Алхимик

Ввалившись, как мелочь в карманную впадину,
В декабрьский полдень заснеженных стекол…
Ах ты ж, город… Временем года украденный,
Прибранный до белизны, и замерзший до срока.
Каждые пять ругательств ложатся в строфы,
Как назло спички играют с пальцами в прятки,
Рукой, измазоленной стужей, даю автографы,
Мусорным, мерзлым кучам детской площадки.
Книжная девочка ладит страстишки в ямб,
После – плачет ими с подмостков, буксуя на выдохе…
Каждый теперь ведь - Трибун, или же Хулиган!
Каждому надобно глотку мочалить до хрипа,
Бумага-то стерпит. Какое дело бумаге,
Чья легла на нее рука?
Развелось нынче сволочи, стряпающей губами
Рифмы, что ветер несет из каждого кабака.
Жечь глаголом… Но эта упрямая речи прислуга,
Подвластна вопросу: «Что делать?» А делать-то нечего -
Пей не пей, но ляжет с тобой паршивая сука,
Ложившаяся и до, под первого встречного…
После сядешь, упрешься в ночник пристыженным взглядом.
Удивишься, что тело еще не скормил циррозу,
Что в тихой заводи все корабли, а в мойке – посуда.
И какая поэзия, когда здесь такая проза?..
А не спустишь курок. А в пролет не бросишься.
Дым табачный пусть доедает остатки воздуха.
Вот уже двадцать лет, как коптишь и маешься,
Перекрывая сердечную мышцу одежды ворохом,
Выгребая из штолен души чумазую лирику,
Жадно грызя привычные удила.
Похоже, поэты – это все те же алхимики,
Мечтающие о золоте из дерьма.
Ай да город… Проснеженной шкурой к ногам бросается,
Плещет в пространство маревом белого крошева…
Люди по теплым углам еле слышно старятся,
Я же парирую холоду молодостью разношенной!
В полный рост! Распирая до выката кратеры глаз,
Последним бойцом на завьюженном рубеже
Встать, и строчки сквозь зубы цедить, как в последний раз,
У лая пурги выпрашивая сюжет!
Это я Вам, завтрашним мертвецам, переевшим лавров,
Держащим друг друга за горло, за годом год,
Мечущим рифмы с прилизанных сцен актовых залов,
Под рукоплескание выглаженных господ,
Нищета, непризнание, особенно низкие температуры -
Повод вышвырнуть к черту из памяти цены на газ,
Я - хрипящий с подмостков хлевов и прочих домов культуры,
Лишь провинциальных кокаинеток ввожу в экстаз!
После, нещадно обрушив градус, едва плетусь,
Надеясь, что хоть в этот раз обошлось без свидетелей.
Пулей догонит пущенный в спину вопрос:
«Я слышала ваши стихи. А на чем сидите?»
Я сижу на голом полу, в окружении теплых рук,
«Мама. Мамочка. Очень болит вот здесь.
У меня ведь совсем ничего… Перегрызаю мундштук,
Будто лошадь, с которой еще не сбивали спесь,
Имя мое едва ли мелькнет на экране в титрах.
Лишь плюнет под ноги не выспавшийся гробовщик.
Мама, я буду и дальше искать золото в экскрементах,
Как человек. Как поэт. Как алхимик».