое малолетних детей:  8 лет  Ривке и 6 лет  Амику. Моисей одержим предвидением, что Сталин и Гитлер вновь разыграют литовскую карту. Жемайтия, скорей всего, отойдет нацистской Германии. И тогда – всему конец! Родители начинают судорожно строить тайный  план,  как в таком случае спасать детей. Решили распределить самых маленьких у верных людей  из литовского населения. Стали присматриваться, кому можно доверить детей в самом крайнем случае. На окраине Тельшай  у  самой вярняйской дороги стояла старая корчма, которой некогда владел еврей Хона Лазарис. Когда начались притеснения евреев по родам занятости,  то Хоне пришлось корчму продать почти за бесценок.  Корчму с жилым помещением купила вдова Она Адрюшкене , мать семилетней девчушки, крепкая и работящая женщина лет под сорок. Она преобразовала корчму в гостиный двор с придорожным пабом. Сама вела хозяйство и прислуживала в пабе с помощью двоюродной сестры Алдоны. О них ходили слухи, что женщины подрабатывают и проституцией, но этого никто не доказал. Однажды Она принесла Моисею на ремонт старые  настенные часы, которые украшали притолоку бара. Часы принадлежали еще предыдущему хозяину, но не ходили. Поэтому он их оставил висеть на самом видном месте в зале корчмы, не потребовав дополнительной платы.  Малка, хорошо владевшая литовским,  разговорилась с Оной, а та обратила внимание на глазастую Ривку, которая любопытно выглядывала из-за  дверной портьеры, пока те вели незатейливую женскую беседу о том о сем. – Ой , смотри, совсем как моя Аудрите, только куда чернявее будет. А как вашу  зовут?
Так состоялось знакомство литовки и еврейки, почувствавших взаимную симпатию уже при этой первой встрече.
- Вот часы твоей литовской подруги, Малька. Мне пришлось повозиться, но я их исправил. Слышишь как тикают – четко и ритмично. Еще сто лет прослужат, так ей и скажи. Денег с неё не бери, а лучше подружись поближе, да и девочки пусть играют иногда вместе . Ничего в этом плохого нет,  когда евреи и католики с детских лет привязываются один к другому. Мы ведь не можем без них,  а им от нас тоже польза имеется. Все глядишь меньше в мире антисемитов вырастет. Так что сама к ней наведайся, часы вручи и скажи, что это я в поддержку бизнеса её старался. Что плату за работу не возьму и желаю ей всяческого успеха. И Ривку возьми с собой, чем девочки скорее познакомятся поближе, тем лучше для всех нас.
- Она была очень растрогана подарком часовщика Моисея, который слыл опытным мастером с золотыми руками. Брался за самые сложные починки, но и дешевым не был соответственно. Пока женщины болтали,  Аудритя показывала Ривке свои нехитрые игрушки, иготовленные кустарными мастерами из подручных материалов:  дерева, соломы, терракота.  Ривка многое понимала  по-литовски, мама учила, но в доме говорили на идиш, поэтому вначале Ривка немного стеснялась и все больше молчала и только одобрительно кивала и моргала своими огромными глазами оливково–зеленого цвета. Цвет глаз она унаследовала от матери. А вот все остальные дети в семье глазами пошли в отца – тоже оливки, да только копченые, иссине черные или карие, но такие выразительные. Была Ривка, тоже,  как мать волосом коричнево-рыжеватой масти. Волос толстый, жесткий и густой как малярная кисть, да только волнистый а по краям даже вьющийся в крупные завитки. 
- После этого визита обе женщины и особенно их дочери сдружились по-настоящему. Бывало, едет Она с базара, накупив для своего заведение продуктов для готовки закусок, подаваемых гостям её бара. Да и заглянет по дороге к Эльканам. Глядит Малька, в руках у Оны корзина полная зелени и начинает отнекиваться: зачем, мол, с какой стати? А Ону не отговорить: берите-берите, я оптом покупала, дешево вышло. И потом, я ведь не буду давать вам , то где можно усомниться в вашем кашруте. Это ведь только петрушка да морковь, да вот еще укропчик какой сегодня красивенький и душистый – как не поделиться с хорошими людьми! Ну а Аудруите тем временем давно соскочила с телеги и шепчется с Ривкой в укромном уголке. Только и слышно звонкое: - ар ту жинай пасака апие Жальчу каралене, Ривките? – ня, Аудритя, аш не жинау токя пасака , мяс туримя киту: мегилат Эстер, ахад гадья.(- А ты знаешь сказку про Эгле - королеву ужей, Ривките? -Нет, Аудрите, я не знаю такую сказку, у нас есть другие: про царицу Эстер, про одного козлёночка).   
