О моих предках, живших на земле ветлужской

         Более тридцати лет прошло с того ноябрьского дня, но память не ослабевает, и каждый год я вспоминаю - каким он был, этот день - 17 ноября 1983 года. Снег шел целые сутки. Густой, тяжелыми хлопьями он покрывал землю, которая обрастала  глубокими, рыхлыми сугробами. В этот день умер мой отец. И хотя мы с сестрой знали, что он неизлечимо болен, смерть застала нас врасплох. Как впрочем, и всегда - всех и каждого, когда приходит эта весть, действительно, как снег на голову. Умер отец, не мучаясь, не в постели, а в дороге, поехав в отдел кадров своей последней работы, чтобы уволиться подчистую.

Утопая в глубоком снегу, мы с другом идем за молчаливым, угрюмым и безразличным к людским утратам человеком. Скорбь перемешивается с необходимыми траурными делами. Среди сосен могила моей матери, туда-то мы и идем – выбрать место для могилы отца. Но человек, сопровождающий нас, говорит о чем-то совершенно непонятном для меня в эти минуты. Он говорит о том, что рядом места еще для одной могилы не хватит, совсем невозможно это устроить, очень трудно будет копать потому, что песок около сосен еще не промерз, и осыпавшись, может нарушить старую могилу. Но после того, как я сказал, что в накладе и в обиде он не станется, пусть только постарается сделать все как положено, человек оживляется и говорит, что будет так, как я хочу, и просьба похоронить отца рядом с матерью уже не кажется ему невыполнимой и невозможной. Так уж устроено на земле, что жизнь и смерть всегда рядом: кто-то зарабатывает на жизни, кто-то на смерти.

Сам не понимаю, почему всегда вспоминается именно это. В те скорбные дни ничего не значащее для меня событие. А все остальное, последовавшее за этим – прощание, чьи-то траурные слова, яркий снег между деревьев, троекратный салют над могилой, поминки в столовой – проходит в каком-то замедленном грустно-тоскливом сне. Который еще не наполнен предчувствием одиночества…

А часы мерно и равнодушно отмеряют уходящие минуты, часы, дни. Проста и банальна фраза – быстротечно время. Но более, пожалуй, безжалостна. Уходят в бесконечность родные люди – мама, отец, но память о них живет во мне… А одно из предначертанных дел на земле – оставить память не только в своем сердце, но и передать ее тем, кто придет на смену тебе – дети, внуки. И так из поколения в поколение. И возникают мысли – кто мы? Какой след оставляет наш род на грешной земле? Где проходили пути семьи нашей?

Я никогда особенно не верил в Бога. Перефразируя постулат древних, лишь скажу, что время нашего поколения несло свои нравы и свои идеалы… Так нас воспитывали. Но в последние годы мысли мои наполняются тягой к духовной жизни, несмело, но душа ждет радости от общения с Богом. И пока это не стало главным смыслом моей жизни, но все свои дела я стараюсь начинать с именем Господа. Вот и сейчас то, что я задумал – написать о прошлом нашей семьи, о предках, когда-то живших на земле Ветлужской – пусть свершится с Его благословения. И прошу я Творца вразумить пришедших за мной на эту Землю не забывать о тех, с кого начинался наш род. Помнить о предках своих, кому мы обязаны появлением на этот свет.

«Жизнь свою, дойдя до середины»… Но я не о том, что было у Данте, а о том, что в середине своей жизни довелось мне побывать в деревне Югары, где родились мои мама и отец. В Варнавинском районе Нижегородской области. В местах, где все пропитано русским духом, русской деревней, русским лесом… Лес подступает к самым дворам. К околице. А с угора, на котором раскинула деревня свою единственную широкую улицу, видна бесконечная лесная даль. Увидев дорогие мне места через долгие годы разлуки, я почувствовал ни с чем несравнимую грусть.
 
Неодолима тяга к ветлужским берегам. В Югары. С первого взгляда кажется странным и необъяснимым название старой русской деревни. Но странность топонимы проясняется, когда открываешь «Историко-географический словарь», составленный замечательным исследователем Среднего Поветлужья Николаем Галактионовичем Тумаковым. Правда, в современной картографии деревня обозначена, как Югары, а исследователь дает свое название и предположение его образования: «Югоры – деревня Варнавинского района. Старое селение. Деревня расположена на старом тракте, соединявшем Варнавинский монастырь с Макарьевско-Унженским. По мнению Василия Смирнова, автора статьи «Население Костромского края» из сборника «Прошлое Костромского края», это название указывает на то, что здесь жили угры».

