Маниакальная пастораль

    
           Прелюдия
    
     На берегу мужской реки*
     Жили-были маньяки.
     Жили-были, выпивали,
     А напившись, убивали
     Гуманизму вопреки.
     Что поделать - маньяки.
     Но один из них особо
     Выпивал. Другие оба -
     Чуть поменьше, но о них,
     Господа, отдельный стих.
    

            ГАММА  ПЕРВАЯ
    
                О
                Д
                С Т И Х
                Н
      
     Звали первого Де Голлем.
     Увлекаясь алкоголем,
     Разум градусом мутя,
     Выходил он на путя
     И в своем желанье странном
     Видеть в каждой бабе Анну*
     Всех затаскивал на рельс,
     Отправляя в дальний рейс.
     Каждый раз, идя на дело,
     Пел он песенку:
          Хотела
           Отелло
             тело
              ела
               ла
                а-а-а-а-а-а


     а-абрывали крики жертвы
     Беспощадные куплеты.
     И Де Голль крававомрачный
     Шел домой, и сон маньячный
     Простыней его душил,
     Отделяя от души
     Злодеятельное тело,
     А душа туда летела,
     Где на рельсах голова,
     На губах ее слова,
     А в словах ее прощанье,
     А в прощанье обещанье
     Появляться по ночам
     И деголлевский качан*
     Отрубать. Потом, шинкуя,
     В борщ кидать, и так шикуя
     Двести двадцать девять дней,
     Ждать момент, пока он с ней
     Сам от этого кошмара
     Не расстанется. Немало
     Голль ворочался, зубами
     Скрежетал. "А я за вами “
     Говорила голова
     И казалось, что слова
     Тесаками, тесаками
     По душе его, покамест
     Тело спит, и эту боль
     Пережить не мог Де Голль.
     Дух раскаянья вселился:
     Он постригся и побрился,
     Рама Кришна осознал,
     С алкоголем завязал
     И совсем забыл об Анне
     В приближении к нирване.
     Тем не менее, пока
     Нет ужасней маньяка.
     Не один вдовел Каренин
     От деголлевских творений.
     Ну да ладно, что о нем.
     Он маньяк и як с конем*
     В голове его бушуют,
     В красный цвет лицо тушуют
     И толкают вновь и вновь
     Проливать людскую кровь.
      
                В
                С Т И Х
                О
                Р
                О
                Й
      
     Друг его - Джек Потрошитель,
     Криминальный тоже житель,
     Был известен как маньяк,
     Расчленявший так и сяк.
     Он любил менять местами
     Руки ,ноги. Так расставит
     Части тела, что и мать
     Не смогла бы распознать.
     Только вот при всем при этом
     Он считал себя поэтом.
     Детям что-то сочинял.
     Сочиняя, расчленял.
    
         












           Как стать поэтом
            (стихочленение)
         
     К полю я прибавил "са"
     Получилось - полюса.
     Ни о чем, не беспокоясь,
     Вычел "а" - и вышел  полюс.
     Продолжать я не боюсь.
     Минус "о" - выходит  плюс.
     Вдохновением горя,
     Заменяю "ю" на "я",
     И в хорошем настроенье
     В пляс идет стихотворенье.
     Много, мало ли плясало,
     Замечаю: "с" устало.
     Заменяю "с" на "ж"
     И на пляж спешу уже.
     Загораю и купаюсь.
     В общем жизнью наслаждаюсь.
     Но все меньше, меньше пляж
     И тогда срезаю "яж",
     В этом месте ставлю "от"
     И карабкаюсь на плот.
     На него ложусь спиною.
     Плещет море подо мною
     Светит солнце надо мной -
     Не хочу судьбы иной.
     Но покоя не дает
     Плот - моих творений плод.
     Море бревна подмывает,
     И меня все подмывает,
     Чтобы вырвал я назло
     Из плота надежный "ло".
     Так и вышло: вырываю.
     Между "п" и "т" зияет
     Страшной бездны пустота.
     "О" и "э"  пишу туда.
     И как будто горя нет,
     Получается поэт.