Жизнь при Советах для евреев складывалась неважно. Ремесленников тут же объявили нежелательным классом и заставили объединяться в артели, в которых тут же назначалось лояльное большевикам руководство. Но самое главное – молельные дома приказали распустить и разрешили молиться только в единственной не закрытой в городе центральной синагоге. Литература на языке идиш тоже оказалась под запретом. Короче, с еврейскими свободами было покончено – дело швах. Да и литовцы – предприниматели оказались связанными по рукам и ногам:  куда ни ткнись – одни запреты и экспроприация. Наша знакомая Она уже несколько раз получала предупреждение о необходимости свернуть свой «подпольный»  бизнес, поскольку торговля пивом и прочим алкоголем является монополией советского государства.  И каждый раз собирала кой-какие драгоценности, а то и увесистую пачку молоткастых рублей и несла кому надо, чтобы отсрочили исполнение решения по ликвидации «незаконного притона»,  как прямо и значилось в соответствующем постановлении горсовета.
Приспособление к жизни «под советами» длилось целый год.  В конце многие даже стали ориентироваться как выживать в этой новой жестокой обстановке. Моисею разрешили организовать государственную часовую мастерскую, в которой он занял должность управляющего и главного специалиста в одном лице.

Акт второй. Беда.

Катастрофа не заставила себя долго ждать.
- О вей, Моше, Моше!  Что это за вой,  что за грохот среди ночи,  дети перепугались вскочили, кричат!!! – Заходится стенаниями Малка - жена тельшайского часовщика Моисея Элькана.
- Господь всемогущий, Малка – беда, беда, это – война!  О , как я знал, как я знал:
Не сговорятся Гитлер со Сталиным, нет.  Теперь нас ждет тоже,  что случилось с евреями Польши, беда, Малка, беда!
- Да что ты зарядил одно и то же «беда, беда». Мужчина ты или нет, Моше, не узнаю тебя!  Надо спасать детей, семью спасать, а ты распричитался,  как баба!
- Ты права,  Малька, ты права!  Веди детей быстренько в подвал, а я тут попробую понять что происходит и тогда решим , что делать. Но если что, то ты знаешь как поступать с детьми. Немцам ни в коем случае не доверяйся, прячь детей у верных местных людей, такими как твоя подруга Она.  А лучше определи Ривку и  Амика по разным адресам, так проще будет их  укрыть от недобрых глаз.
- Меня арестовали в первый же день вступления немцев в Тельшай.  Сделали это просто и бессшумно. Просто пришли двое в штатском из местных в сопровождении вооруженного эсэсовца и объявили, что я подлежу аресту и принудительной работе по специальности в  интересах германского рейха. После ареста и многочисленных  перевалок я оказался в Дахау – лагере под Мюнхеном, где содержались заключенные  разного рода. Тут были и военнопленные, и подданные Германии, заподозренные в подрывной деятельности, а так же , как ни странно – евреи, в основном мужчины , носители так называемых «полезных рейху специальностей». Дахау изначально не являлся лагерем смерти, а скорее имел функцию экспериментальной тюрьмы. Если там и занимались насильственным умервщлением, то в основном в «исследовательских целях», то есть – для чудовищных медицинских опытов, либо для отработки технологий массового уничтожения,  который затем внедрялись на других «фабриках смерти», например в Освенциме (Аушфиц). Но главная функция заключенных, все же , заключалась в квалифицированном труде в критических для оборонной промышленности отраслях. Меня, как опытного часовщика, заставили работать на одном из предприятий Мессершмита, входившего в длинный список производственных филиалов Дахау. И везде, где требовались точные механизмы: в самолетных часах, таймерах зенитных и торпедных снарядов, в часовых бомбах и в любых измерительных устройствах, там такие специалисты, как я, были просто незаменимы. Мы работали в две-три смены, на износ. Бывали дни, что падали от усталости, теряли сознание от истощения. Но под страхом смерти, снова и снова нас гнали на работу из переполненных зловонных бараков: утром туда - вчером обратно, как стадо безропотных овец или коз. В конце-концов я не выдержал  и заболел. Но никто не хотел признаваться в своем недомогании. Особенно связанном с потерей работоспособности. Это был бы конец. Мои надзиратели, однако заметили, что эффективность моего труда постепенно снижается. И наконец, я так ослаб, что они решили вывести меня из «команды» и отпраить в другой филиал. Страшно подумать что ждало меня далее, но тут неожиданно пришло спасение.