Кто же такие угры и откуда они здесь оказались? В «Ветлужских очерках» Н.Г. Тумакова читаю: «Но кроме марийцев, чувашей, мордвинов через нашу территорию в первом тысячелетии проходил еще один народ – это угры. Угры родственны вогулам, остякам, жившим в Западной Сибири, и зырянам и пермякам (коми), жившим в северном Приуралье. Предки угров жили на реке Оби и Иртыша на границе леса и степи. В первом тысячелетии угры, теснимые с востока и юга тюркскими племенами, двинулись на запад к средней и верхней Волге, прошли через нашу местность, а в 898 году прошли мимо Киева и на среднем Дунае организовали венгерское государство».
 
Этот вывод подтверждается и в Малом Энциклопедическом словаре Ф.А.Брокгауза и И.А.Эфрона: «Угорская Русь, славянская страна, к югу от Галиции, ограниченная к северо-востоку и западу Карпатами, с юга рекой Тиссой. Население около 400 тысяч, известно под именем угрорусов, руснаков (в горах наз. верховинцами, у подошвы гор долянами), большая часть их униаты. До ХI века входила в состав Галицкой Руси, с XIV века отошла к Венгрии». Вот так и была образована  Восточная Европа – выходцами из Сибири.
Далее Н.Г Тумаков уточняет свои заключения следующими выводами: «Проходя через наши места, угры изменяли окончания марийских названий рек. Окончание «ва» - пермяцкие, а окончания «мя» - зырянские, окончания «нга» и «ура» - угорские и все они обозначают – вода». Это нашло отражение в истории заселения Поветлужья, в топонимике его речек, отдельных местечек, в названии селений. Это подтверждают и археологические находки, сделанные учеными при раскопках древних городищ Поветлужья».
 
А одно из сел Варнавинского района до сих пор носит название Лапшанга, и расположено оно на реке с точно таким же названием, являющейся притоком Ветлуги. Приходилось мне в далекие шестидесятые годы прошлого столетия рыбачить на реке Лапшанга. Ловил я в ее омутах налимов. Мой дядя Соловьев Василий Михайлович жил в те годы в селе и дом его стоял недалеко от берега реки.
 
Деревеньки в ветлужских лесах раскинулись недалеко одна  от другой – километрах в трех- пяти. Названия незатейливые, говорящие сами за себя, исконно русские – Горки, Кресты, Поляки, Бархатиха, Поспелиха, Неколючиха, Коровиха, Жилиха, Непогодиха, Выползиха, Елевая Заводь. В «Историко-географическом словаре» Н.Г. Тумаков дает объяснения названий некоторых из них:
«Корелиха – деревня Варнавинского района. Старое селение. Есть мнение некоторых авторов, изучавших историю заселения Поветлужья, что здесь жили корелы, и это послужило основанием для названия селения, время основания которого определяет - XVII век.

Горки – деревня Варнавинского района. Старое селение, выросшее на важной дороге между Варнавинским монастырем и Макарьевским (Унженским). По записи дозорной книги за 1617 год здесь уже стоял починок «Горка», имевший два крестьянских двора. Название дано, вероятно, по реальной местности. Починок быстро рос. Старая монастырская дорога в XVIII веке стала государственным почтовым трактом между уездными городами: Варнавин – Ветлуга – Макарий на Унже. В деревне возникла почтовая станция, а потом деревня стала центром Шудской волости Варнавинского уезда. (Шуда – марийское слово, обозначающее трава.)».

О ветлужских местах рассказано в одной из книг эпопеи о жизни старообрядцев писателем П.И.Мельниковым-Печерским, написанной в 1871–74 годах, которая называется «В лесах». Не могу отказать себе в удовольствии от чтения страниц о ветлужских местах и процитирую довольно значительную выдержку из этой книги, потому что в ней очень характерный рассказ о крае, который дорог моему сердцу, в ней приводится довольно подробное описание средневетлужской стороны шестнадцатого – семнадцатого веков.