     Так и жил Джек Потрошитель,
     Сочиняя удивитель-
     ные светлые стихи.
     Из словесной чепухи
     Выбирая ,вырезая,
     В сердце самое вонзая
     Рифм маньячных остриё,
     Заполняя до краев
     Потребительские чувства.
     Даже если только чушь там,
     Он не стал её б  пороть.
     У него другой порок:
     Безобиднее, чем ляля -
     Расчленять не умерщвляя.
     И конечно, в связи с этим,
     Кроме прочего, на свете
     Не любил он бедных лиз
     И застенчивых подлиз,
     Узких мыслей,лиц широких,
     Крепышей розовощеких,
     Дохлых кошек и собак,
     Продавщиц, вахтеров,фак-
     тов, выдуманных кем-то,
     Страховых давно агентов,
     Денег мелких, крупных баб,
     Червяков, мокриц и жаб.
     В общем, все, что наводило
     На него тоску, а было
     Джеку только двадцать три,
     Вдвое меньше, чем внутри.
     И казалось,что с Де Голлем
     Был он схож не в произволе,
     Не во внешности,а в том,
     С чем попали бы в дурдом
     Бомжи, пь яницы, лентяи,
     Правдолюбцы и слюнтяи.
     Те и эти вместе с теми
     Неугодные системе.
     По везенью ли большому,
     По Амперу ли, по Ому* -
     Объяснить уже нельзя.
     Только верные друзья
     На свободе пребывали,
     Тихо время убивали.


                Т
                Р
                Е
                С Т И Х
                И
                Й
               
     Третий друг наш и последний
     Был на все способный медик.
     Не из тех, что, пока лечат,
     Не один раз покалечат,
     А из тех, что без испуга
     Избавляют от недуга.
     Путь к признанию был долог.
     Акушер и гинеколог,
     Окулист, хирург, дантист,
     Санитар-рецедивист.
     Помня клятву Гиппократа,
     Не терзал больного брата,
     Успокаивал, как мог,
     Отправляя после в морг.
     Отвергал любую взятку,
     Резал бабам правду матку,
     Очи мертвым открывал
     На печальный их финал.
     И блюдя врачей уставы,
     Безболезненно суставы
     Он вправлял, да и мозги,
     Чтобы многие могли,
     Обретая пониманье,
     Оценить его старанья.
     После каторжной работы,
     Не сбавляя обороты,
     Он спешил к себе домой.
     Дома был совсем иной,
     Словно где-то по дороге
     Подменяли. Облик строгий
     Испарялся без следа.
     Загоралась борода
     Светло-рыжая азартом,
     И он резался до завтра,
     До двенадцати ноль-ноль,
     Как не резался  Де Голль,
     Вместе с Джеком сбившись в пары,
     Как не резались гусары
     В беспросветном кутеже,
     Как не режутся уже
     Ни в одном приличном доме.
     Ни в одном приличном,кроме,
     Разумеется, того,
     Где прошла вся жизнь его,
     И еще довольно многих
     Домочадцев нравом строгих.
     Да, он резался запоем,
     С криком, оханьем и воем,
     Просто так, на интерес,
     С вдохновением и без,
     В одиночку, в паре, кучей
     И на редкость был везучий.
     Он из партии любой
     Выходил всегда сухой.
     Нет фартовей маньяка,
     Чтоб так резал в дурака.
     Кроме резанья лихого,
     Он любил живое слово
     И однажды даже сам
     В рифму пьянку описал.
    
               






              БАНЯ
       (лакальная история)
    
     Пили пиво идиоты
     После каторжной работы,
     А потом сваляли ваньку,
     Затопили скоро баньку,
     Баньку пивом затопили,
     Зато пили.За то пили
     И за это, и за то,
     И за Агнию Барто,
     За Чуковского Корнея,
     За Расина и Корнеля,
     За Есенина и Хармса,
     За Курехина и Брамса,
     А потом за госкино
     И Петра Загоскина.
     За какого за Петра?
     Пил он с ними до утра
     За Тургенева и Фета,
     Пил за то и пил за это,
     За свово приятеля,
     Ну,как его, Замятина.
     Этот ход невероятен:
     С ними вместе пил Замятин
     И кричал, что мы утопим
     В унитазе ход утопий.
     Был обижен на державу
     И Булата Окуджаву,
     На Емелю непокорного
     И сатирика Задорного.
     Тут вопрос, конечно спорный,
     Потому что пил Задорный
     Пиво с ним на брудершафт
     За какой-то там ландшафт
     На картинах Левитана,
     За Демидова Ивана,*
     Погребенного в очках,
     За крутого старичка
     По фамильи Солженицин,
     За кого не пьет милиция
     На декаду ноября
     И за все, что одобрям
     Без малейшего раздумья:
     Мир, Любовь, Благоразумье,
     За программу Марс-Земля,
     За мечтателей Кремля,
     За династию Гайдаров,
     И за все,что было даром,
     За границу бытия
     Заграницу матеря.
     В общем,пили без разбора
     И допились до террора:
     За то пили, зато пили,
     Затоп или затопили.
     И решили без дилеммы
     Все лакальные проблемы.
    