Я, переведенный в другой барак угрюмо качался на нарах, ожидая своей судьбы. Силы и физичекие и моральные постепенно меня оставляли и я был на грани отчаяния. Но тут меня вызвали к замкоменданта лагеря и зачитали мои данные из лагерного гросбуха с требованием подтвердить, всё ли там правда. Я подтвердил. А затем последовал вопрос, правда ли, что я имею шведское гражданство и что у меня там проживает семья? Я тут же вспомнил Двореле с Йоселе и снова подтвердил. А дальше всё полетело, как в ускоренном фильме:  поздним вечером меня отвезли в Мюнхен и передали в руки шведского консула, затем с дипломатическим экскортом перевезли в Венгрию а далее   -  самолётом я очутился в Стокгольме.  Все произошло так молниеносно, что Двореле не успела получить известие о моей экстрадикции из Германии, а меня больного и сильно ослабшего духом поместили в каком-то временном иммиграционном сборнике. На третий день прямо во двор этого центра влетели взволнованные Двореле и Хаим. А за их спинами топтался возмужавший, бородатый, трудноузнаваемый Йоселе . И все мы плакали и не верили тому что происходит.  Тут-то, наконец, я понял какую роль они сыграли в моем освобождении. Да благословит Всевышний наших еврейскких детей!
 - Ах, Двореле,! Что делала Двореле все эти годы? О, моя девочка,  моя старшенькая «а клюгине», наша Двореле. Все эти годы она со своим Хаимом неистово искала пути спасения своей семьи, попавшей  в когтистые лапы нацистов. Йоселе вырос, стал совсем взрослым  и  подключился к беготне по инстанциям.  Все они стучались во все двери, сходились с самыми разными людьми,  лишь бы как-то продвинуться в деле поиска и спасения родных,  попавшим под власть ненавистников еврейского народа. К счастью в Швеции  хотя бы  было с кем говорить на эту тему. Там с самого начала гонения на немецких, а затем голандских , датских, норвежских евреев предпринимались попытки принять,  разместить беженцев. Работали целые организации по спасению всех кого только можно,  тем более граждан самой Швеции,  тем или другим образом оказавшихся в захваченной нацистами Европе. Да, ей удалось вытащить меня из Дахау :  благодаря ей я попал в знаменитый список Бернадота и был передан в руки шведского консула в Мюнхене задолго до возникновения плана полного уничтожения лагеря Дахау.  Ах, как прозорлива была Двореле, когда настаивала чтоб мы все подали на шведское гражданство тогда – весной 1940-го!  Позже ей удалось превратить эту запись в формальное разрешение и, в конечном счете,  в основание для  ходатайства за всех нас по линии Джойнта, как за подданных Швеции, случайно оказавшихся в зоне оккупации. Только вот  следы Малки с младшими детьми, скорее всего оставшихся в Литве,  Джойнт  отыскать  так и не смог.  И все что нам с Двореле осталось, это молиться за их души и верить, что хоть кто-нибудь чудом выжил и просто не знает как нас искать. Нет, нет никаких  сил поверить, что все они погибли. А если убиты, то как это случилось. Даже, чтобы подать заявку в израильский музей памяти Яд ва Шем, необходимы свидетельства, что люди действительно пали жертвами нацистких палачей, умерли в лагерях или при других обстоятельствах, порожденных оккупацией и  геноцидом. А у нас на руках никаких свидетельств, никаких документов, никаких зацепок. Вот исчезли с лица земли мать и двое несовершеннолетних детей и делай тут что хочешь. Господи наш всемогущий, дай хотя знак какой, пошли какого-нибудь свидетеля, чтобы хоть что-нибудь узнать об их судьбе! Молчишь. Я знаю, не мы одни потеряли близких, не все мы сгорели в котле Холокоста. Есть еще более страшные истории, сердце не выдерживает даже думать о том, что на самом деле произошло с евреями Литвы за эти страшные четыре года !  В Вильнюсе практически всех обитателей Гетто  вывезли на Понары и там расстреляли и затем долго жгли на кострах убиенных, выкопаных из братских могил, заметая следы чудовищного преступления. И только там около 100 тысяч погибших. Каунасское Гетто ликвидировали расчетливо и хладнокровно, планомерно расстреливали людей под прикрытием стен старых фортов. Подобное творилось в нашем Тельшае и во всех районных центрах Литвы, откуда свозить евреев в Вильнюс и Каунас было менее удобно, чем уничтожить и закопать в местных оврагах , а то и специально вырытых рвах. Так в каком же из этих рвов покоитесь вы, наши родные, если убиты? Так в каких же краях скитаетесь, если чудом удалось спастись и вам?