«Леса, что кроют песчаное Заволжье, прежде сплошным кряжем между реками Унжей и Вяткой тянулись далеко на север.
Там соединялись они с Устюжскими и Вычегодскими дебрями. В старые годы те лесные пространства были заселены  только по южным окраинам – по раменям – вдоль левого берега Волги, да отчасти по берегам ее притоков: Линды, Керженца, Ветлуги, Кокшаги. По этим рекам изредка стояли деревушки, верстах на двадцати одна от другой. Тамошний люд жил, как отрезанный от остального крещеного мира. Церквей там почти не было, и русские люди своими дикими обычаями сходствовали с соседними звероловами, черемисой и вотяками, только языком и отличались от них. Детей крестили у них бабушки-повитухи, свадьбы самокрутки венчали в лесу вокруг ракитового кустика, хоронились заволжане зря, где попало. «Жили в лесу, молились пенью, венчались вокруг ели, а черти им пели» - так говаривали московские люди про лесных обитателей заволжского края».

И далее. «С семнадцатого столетия в непроходимые заволжские дебри стали являться новые насельники (от слова «население» - авт.). Остатки вольницы, что во время самозванцев и ляхолетья ( от слова ляхи – поляки – авт.) разбоем да грабежом исходили вдоль и поперек чуть не всю русскую землю, находили здесь места безопасные, укрывшие удальцов от припасенных для них кнутов и виселицы. Беглые холопы, пашенные крестьяне, не смогшие примирится с только что возникшим крепостным правом (оформленным окончательно Соборным уложением в 1649 году – авт.), отягощенные оброками и податями слобожане, лишенные промыслов посадские люди, беглые рейтары, драгуны, солдаты и иные ратные люди ненавистного им иноземного строя – все это валом валило за Волгу и ставило свои починки и заимки по таким местам, где до этого времени человек ноги не накладывал. Смуты и войны семнадцатого века в корень расшатали народное хозяйство; неизбежным последствием явилось множество людей, задолжавших в казну и частным людям. Им грозил правеж или вековечное холопство; избегая того и другого, они тоже стремились в заволжские леса. Тогда-то и сложилась пословица: «Нечем платить долгу, дай пойду за Волгу».

Писатель П.И.Мельников-Печерский дает очень точное и достоверное описание того, какова была закваска населения заволжских лесов, а я, принимая это за истину, смею надеяться и утверждать, что и моих предков тоже.

В лесном нижегородском Заволжье нет более привлекательного места для заядлых охотников, рыбаков и грибников, чем Варнавинский район. Почти семьдесят процентов территории района покрыто лесом, поистине первозданным, а с севера на юг территорию района пересекает удивительная по красоте река Ветлуга с многочисленными старицами и озерами. В упоминавшемся мною «Малом энциклопедическом словаре», изданном в 1907 году, о Варнавинском уезде помещена небольшая статья, кратко и емко характеризующая эти места: «…ровная плодородная местность; под лесом 70% всей площади уезда, огромный сплав лесных материалов по р. Ветлуге и ее притокам, лесные промыслы, пчеловодство».

Об истории возникновения Варнавина рассказывает еще один подвижник-краевед Поветлужья М.А. Балдин. В его историческом очерке «И у нас были храмы и парки» читаем: «…оценка роли христианских монастырей в освоении новых земель справедлива и для Ветлужского края. Варнавино – это Варнавинский монастырь. Его роль в освоении русскими Среднего Поветлужья несомненна…».

Известно, что еще в XIV веке Поветлужье было марийским. С присоединением в этом же веке к Москве Галичского, Великоустюжского и Нижегородского княжеств привело к столкновению Москвы с марийско-татарскими правителями. Через Поветлужье совершаются частые набеги татаро-марийских отрядов на русские Заволжские города и ответные походы московских дружин в Заветлужье. Существовавшие по Ветлуге марийские поселения разорялись. В 30-тые годы XV века татарские ханы признают Поветлужье за Москвой. Река Ветлуга стала служить границей между Московским и Казанским государствами, а существовавшие марийские поселения с правого берега Волги переселяются в Левобережье.

