***

… И только они – разлохмаченные и нищие,
Бьют до утра сервизы, кричат навзрыд,
После мечтают лежа, видят себя в Париже,
Глотающими божоле, или чистый спирт…
Вот и еще один световой доползает до края.
Снег колотит о стекла сырой коммунальной кельи,
Руки – заученный танец с точностью повторяют,
Разжигая цветной огонь в ветвях ритуальной ели.
На столе – прошлогодний хлеб могильной плитой,
Надломи, да запомни вкус – едва ли окажется краше
Чем то, что продали за гроши, но назвали вином,
Пей, дорогая, это ведь кровь – не Его, но наша.
И не важно, что в поисках счастья уперлись в хлев -
Даже в хлеву вынуждают платить за воду и газ,
А если кто-то родится – продам всю кожу и мех,
Уйду в электрички, и буду там петь про несчастных нас…
Псом из прохожих стану вылаивать горсть монет,
А после, гордый и битый, с улыбкой карманы выверну –
Мелочь, но все же… семь недокуренных сигарет.
Будем молиться. Или любить. Завтра опять пойду…
Но лежа, взлохмаченным, и исцелованным до предела,
Чувствуя кожей, греясь чужим, невозможным родством...
Ведь даже пружина в матрасе, всю жизнь ожидает тело,
Под которым так сладко прогнуться ржавым своим естеством.