Акт третий. След.

Диалог отца с сыном. Мальме 1986 год:
- Йоселе, подойди ко мне , дорогой мой сынок!  Вот что я скажу тебе, свет очей моих,  надежда рода нашего, продолжатель дела, которое издревне считалось гордостью фамилии и передавалось из поколения в поколение. Ты теперь – очень хороший часовщик. И не только. Благородный Берл научил тебя нашему ремеслу так, что ты, пожалуй, превзошел меня и профессионально и по умению поставить дело, а так же по умению  распорядиться капиталом так, что всем  твоим потомкам будут открыты широкие возможности устраивать свою жизнь согласно велению сердца и способностям.  Но вот еще одно дело осталось за нами, сынок. И оно, как камень на сердце, как тяжелый долг обременяет моё сознание, угнетает мою совесть и не дает мне покоя ни в тиши каждой ночи,  ни в суете каждого божьего дня.
Ты видишь, как силы оставляют меня.  И хотя я,  баловень судьбы, несмотря на лишения успел прожить немало лет, но есть кое-что такое, что я все-таки не успел. И ты знаешь о чём веду  речь.
Далее Моисей просит сына наведаться в Литву, потому что, кажется времена меняются и большевики отходят от репресивной политики, дают больше свобод. Иоселе выполняет просьбу отца , садится за изучение подзабытого литовского языка, посещает Тельшяй, а также  по настоянию отца  находит  дом Оны – бывшую придорожную корчму, -который теперь принадлежит людям, ничего не знающим о событиях происходивших в этих местах во время Остланда. Он уговаривает людей вспомнить, не остались ли в доме какие-то предметы от предыдущих хозяев и тогда те приносят с чердака настенные часы, некогда роскошные, а  теперь неисправные, покореженные, имеющие жалкий вид. Люди сказали, что часы каким-то чудом не оказались на свалке, ибо новый хозяин почему-то посчитал, что со временем они могут превратиться в антикварную ценность, но так и завалялись на чердаке. Йоселе сказал, что как часового мастера его заинтересовал этот экспонат, хотя скорее всего большой ценности, как антиквариат они собой не представляют. И хотя ему не кажется большим успехом тащить громоздкий предмет с собой в Швецию, но ради профессионального любопытства он мог бы заплатить несколько долларов за не подлежащие ремонту , никому уже не нужные настенные часы.  Впрочем, хозяева долго не торговались, было время полной неопределенности, когда все были озабочены добычей западной валюты,  а та двадцата «зелененьких» , которую предложил Йоселе показалась им целым состоянием. Больше Йоселе  в этой поездке не удалось узнать ничего такого, чтобы пролило хоть какой свет на судьбу его матери, младших сестры и брата. Так он и вернулся к умираещему отцу с рассказом о бывшей придорожной корчме,  в которой живут приезжие люди, совершенно не связанные с прошлым тамошних мест.  Но, зная, что отец был знатоком часов тех времен и, полагая что тот, может быть, имел дело с именно этим экземляром, вот и решил привезти ему этот экспонат как свидетельство, что он действительно старался переспросить как можно больше людей, могущих вспомнить что-то о делах и людях того страшного времени. Но тщетно, ни свидетелей, ни архивных документов, бросающих хоть лучик света на участь его матери, а также младших сестры и брата обнаружить не удалось. 
И тут произошло чудо! Отец, будто получив дозу допинга, прямо подскочил на кровати. – Йоселе! Да  это же след, это же верный след! И Моисей заплакал, плечи его затряслись от рыданий. Йоселе стоял пред ним как зачарованный, ничего не понимая.
Старый Тельшайский часовщик узнал часы.
