Колечко

Как много теперь недужного,
страна, что большой трактир…
матрос на окурках улицы
радел за страну и мир:
«Построим и мы...
но прежде – буржуев –
пинком под стул».
 
Верейский вернулся…
хмурится
и шепчет мне
про Стамбул.
 
Чахоточна нынче вера,
и кашляет кровью друг,
так больно его манеры
напомнили Петербург…
 
Ходила я втихомолку
(колечко в сухой горсти)
на ближнюю барахолку…
но нет, не смогла,
прости…
оставила за перчаткой –
заштопана, но – изыск.
Во мне уже нет клетчатки,
чем будет питаться сыск?
 
Последнее и осталось…
попробую обронить
в колодезную усталость,
когда перестану – жить.
Твоё...
потому – бесценно,
с теплом из твоих ладоней,
такое нельзя – бесценить,
да мало ль кто
взглядом тронет…
 
Я книги отдать носила,
да разве, они в чести?
Сегодня встаёт «мессия»
на горло моё… и стих…
но вера дана по силе –
останется слово жить…
за тучами – город синий,
основанный не на лжи.
 
Смешно экономить юбки,
ладошкою приподняв…
Какой-то вчерашний юнкер
оттёр от толпы меня…
 
Зашторенных эмиграций,
я чую – не перемочь,
обрывком нездешней грации
спускается тихо ночь.
 
Бахрушинский света без…
и сыро, как в старом склепе,
тут днями «дают» ликбез,
и всем заправляет Ленин,
да титул его – не царский…
по-своему боголепен
лишь друг его – Луначарский.

Теперь о «насущном хлебе»...
готовим на керосине,
но как-то себя блюдём,
серебряная Россия…
мы все за черту уйдём…
 
Без света я вижу зорче –
и эта беда минует…
стихи набирают горечь
последнего поцелуя.

До хрупкости
перезвонной
малиновых куполов,
в рассвет над столицей сонной
окрасился цвет голов –
здесь эхо моей часовни
средь со'рока сороков…
снег падает
в межсезонье
з е р н о м
зоревых стихов.