Однако заселять свободные по Ветлуге земли русские крестьяне долго не решались. Согласно сохранившимся документам, в числе первых русских поселенцев в районе Среднего Поветлужья был образованный священник иерей Варнава из города Великий Устюг. Он прибыл на Ветлугу в середине XV века как миссионер с христианскими книгами, с иконами и основал на ее берегу скит – уединенную обитель отшельника в глуши. И уже в начале XVI века в окрестностях обители, к тому времени ставшей Варнавинским монастырем, появляются первые русские починки или заселенья. Расчищались и выжигались на прилегающей к монастырю участки местности под новые пашни или, как их называли, кулиги, т.е. лес, выжженный под пашню. Московские великие князья, заинтересованные в заселении русскими пограничного Ветлужского края, закрепляют за Варнавинским монастырем большие земельные угодья. Так Василий III своей грамотой от 1530 года жалует монастырю возникшие здесь семь крестьянских починков и земли «от Вола реки до устья Усты реки по обе стороны Ветлуги реки со всеми угодьи». Иван Грозный новой грамотой от 1551 года подтверждает пожалования своего отца Варнавинскому монастырю.

В 1617 году при новом дозоре в Лапшангской черной волости было уже 108 деревень и починков, 280 крестьянских и бобыльских дворов и 319 жителей мужского пола, а всей пахотной земли намерено около 620 казенных десятин.

Попав по воле царя в 30-тые годы XVII века под власть помещиков, ветлужские крестьяне обязаны были платить денежный и натуральный оброк своим господам. Кроме непосильного оброка помещикам, крестьяне были вынуждены откупаться и от господских приказчиков, которые были в вотчинах полновластными хозяевами.

Не случайно уже в 1670 году ветлужские крестьяне активно включились в разинское движение, разгромили здесь все господские дворы, изгнали своих приказчиков и избрали своих старшин. Восстания против помещичьего гнета имели место в Поветлужье и в XVIII и в XIX веках.

Переселявшиеся в Поветлужье из лесного Галичско-Унженского края русские принесли с собой опыт постройки деревянных храмов и жилых курных изб. В основе этих строений лежала простейшая конструкция бревенчатого сруба, состоящего из венцов, рубленных в угол, в лапу или в замок. Они имели форму четвериковой клети с двухскатной крышей, которая поддерживалась застрехами или курицами. Такие постройки назывались клетскими. В жилых крестьянских курных избах печь была обращена в сторону лицевой, фасадной стороны дома. На фасадной стороне вырубались 2 – 3 маленьких световых окна, которые затягивались животным пузырем. Дымоволоковое окно делалось в боковой стене рядом с печью у самого потолка. После того, как печь истопят, и выйдет дым из избы, волоковое окно закрывалось. Жилые дома в деревнях имели однорядовое расположение. Уличная планировка деревень появилась в здешних местах на рубеже XVIII – XIX веков.

Неграмотное население края было сплошь суеверным. Живя среди лесной стихии, оно выработало в себе большую отвагу в борьбе с дикими зверями, но оставалось робким перед силами природы. Ветлужский охотник мог целыми неделями не выходить из лесу, один ночевать на звериной тропе  и вступать с медведем в единоборство с одной рогатиной. В то же время этот же охотник не мог переночевать одной ночи в бане, находящейся около деревни: боялся «шишиги» или «домового».
 
В 1870 году в «Нижегородском сборнике» (т.3) была опубликована статья священника Троицкого «Некоторые особенности в обычаях ветлужских жителей». Редактор издаваемого в Нижнем Новгороде сборника, действительный член и секретарь губернского статистического комитета А.С. Гациский написал к статье ремарку следующего содержания: «Почтенный автор, очевидно, увлекается своим пессимизмом, но, принявши за правило печатать в «Сборнике» материалы, мы, по необходимости, даем в нем место мнениям, которые и не разделяем, или, по крайней мере, причины которых объясняем себе другими логическими обстоятельствами. Доказательством же, что автор настоящей статьи увлекается своим пессимизмом, видим мы в том, что он рисует всё одними мрачными красками…»
 
