Записки поэта прижизненные и посмертные

" Тем же, кому дал жизнь поэт, доступны переживания радости и страха, мужества и отчаяния, наслаждения и страдания. Искромётным или печальным карнавалом проходят вёсны и осени, годы летят перед ними как на крыльях или плетутся, точно с кандалами на ногах. Им знакома и юность, и взрослость, они были когда-то детьми, и вот они уже старики."
Оскар Уайльд "Критик как художник" (перевод А.Зверева)




        СЛОВО

...слово было в конце. В начале были чужие слова, брошенные словно дрожжи в мою сладкую дремоту. Они разбудили во мне какие-то внутренние токи. Забурлили и понеслись снизу-вверх пузырьки, как в бокале шампанского...

        БЫТИЕ

Всё в этом мире находит свой путь и свою силу. Лишь пустоцвет родится и умирает в дремоте. Мотылёк слетает к цветку, чтобы насладиться его нектаром. И, словно маленький бог, вдыхает в него убивающую жизнь. Блекнут и опадают лепесточки. Ветер уносит сухую память о них. Прах красоты втоптан в землю златогривыми стадами скакунов. И земля целует смерть своими чёрными старыми губами, пьёт вчерашнюю жизнь, и рождает завтрашнюю кровь. Бурлит или тянется вязко в зелёных жилах смутное чувство бытия. Из вчерашнего цветка рождается мысль и падает в землю семенем грядущего счастья.

может быть всё не так. но.
ядумаю, так должно быть...

        СУЩЕСТВОВАНИЕ

И наступает зима и сон. Тёплое лоно земли остывает, храня детей своих в отстранённом целомудрии спящей девы. Белизна смерти покрыла старые губы. Отец-Солнце равнодушно взирает из космоса на возлюбленную, укрытую саваном из серебряной парчи. Блеклое мужское око взирает устало с бледного лица небес. И всё, что живо ещё, плачет над разверзшейся ямой долгой ночи любви. Рыскают волки между безмолвными траурными колоннами. Поджимают хвосты и воют на жёлтый серп,не то символ любви, не то измены... А может быть они просто хотят прогнать этот жалкий свет с чёрного покрывала всеобщей скорби?

        МЫШЦЫ

Холодно зверю, будь он велик или мал. Холодно и страшно ему в пустоте печали. Лязг челюстей и вражда заставляют их забыть о любви, заставляют преследовать и спасаться, судорожно сокращая дрожащие мышцы.

Спят дети земли, страшась во сне лишь грядущего своего нерождения. И жизни пустоцветущей боится земля.

Только есть некие странные существа, которые, не ища смысла, времени или цели, разбивают горячим дыханием холод и неуют. Срывая с себя тяжёлые одежды, согревавшие их одиночество, бросают их на снег. Жгут тела друг-друга страстными поцелуями, освобождая из крови пламя, пожирающее слабеющие истомлённые мышцы. Колени вздрагивают в какой-то миг, и ноги не могут больше быть ногами. Тела, слившись в одно, обхватив судорожными корнями землю, раскачивают и толкают её вперёд, вперёд, вперёд...

И Земля нехотя повинуется их воле.Она медленно просыпается, как изрядно захмелевшая гетера, отдавшая душу свою и тело Морфею, брату Аида.

И то двуполое существо, подобно сводне, толкает землю навстречу суженому, отвернувшемуся, забывшему... Ласковыми мерными толчками, невнятным лепетом, стонами и слабым, будто предсмертным, отпускающим душу, выдохом из усталых губ. И вот застенчивая дева подходит всё ближе и ближе, потупив глаза. И он поворачивается... И видит, и обжигает жаждущим взглядом. И спадают белые одежды невинности, и под алой кровью скрывается млечный путь материнских ласк. Забыты учителя, забыты мудрецы, всё виденное и слышанное становится неверным и лукавым, и рождается новая правда...

        ЦВЕТОК

Так и я дремал, прислушиваясь к материнскому гулу. Я наслаждался весенним теплом, неясным томительным желанием, которое доверила мне жизнь. Я поворачивал своё лицо к доброму, сильному и горячему. Утро нежными руками расправляло мои лепестки. Я ждал. Я тянулся своими ладошками к пролетавшим мимо теням. Я пытался приманить их небывалым, как мне казалось, ароматом.

