Со своим лицом

               
Кипарис пирамидальный за окном и тополь с ним,
чуть правей каштан с платаном, слизней на стене слюда;
весь магизм любимой Ялты до конца необъясним,
что-то чеховское явно в нём присутствует всегда.

Сладким запахом глициний май веранду захлестнул,
соль на раны я не сыплю, но и зря не лью елей:
раньше, шторм когда случался, слышал я прибоя гул,
раньше мне вольней дышалось, раньше было веселей.

Слева выросла высотка, – для неё сгубили сквер;
очертанья гор знакомых не увидеть нам уже;
всё-таки прогресс для Ялты – это некий изувер,
губит он святое что-то в окоёме и в душе.

И уже не видно моря сквозь сплетение ветвей,
и уже звезды любимой не мерцает уголёк,
допускаю, что кому-то мил Париж или Бродвей,
я не стану с ними спорить, я от этого далёк.

Со своим лицом быть должен каждый город, коль любим,
неужели так уж трудно эту истину понять:
в плоть мою и кровь с рожденья безраздельно входит Крым,
и нельзя меня от Крыма безболезненно отнять.

Но сменило время вехи, эра с эрой разошлись,
нувориши  дерибанят  Крым, что кучу пятаков
серебрится так парчово слизняков на стенке слизь,
но парчою там не пахнет, нет её у слизняков.

Я не верю тем, кто любит всё на свете (мир и всех!),
кто кричит об этом громко, так, что впору заикать.
Я люблю друзей, мой город, маму, папу, – мне утех,
коль по совести, не надо за границею искать.

Помотался я по свету, покружил и тут, и там,
то я плыл против теченья, то несла меня струя,
но всегда тянуло сердце к полюбившимся местам,
но всегда душа тянулась в город, где родился я.

Кипарис пирамидальный – строгий вектор в небеса,
жизнь идет – не остановишь; масть меняется на масть;
Ялту горы окружают, море, гордые леса,
как же можно эти дива у самих  себя же красть?..