Но, тем не менее, нам, живущим в XXI веке, т.е. через 150 лет после выводов священника Троицкого, будет интересно проникнуть в мир ветлужан, пессимистически показанный им. И вот что он пишет о суевериях, окружавших ветлужан в обыденной жизни, которым не было числа – так много их было в XIX веке у здешнего народа (все цитаты из статьи священника Троицкого даны в авторской редакции): «Наконец, народ ветлужский не беден и суевериями. Всякие болезни, на людях-ли, или на скоте, он привык приписывать порче, причиняемой недоброжелательством злобных людей; а потому, при всей своей наружной религиозности, он ищет, в подобных несчастных случаях, помощи не у Бога и опытного врача, а у знахарей и ворожеек, которые, наговаривая на воду, на соль и на квас, дают выпить или съесть наговоры эти, и, не доставляя, обыкновенно не малейшей пользы и облегчения в несчастии, обирают их и деньгами, и холстиком, и хлебцем и чем попало. В предохранении селения от постигшей окружающие местности заразительной болезни, наши православные тоже, прежде всего, прибегают к суеверным средствам спасения: заставляют девиц ночью опахивать селения вокруг, вытирают из дерева огонь и через него переходят сами и переводят всех приходящих в селение, в той уверенности, что язва через этот огонь не переходит. Чтобы предостеречь от порчи, во время свадьбы, жениха и невесту, кладут в карманы обоим по луковице, с воткнутою в неё булавкою, на которой и сосредоточится вся порча. Чтобы лучше велась скотинка на новой дворине, при переводе её в карман кладут горсть навоза из того хлева, откуда взята скотина и вываливают его на новом дворе или в новом хлеве. Но всех суеверных обычаев невозможно и перечислить, - так их много у народа».

В жизни ветлужан был, конечно, не только труд, были и праздники. Основанием для них служили церковные постановления. Каждое село и даже деревня имели своего святого или таинственную икону. В то же время праздновались и общехристианские праздники. В эти дни люди не только посещали церковь, но и ходили в гости к родственникам. Накануне престольных праздников каждый хозяин считал своим долгом пригласить в дом священника с иконами, которые приносились из церкви в деревню для молебна к часовни или в поле. После молебна все расходились по домам, угощались пивом или брагой. Затем гости и хозяева шли на улицу на избранное место. Где заводился хоровод.

Говоря о престольных праздниках, нельзя не упомянуть и статью священника Троицкого, который считал, что имеется «недостаток хозяйственной экономии в здешнем народе». Любящем послаще и посытнее поесть, да и выпить при любом случае не отказывается, что очень заметно ему было в престольные праздники, как участнику происходившего в эти дни.

Троицкий так и пишет: «Особенная роскошь и чрезвычайная трата денег, заметны у здешнего народа, во время годовых, престольных праздников. При всей недостаточности годового запаса хлеба, самый бедный крестьянин здешний осенью - обновки обращивает (направляет – авт.), по крайней мере, мешок ржи на солод, на пиво и сусло, до которых здешние обыватели большие охотники, так что, во всё летнее время, в редком порядочном доме не бывает или пива или сусла». Вместе с тем, священник и озабочен, как пастырь, что дети крестьян в престольные праздники видят пьянство родителей и тем воспитываются сами: «Дети крестьянские у нас, к сожелению, приучаются к бражничеству и пировне раным-ранешинько. В праздник пируют отцы и матери, пируют, на них глядя, и их детушки, шатаясь целыми табунами из дома в дом и непременно мальчики с девочками вместе, в одной компании, с 10 лет приучаясь к питью и иногда упиваясь до-пьяна, а родители, глядя на них, только любуются, восхищаясь их удальством».

Леса, окружающие ветлужские деревни, располагали местное население к различным лесным промыслам. Особенно доходным делом была зимняя порубка леса и вывоз его на пристани к рекам. В соковое время много снималось мочала, лыка, бересты. Как считает священник Троицкий, эти занятия местного населения «значительно ослабили главное, основное крестьянское занятие – хлебопашество. Как-быть, но самое то время, когда нужно вывозить навоз и пахать под пар, для озимого, ржаного посева, все мужчины, поголовно, уходили в лес, в мочальники; а паровая пашня земли производилась или женскими, или старческими, или даже детскими руками, отчего и хлебопашество шло здесь, большей частью, слабо и неудовлетворительно; а народ приписывал недороды хлеба худокачественности земли».