- Да ты понимаешь Йосесле,  где ты побывал. Ты ведь разыскал дом, куда Малька повела прятать Ривочку, сестричку твою младшую! Нет, зря ты остановился в поисках. Надо было все там перерыть, проследить всю цепочку хозяев дома. Ведь не может же быть, чтобы приобретая недвижимость человек совсем не интересовался, кто в нем проживал ранее. А в начале войны хозяйкой дома и пивбара при нем была некая Она. Она Адрюшкене, как сейчас помню. И эти часы висели у нее в гостевом зале на самом видном месте. А я их одажды починил. Вот какое свидетельство ты привез мне сынок. А ты говоришь: никаких следов. Это же «Часы Времён».
- О часы, простые настенные часы из прошлого! Когда-то я починил вас и дал вам новую жизнь. И вы шли и честно отсчитывали время,  которое для вас – всё ритм, да тот же цикл, да тот же бой в отведенные интервалы. И вы бы шли и шли, если бы люди жили мирно и размеренно и так же как вы радовались спокойному порядку вещей. Но увы, люди не могут без бунта, без безумия и ненависти, без насилия и мести. Вот вы получили какой-то удар, скорее всего вас сбросили с крюка на котором вы крепились к своему постоянному месту на стене. Вам нанесли увечья, вы остановились, вы умерли, хотя время продолжало идти и идти вперед уже без вашего участия - само по себе. Потому что можно остановить или разрушить часы любого устройства, но время остановить невозможно. Ибо рукотворные часы – только жалкое подобие Часам Времён, запущеных Творцом всего сущего в мире.  Я мог бы вновь исправить вас, Часы из дома Оны Андрюшене, но зачем, зачем мне это делать?  Вы теперь более ценны как экспонат, как памятник, как след, по которому нам еще предстоит пройти назад по шкале времени, против хода Часов Времен, чтобы узнать что произошло с людьми, которых вы возможно видели со своей стены, пока были живы. Ах как мне хочется упасть на колени и возопить: «Часы Времён, Часы Времён! Пойдите вспять, пойдите вспять!». Да только боюсь гнева Господня, который не для меня одного запустил вас и не для коленопреклонения и подмены его самого, а для установления вселенского порядка, согласно которому вращается всё, как это сказано в молитве «кол нидрей».

Моисей умирает в 1990 году, когда Литва провозгласила независимоть от СССР.
Далее Моисей периодически возникает в глубине сцены и держит в руках настенные часы, привезенные сыном из Жемайтии. В эти моменты  раздаются его монотонные причитания, обращенные к часам: «Часы Времён, Часы Времён, пойдите вспять, пойдите вспять!»

Эпилог.

Семидесятипятилетный Йоселе, выполняя предсмертную волю отца, отправляется в Литву во второй раз только в 2002 году.
Никакие поиски в Тельшяйском районе, ни рытье в местном архиве не продвинули его и на сантиметр к разгадке тайны его близких. Вот он перед вылетом решил остановиться в Вильнюсе на несколько дней. Может быть в Литовском Государственном архиве обнаружится хоть какая зацепка? И зацепка нашлась. Оказывается в журнале прибывших в гетто "невиленских" евреев числится некая Малка Элькана с малолетним сыном Амосом. Их история, воспроизведенная воображением Йоселе а также  на основании высказанных некогда догадок отца Моисея, представлялась таковой. Малька, согласно указанию мужа, решила устроить Ривку и Амика по разным адресам. Ривка, как теперь понятно, попала к Оне и далее её след затерялся. А с Амиком Малька пыталась с помощью местных хуторян перебратья подальше в лесистую и озерную глушь Литвы, но по пути их выдали, арестовали и направили в Вильнюсское гетто. А там, скоре всего, их ждала учать большинства. И все же, Иоси надеялся узнать больше подробностей, поэтому и решил не спешить с возвратом в Швецию. 
Вызвал также в Вильнюс свою красавицу жену Сару, с которой за долгие годы счастливой совместной жизни  они вырастили шестерых замечательных детей. Ну кто может им помешать с чистой совестью немного развлечься в столице бывшей родины Йоси , в маленькой стране, которая стала одним из новых членов Евросоюза и сегодня вполне пригодна для комфортного и весьма недорого туризма?
Те более, что Сареле – дочь евреев - выходцев из России , свободно владела русским языком, что могло помочь их общению в этом пока еще вполне интернациональном городе, где до сих пор население владет русским лучше чем английским или немецким, языками более доступными для Йоселе, чем даже слегка оживленными из детской памяти идиш или литовским. Русского Йоселе вовсе не знал.