        ТАИНСТВО

Свершилось! ОНО...свершилось...
Тело моё вздрогнуло от прикосновения.
Восторг и радость!
Новое и неожиданное. Наверное это...
Я силился.
Силился раскрыть глаза.
Я хотел.
Хотел увидеть и понять.
Но срок не пришёл, и я любил кожей губ. Мне казалось, что сама вечность спустилась ко мне чтобы укрыть своим голубым покрывалом.

        ЧЕРВЬ

Стало вдруг темно и зябко. Да, темно, я почувствовал это кожей век. И ветер вдруг пригнул меня к земле. А то - моё, словно узнав родную стихию, оторвалось и с хохотом унеслось во мрак. И мне ещё долго мерещилась в том смехе боль... Но лишь потом, через много лет, когда я стал камнем, я понял, что это был просто хохот...

После дождя неминуемо приходит солнце. Если, конечно, это не последний твой дождь. Мне было печально, но светло. И, казалось, что жизнь прожита. И я ждал в себе зарождения жизни убивающей. И вдруг ощутил внутри, где-то у самого сердца, шевеление. Я затрепетал, но не знал ещё, радоваться мне или огорчаться. Но я верил. Верил, и потому больше радовался...

К вечеру открылись мои глаза. И я заглянул туда, где было моё сердце. Под ним шевелился большой чёрный червяк. Он как упырь прилаживался ко мне своим жадным ртом.

Мне стало грустно. Вместе с грустью пришла короткая летняя ночь. Я заснул, но проснулся во мгле. Бородатая птица вырвала моего червяка. Голова моя вновь поднялась.

      ОТКРОВЕНИЕ

Стремиться к огню! Только глупец может посчитать это желание пустым. А для неё, для неё вся жизнь ради короткого мига самосожжения. Но сколько разочарований на её пути, сколько гнусных обманов готовит судьба. Огонь прячется за стекло и, как не бейся, не загоришься. А об малый огонь свечи лишь искалечишь крылья, и поползёшь по земле, забывая, что ты была бабочкой...

Она увидела мой поблекший, некогда алый цветок. И как на огонь костра помчалась к нему. И осыпала меня ласками пёстрых крыл. И, я сам не знаю как, но от того прикосновения высохшие лепестки мои треснули и выронили крохотную жёлто-голубую искорку...

      КОСТЁР

Боль и восторг поглотили всё моё существо. Я впервые перестал быть прежним. Не было больше цветка. Не было больше ничего. То есть не было предмета, существа... Была стихия, готовая подчинить себе всё окружающее. Лепестки мои ожили и возродились в лепестках пламени. Я играл её лёгкими крылышками, и она сгорала в моём огне будто ведьма, осуждённая за колдовство. И пожар от нашего костра объял в один миг весь лес. И два дерева, росших из одного корня, пылали над нами символом торжества...

И костёр тот обратился в огненный столб, и покинул грешную землю, и устремился в просторный космос. Наверх, наверх, наверх...

      МЕТЕОРИТ

Я рассёк темноту, как раскалённый нож... Но она снова сгущалась за моей спиной. Из-за своего яркого свечения я не вижу, что творится вокруг. Только бледная насмешливая рожа луны мозолит мне глаза. И я начинаю постепенно ощущать, что огонь мой слабеет, а внутри него начинает появляться что-то тяжёлое и холодное. И я плюнул на космос, и на луну, и снова упал на землю. Огонь мой стал плотью и кровью, а холод внутри - стал моим сердцем.

      ЛЮДИ

Из темноты космической я попал в темноту необжитой каморки. Я достал из кармана свечу и зажёг её. В комнате появились столы, стулья, шкафы, люди. Все зашевелились, ожили, Я увидел зеркало и подошёл к нему. Долго разглядывал своё странное отражение. И так и не понял - пустое это занятие или исполненное глубокого смысла. Потом я поставил свечу на полку перед зеркалом и ушёл. В дверях я обернулся и увидел, как люди подходили к зеркалу, и тоже подолгу глядели на себя. Где-то у края зеркала я увидел тёмный силуэт в проёме двери.

Я поселился в небольшом домике на берегу реки.Скоро ко мне пришли люди в синих блузах и попросили пойти с ними на площадь. Там они просили меня участвовать в их споре с людьми в белых блузах. Я любил их, и согласился. Я одел чёрный фрак. Но увидев в луже своё отражение расхохотался. Снял фрак и бросил его в эту лужу.