     Труд его литературный
     Встречен был друзьями шумно
     И отмечен, и обмыт,
     И назавтра же забыт.
     Но другие увлеченья
     Появлялись: приключенья
     И амурные дела.
     Вдруг античные тела
     Полюбил маньяк наш сдуру.
     Обнаженную натуру
     Он оценивал, как врач,
     Анатомию сперва.
     Да, Милосская Венера
     Заразительным примером
     Женской щедрой красоты
     Для него явилась. Стыл
     Он всегда на грешном ложе,
     Не была когда похожа
     На Венеру хоть чуть-чуть
     Дама сердца (чаще грудь).
     И, напротив, он дымил,
     Если только находил
     Визуально и практически
     В даме что-то венерическое.
     Так и жил, стараясь, чтобы
     Не была любовь до гроба.
     Как сваляет дурака,
     Так и хватит на пока.
     И за нрав его цыганский
     И местами куртизанский
     Нарекли его друзья
     Будулаем
    
     Будулай  последним стих,
     Но не стих последний стих.
    
            
           ГАММА ВТОРАЯ

      
     Жизнь бурлила, жизнь кипела,
     Проливаясь то и дело
     На беспечных горожан,
     Добровольных каторжан.
     И ошпаренные жизнью,
     Про себя негромко взвизгнув,
     Коротали дни они
     Вдалеке от трескотни,
     Бунтов, войн, переворотов.
     Фильм смотрели там, где К-кротов
     Злодеяния вершил,
     И страшились от души,
     И по хатам запирались,
     Дотемна еще стараясь
     В свои крепости поспеть,
     А иначе только смерть
     Им казалась в подворотне.
     Хуже всякой преисподней
     Город, будто бы маньяк,
     Поджидал ночных гуляк.
     И невиданные звери
     В этой жуткой атмосфере
     Появлялись вдруг на свет
     В час,когда тушился свет.
     И задумывались Лица:
     Жертвой быть или убийцей?
     И тогда вот у реки
     Появились маньяки.
    
      
          Тайная овчарня
    
     Река бежала сверху вниз.
     Являя крайний онанизм
     На ней буек один качался,
     Как будто медленно кончался.
     Кончался вовсе не буквально,
     А,как-то так, маниакально.
     Под ним вода, под нею глыбы,
     Под ними кости дохлой рыбы.
     В костях же фосфора частицы,
     Что начинают в ночь светиться.
    
     На берегу сидят три друга
     И наблюдают без испуга
     Свеченье  рыбкиных костей.
     Они не ждут к себе гостей,
     Они устали от работы,
     И только тиканье икоты
     Их отвлекает иногда
     От созерцания труда
     Природных сил. Несет теченье
     Буек с каким-то облегченьем.
   
      Де Голль спросил у Будулая:
     - Ну что, сегодня будем лаять?
     Или опять уйдем в песок?
     - Полаем, видимо, часок, -
     Ответил Голлю Будулай.
     И в тишине раздался лай.

 Будулай:
         Желайнее в мире, убийствами спертом,
         Пока существующем лишь из вращения,
         Остановиться,прикинуться мертвым,
         В забвенье уйдя, наблюдать извращения.
    
 Джек Потрошитель:
        От Хабаровска до Бийска
        Что за жизнь - одно убийство.
    
  Де Голль: 
- Ну что ж такое наша жизнь?
- Жизнь - это мания того,что было ранее.
  Будулай:
 - Тогда про манию расскажи.
  Де Голль:
 - Мания - это право на непонимание.
  Она, как смерти приближение.
  Будулай:
Смерть - больное воображение.
Это такая же небылица,
Как свет ,который прекратится.
  Джек П.:
- Так смерть это вето на то и это?
   Будулай:
- Да.
 Джек П.: 
- А вето?
 Де Голль: 
 - Вето это любовь посредством минета.