В один из солнечных весенных дней они проходили по центральной части города, где на перекрестье улиц Вильняус и Клайпедос стоит костел Екатерины , а слева от него – небольшой проходной скверик с бюстом польского композитора Станислава Монюшко.
Говорят, что постамент под этот памятник был «одолжен» у самого А.С. Пушкина, бюст которого независамя Литва выдворила с престижной площадки у кафедрального собора, но поступила все же дипломатично, передав его в ведение усадьбе музею семьи Пушкиных, что в пригороде Вильнюса Маркучяй. Площадка вокруг С.Монюшко была заполнена танцующими народные литовские танцы под небольшой оркестрик из скрипки (удивительно, по внешности скрипач был чистым китайцем), кларнета и аккордеона.  И такое заразительное было это свободное изъявление народного творчества, что Сареле подхватила Йоси за плечи и заставила пуститься в пляс , подражая как могли этим беззаботным, как казалось, народным энтузиастам. Одна из них, видимо из самых заводил, приблизилась к Сареле и что-то приветливо произнесла. Сара , естественно, ничего не поняла и спросила по-английски : в честь чего такое гулянье?  Тут женщины оставили танцы, вышли из круга и попытались завести разговор. Вот и  пригодился русский язык, который, как мгновенно выяснилось, был одинково доступен каждой.
Новую знакомую Сары звали Римой . Она рассказала, что группа танцующих приехала из Жемайтии и что согласно традиции они устраивают такие фестивали в укромных уголках Вильнюса  по нескольку раз в году. Что это у них самодеятельный танцевальный кружок и что всем от этого, как видите,  прикольно. Рита , конечно же, поинтеросовалась кто и откуда. А когда узнала, что евреи, разыскивающие следы погибших от  Холокоста  родных в Тельшяйском районе сразу как-то напряглась и после нескольких отвлеченных фраз заявила следующее.
- А знаете, моя бабушка-католичка была убита литовскими националистами за то, что спасала еврейскую девочку из Тельшяйского гетто.
Йоселе наблюдал за разговором и не очень беспокоился о том, что ничего не понимает.
Правда, до того момента  пока не увидел,  как насторожилось лицо Сареле после одной из фраз произнесенной незнакомкой. «Бабушка! Ба-буш-ка!».  Нет, это русское слово знают все даже в заморской Швеции,  где так  русские иммигранты называют свои кафе, рестораны, магазины русских сувениров и бог знает еще что, зная что именно его необычное благозвучие быстро въедается в память и создает определнный шарм восприятия чего-то тёплого и мягкого.
- Аш атсипрашау, юс сакетя "бабушка" - "мано мачюте", курио, ка "мано мачюте"?
(Простите, вы сказали "бабушка", чья ,какая бабушка?) - вдруг, не представившись обратился Йоселе к незнакомке по-литовски.
-Ах, Рима, какая оплошность, я не представила вам своего мужа Иосифа! – Быстро находится Сара, внезапно оказавшись в незнакомой языковой среде. Он не знает по-русски, но может на вашем родном, мне кажется, неплохо говорить.
А Иоселе как будто вовсе не слышит, но только видит,  как взлетает над крышами Вильнюса,  некоторое время парит под облаками и , наконец приземляется во дворике той самой корчмы,  где он обнаружил настенные часы, котороые произвели такое впечатление на старого часовщика Моше - его отца.  И вот он разговаривает с какими-то людьми, назвавшимися свидетелями событий, имеющих прямое отношение к многолетним поискам его семьи.  И вот у него на руках документы, записи из протоколов окупационных властей а затем и советских органов. Имена, даты, обвинения. И вот цепочка расследования приводит его в Израиль, где он встречает некую пожилую женцину, которая оказывается его сестрой – Ривкой. Она поменяла и имя и фамилию, но тоже упорно разыскивала следы  их общих матери и брата.И что ей удалось собрать об их гибели достаточно сведений, чтобы внести их имена в списки Яд Ва Шем. А вот про остальную семью, которая спаслась в Швеции, она ничего не знает. Потому что была слишком маленькой, чтобы что-то запомнить кроме того, как сама невероятным образом выжила, скрываясь в деревеньках тельшайского района до окончания войны. Но это совсем другая история, которую еще только предстоит вплести в историю его семьи. Семьи тельшайского часовщика, придумавшего странное название настенным ходикам, которые однажды взялся починить: «Часы Времён».

Источник илюстрации указан на самом изображении.