Они стояли на площади. разделяя её на два разных цвета - синий и белый. Я так и не понял суть их спора. Но я предложил им послушать мои стихи. И, пока я читал, граница цветов стиралась, и постепенно исчезла совсем...

Но нет, на самом деле всё было совсем иначе... Как именно, вам расскажут другие. А я не хочу, чтобы это было не так.

       ТЕНИ

Все люди: жившие и умершие, родившиеся и живущие; все, ощутившие когда-нибудь на себе притяжение Земли, существуют во мне. Одни спят, другие бодрствуют. Одни лукавят, другие смеются, плачут или убивают, зачинают новую жизнь, сменяя друг-друга, и, вместе с тем, эпохи моего бытия. Все существуют по-разному: кто сомнамбулой, бредущей по тайным закоулкам сознания кто запахом или цветом, будоражащим воспоминания и чувства; кто диктатором, подчиняющим мою волю и мой разум. Но нет среди них ни одного, остающегося неизменным и вечным.

Как лепестки опадают с цветка и уносятся ветром, так и мои фантазии срываются с гребня мысли и летят в бесконечные лабиринты подворотен печального небытия. И лишь изредка, когда давление ветра, навеваемого призрачными тенями, становится невыносимым, я беру их в охапку и бросаю на лист бумаги. Они возмущаются и кричат, являя собой оборванную и лохматую толпу никого. Но я спокоен за них, теперь они под присмотром. Можно в любой момент взять и застать их врасплох. Всмотреться в еле уловимые черты каждого, понять его, и сбросить с его лица тень хаоса, создать иллюзию доступного и конкретного.

Но в этом занятии не тени интересуют меня. Я брожу среди них в поиске самого себя. Я отыскиваю не гармонию и покой, а лишь самого себя. Я срываю с петель дверь своего лица и попадаю в затягивающую пучину теней. Я не вижу себя среди них, но чувствую, что всё моё существо движется куда-то, ощущаю своими боками упругость сизифовых рук. А за моей спиной под завывание ветра времени опять надсадно и визгливо скрипят ржавые петли.

        КАМЕНЬ

Вокруг меня поднимается жизнь в ростках трав и деревьев. Я качусь мимо или разминаю её между своими мраморными рёбрами и тёплой, нагретой лучами полуденного солнца землёй.

На моём пути между двумя маленькими камушками примостился скорпион, готовый убить любое движение, напугавшее его. Он трус. И под моей глыбой он вместе с моими собратьями уходит в мягкую землю. И в эту минуту своей смерти он роднится с Христом, как олицетворение его противоположности. На двух спутников его смерти падает не отблеск священного ореола, а капля смертоносного яда, не нашедшая своей жертвы.

Солнце нагревает мою поверхность так, что Сизиф обжигает свои ладони. Но в глубинах своей непознаваемой души я храню холод - частицу космоса и вечности.

Ночью, когда Сизиф и солнце оставляют меня в покое, я охлаждаю и свою поверхность. Бестелесные тени ложатся на неё, закрывая меня от насмешливых взглядов Луны. Они спасают меня своей ненавистью и любовью, зовут к следующему дню, к движению.

       СМЕРТЬ

Я покидаю своё ночное пристанище задолго до того, как взойдёт солнце и придёт наказанный полубог. Моя глыба несётся со склона горы, сталкиваясь с другими камнями и раскалываясь на части. А тени жадно ловят куски меня, выбирая в короткие мгновения то, что им успело приглянуться. Мне не жаль того, что я им отдаю. Отлетают лишь куски оболочки, открывая сущность. Слетает наносной песок привычек. Всё, что было действительно моим, остаётся со мной.

Я готовлю себя к погребению на дне океана небытия, на перекрёстке течений грядущего. Воды, скользящие по моей поверхности, шлифуют холодный мрамор, придавая всё новые и новые формы мне и теням от меня.

       ВЕЧНОСТЬ

Я перешагнул границы бытия и небытия. Никто уже не может никому сказать, что я чувствовал, чем жил и на что надеялся. Даже сгустки теней, призраки, оставленные мной на бумаге. Без меня они прислуживают другим хозяевам.

Куда исчезает камень, упавший в бездну, не имеющую дна? Где прячется лицо человека, ищущего себя? Куда подевались тени, лежавшие на горе, когда она была разрушена? Есть ли смысл подниматься, чтобы упасть в пустоту?



В качестве иллюстрации использована картина голланского художника Рене Зваги.