В ветлужском народе соблюдались строгие правила при создании семей. Парни никогда не женились раньше определенного законом возраста, т.е раньше восемнадцати лет. А если семейная нужда заставляла это сделать, то совершалось все по обязательному ходатайству в консисторию. Обычно такие ходатайства удовлетворялись. Далее цитирую священника Троицкого: «… а о невестах, не достигших 16-ти летнего возраста, здесь нет и слуха, потому что, как мужчины, так и женщины, в здешнем краю, развиваются физически не рано и, потому, вступают в брак те и другие, по большей части, в довольно-соответственном возрасте: от 19 до 23 лет. Не случалось встречать ни одного случая, чтобы сын здешнего крестьянина женился без воли и благословения отца; невесты же изредка посягают на замужество и без воли родителей, особенно, если нет в живых отца, а одна мать жива».

Отмечает церковный служитель Троицкий и положительные черты ветлужан: «Первый похвальный обычай большей половины здешнего народа, - это его религиозность и усердие к посещению храма Божия и, как следствие усердия к церкви, почтительность к духовенству, а, что всего достопримечательнее, - это примерное расположение к подаянию милостыни!» Тем не менее, он сетует, что при такой религиозности народа, все-таки имеет место и неуважение к духовному сану служителей церкви: «Поучения пастыря, направляемые против этих грубых обычаев (пьянства - авт), остаются не более, как голосом вопиющего в пустыне. Выслушавши их в церкви, народ только глумится на улице над проповедником. «Вишь, какой батька-то строгий: хочет запретить нам и гулять-то, и в беседы-то ходить!» Говорят за чистую прихожане, расходясь из церкви».

Считаю необходимым особо упомянуть и о местном наречии ветлужских жителей, которое и по сей день отличает население Нижегородской области. В.И. Даль в 1852 году в своей статье «О наречиях русского языка» особо отличает местное наречие, относя его к восточному. Обратимся непосредственно к статье: «К восточному, или суздальскому, владимирскому, нижнерусскому или низкому наречию должно отнести губернии: Владимирскую (с частью Московской), Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую, Казанскую, Симбирскую, Оренбургскую, в Костромской и Нижегородской заметна примесь северного… Костромская губерния еще более приближается к наречию Новгородскому: с нам, с вам, к нами и к вами, секчи, толкчи, пекчи; данныем, званныем, прежним; эк ён ломатся, хвататся; затем во многих местах пьют цай даже цвай с калацем; охотно берут прилагательное усеченное (глупа голова); переносят ударение: вы хотитё, глядитё; говорят ут вместо от, удеяло, утопок и любят частицу, чу. Цокают более от Костромы на юго-восток, на Кинешму, Юрьевец, к Варнавину». И особо выделено писателем ветлужское наречие: «По Ветлуге лесники говорят особым напевом, протягивая и расставляя иные слоги, с повышением голоса: зада-ай корму лошадьми-и; сверх того вместо «же», в прилагательных, произносят с, ц; завольский, ветлуцкий; тут есть так же сходство с говором вятским».

Вот как уходят глубоко корни моих предков в историю России. Вызывает сожаление лишь то, что, рассказывая об этом, я использую лишь источники и повествования литературного или публицистического характера. Практически нет опоры на живой повествовательный рассказ, нет ни одного реального документа, подтверждающего родословную – метрики или выписки из церковных книг. Все мои обращения в архив окончились неудачами или отписками. Вовремя не сознаем и не чувствуем мы связи с нашим историческим прошлым. Не интересуемся, не спрашиваем родителей, дедушек и бабушек о прошлых днях, а когда появляется интерес, зачастую не у кого уже и спросить. И только из книг и статей узнал я о том, что прошли по Ветлуге и угры, может быть, дав название нашей старинной деревне Югары. Потом места населялись переселенцами из Устюга, из Галичско-Унженского края, из Вятки. Перемешивались нации и народности, оставаясь по сути своей русским народом. Вот и складывается такое предположение, что исконные ветлужане, к которым я отношу и своих предков, образовались в результате длительной ассимиляции угров, чемерисов, древлян, вятичей…

Тайна возникновения нашего рода ушла со многими поколениями пращуров, выращивавших хлеб и лен, ловивших рыбу в реках и в озерах, добывавших зверя в бескрайних лесах на земле ветлужской. Память хранит воспоминания лишь тех событий, коснувшихся нашей семьи в двадцатом веке, о которых я узнал из рассказов матери, отца и близких родственников. Это и есть мое главное наследство, передать которое я обязан детям и внукам своим. О чем и написаны книги «Моя семья в XX веке» и «Мой отец – офицер».