Пузатый чайник

Откуда  я  беру
свои  стихи?         
Они  мне 
тайны  детства 
раскрывают.
С  зарею  утренней 
они,  как  петухи,
все  громкоговорители
врубают.
И  я,  проснувшись, 
вниз,  к  реке  бегу,
чтоб  смыть 
водой  обскою 
сновиденья.
Я  память  детства 
очень  берегу.
Сибирь. Дубровино. 
Ведь  здесь
мое  рожденье.
Умывшись, 
поднимаюсь  на  обрыв,
к  разваленному  зданию 
шагаю.
Стою,  смотрю, 
волнения  не  скрыв.
Среди  развалин 
медленно  брожу.
Вот  здесь 
родился  я…
определяю.
Здесь  был  роддом. 
Его  не  нахожу,
а  нахожу 
сплошное  разрушенье.
Как  это  сложно – 
нить  соединить.
Твое  «позавчера» 
с  твоим  «сегодня».
Наверно, 
надо  просто 
жить  и  жить,
не  вспоминая 
и  о  прошлогоднем.
Но  что-то 
не  дает  мне 
думать  так.
Ведь  не  случайно 
родом  мы 
из  детства.
Будь  ты  мудрец, 
да  даже  и  простак -
нам  в  детстве 
счастьем 
заряжают  сердце.
А  мы  потом 
не  бережем  его,
счастливого 
наследства  своего,
считая – 
никуда ему 
не  деться…
……………………
Пузатый  чайник –
мой  дружок 
с  военных 
детских  лет.
Как  крепко 
память  бережет 
все  то,
чего  уж  нет.
Я  и  сейчас, 
когда  пью  чай 
за  завтраком, 
в  обед,
вдруг  вспоминаю 
невзначай 
морковный  чай 
тех  лет.
Я  вспоминаю 
город  Томск.
Четвертый  год 
войны.
В  чьих  пальцах 
траурный   листок?
Чьи  брови 
сведены?
И  ни  слезиночки
в  глазах.
Лишь  скул 
бугристый ход.
Жизнь 
не  спустил 
на  тормозах 
войны 
четвертый  год.
У  мамы  на  плечах 
медпункт. 
И  беленький 
халат.
И  я, 
мальчонка-шалопут. 
И  город 
Ленинград,
где  муж  ее, 
а  мой  отец 
у  Пулковских 
высот
кольцо  блокады
как  венец
несет 
который  год.
Барак  наш 
прямо  у  ворот 
стоит… 
у  заводских.
И  шпалы 
гонит  наш  завод, 
на  Запад 
гонит  их.
Он  гонит, 
гонит  их  туда, 
где  фронт, 
где  немцев  бьют.
Мы  с  мамой 
ждем-пождем, 
когда 
победный 
наш  салют…
Но  тише! 
Слышу 
скрип  дверей 
барака, 
стук  подков.
Я  под  кровать  свою 
скорей 
протиснуться 
готов.
И,  одеяло 
приспустив 
почти  до  пола,   
лежу,  рукой 
глаза  прикрыв, 
дыханье  затая.
Вот,  заворчав, 
открылась  дверь. 
В  медпункте 
пациент!
Я  затаился, 
словно  зверь 
в  предсмертный 
свой  момент.
Вот  шаг… 
второй… 
все  ближе  он, 
знакомый
стук  подков.
Я  словно  вижу 
страшный  сон, 
я  умереть 
готов.
Вот  чья-то 
страшная  ладонь 
у  лика  моего.
Меня  не  тронь… 
Меня  не  тронь… 
Я  к  стенке 
от  него!
Мальчонка 
в  ужасе  дрожал. 
Он  умереть 
был  рад.
Но  страшный  гость 
в  руке  держал 
всего  лишь… 
рафинад.
Четыре 
беленьких  куска   
он,  пленный, 
свой  паек
для  фрау-докторши 
сынка 
заботливо  сберег.
Заметив, 
что  контакта  нет 
к  нему  у  малыша,
он  от  кровати 
в  кабинет 
проходит 
не  спеша.
Прошло, 
быть  может, 
пять  минут, 
а  может 
и  не  пять,
когда  пацан 
посмел  вздохнуть, 
покинувши 
кровать.
В  конце  барака 
стук  подков 
на  выходе  угас.
Мальчонка 
вновь  шалить  готов –
как  много 
жизни  в  нас!
Он  к  маме 
в  кабинет вбежал… 
и  там 
остолбенел.
На  блюдце 
рафинад  лежал, 
кусочками 
белел.
А  мама, 
опустив  глаза, 
салфетку 
мнет  в  комок,
не  зная, 
как  ему сказать, 
чтобы  понять 
он  смог.
Сказать, 
что  Курт 
признался  ей, 
что  он  для  нас 
не  враг.
Что  он 
в  Германии  своей 
входил 
в  союз  «Спартак».
Что  Гитлер 
гнал  их  на  убой, 
мозги 
запудрив  им.
И  шли, 
оставив  за  собой 
пожарищ 
черный дым….
Да,  перед  нами 
их  вина –
ее  не  отмолить.
Скорей  бы 
кончилась  война.
Как  хочется 
дожить!
А  маме 
только  двадцать  три. 
Жена 
или  вдова…
Скорей  бы 
почту  принесли –
ее  уж  нет 
дня  два.
- С  такой  занозой 
Курт  пришел - 
и  острой, 
и  большой.
Понятно, 
повод  лишь  нашел. 
К  тебе  он 
всей  душой…
Слеза 
по  маминой  щеке 
росинкой 
протекла.
И  я  припал 
к  ее  руке, 
забыв 
про  все  дела.
А  после,
зимним  вечерком,
мы  три  часа 
подряд
с  пузатым 
чайником–дружком 
громили… 
рафинад.
И  с  ним 
морковный  чай 
для  нас 
был  сладкое  ситро.
Мы  сводки  ждали 
каждый  час 
от  Совинформбюро.
Стекала 
светлая  слеза 
с  любимого  лица.
Молилась  мама 
молча  за… 
за  моего  отца.
И  он  вернулся 
к  нам  живой, 
хоть  ранен 
был  не  раз.
Он  в  детский  сад 
вбежал  за  мной, 
взорвав 
наш  тихий  час.
А  я  ни  капельки 
не  спал.
Как  будто 
знал  птенец…
В  дверях 
распахнутых  стоял,   
весь  в  орденах, 
отец!
…………… ..
Моих  волос
седой  лужок. 
Прошедшие  года.
Пузатый  чайник –
мой дружок 
со  мною  навсегда.