     Джек слушал лай и удивлялся,
     Как смысл лая раздвоялся.
     Казалось, глупая брехня,
     Маньячья песня бытия
     Мудрее песен Соломона,
     Страшнее СПИДа и ОМОНа
     И безысходнее конца
     У непрерывного кольца.
     И небо плакало огнями.
     Река вздыхала. Под камнями
     Скорбели чьи-то черепа.
     Песка кристальная крупа
     На жерновах зубов скрипела.
     Обезображенное тело
     Кормило бройлерных червей.
     Во сне их видел воробей
     В листве, голодный, задремавший.
     Кормили маленьких мамаши
     Бесчеловечным молоком.
     Не заседал давно партком.
     Скучал графин на красном плюше,
     Как не скучают в небе души
     По разъедаемым телам.
     И жались стулья все к столам.
     И стены пятнами белели
     В местах, где были гобелены.
    
     Тут вспомнил Джек печальный случай,
     Который всякой притчи лучше
     Рисует то, как мы слабы
     Перед двоякостью судьбы.
      
 
       МАНИАКАЛЬНЫЙ ТРАГИФАРС
    
     Один маньяк любил коньяк,
     Себя, не помня в хобби милом,
     Прослыл в округе зоофилом.
     "Отдам полцарства за коньяк!"-
     Кричал на улице маньяк.
     При всем при этом увлеченье
     У маньяка на попеченье
     Была откормленная мышь
     С коньячьим именем Крепыш.
     И обожала Крепыша
     Маниакальная душа.
     Но раз нагрянула беда -
     Угасла конская звезда,
     И в одиночестве двояком
     Осталась мышь с печальным яком.
     Маньяк поплакал, погрустил
     И в дело черное пустил
     Свои "любимые" привычки.
     Беру любимые в кавычки,
     Поскольку то, что он любил,
     Любил не всякий зоофил.
     Зарезав десять поросят
     (Потомки, думаю, простят),
     Он справил по коню поминки,
     Отведав юной свеженинки.
     Решил, что жизнь его скверна.
     Был як один и мышь одна.
     И вот тогда взбрело ему,
     Что жить не можно одному.
     И захотелось дураку
     Взять и подсунуть мышь яку.
    
     Принял немедленно мышь як
     И упразднил себя маньяк.
   
    " Да, запутано все в жизни,-
     Произнес Де Голль,- капризны
     Обстоятельства порой.
     В голове своей порой -
     Вспомнишь столько непонятных,
     Столько марлевых и ватных
     Затуманенных вещей...
     Да и что там вообще.
     Надо стать, наверно, раком,
     Чтоб не помнить о двояком."
     И Де Голль достал "Опалу",
     Затянул его устало
     И за реку поглядел
     В скрытый мраком беспредел.
     И пригрезилось Де Голлю,
     Что один он в чистом поле.
     Все так просто и светло,
     Как в рисунке, где "без слов".
     Защемило сердце как-то,
     И о чем-то непонятном
     Захотелось горевать.
     То ли снова проливать
     Кровь людскую, то ли лаять
     Под луною с Будулаем,
     То ли жизнь свою вернуть
     На другой, получше, путь,
     Чтобы было все иначе:
     Просто, ясно, однозначно.
     Жить, любить и умирать...
     Трудно было растолкать
     Задремавшего Де Голля
     Для полночного разбоя.
    
         ГАММА ТРЕТЬЯ
    
     Город, кажется, дремал.
     Город недопонимал,
     Что уже проснулись дети,
     Что уже готовы сети
     Для отлавливанья жертв.
     Для оплакиванья же
     Инквизиторы готовы.
     Вопрошают жертвы:"Кто вы?"
     Инквизиторы молчат
     И во взглядах их печаль.
    
     Солнце движется с востока.
     Ночь кончается,а столько
     Не разбужено сомнамбул.
     Безмятежный сон их нам бы,
     Нам бы , нам бы number one.*
     Но не полон котлован
     Безобразными телами.
    
     Кто последний? Я за вами.
    

  ПЕСНЯ 626756 ЖЕРТВ, ПРОПИСАННЫХ
      ПО МЕСТУ УМОРИТЕЛЬСТВА
 
      
     Места мы не выбирали,
     Где нас тихо убивали.
     Вновь и вновь десятки раз
     С частотою сотня в час.
    
     Не боялись мы разврата
     И грешили все, раз врата
     Приоткрыты в ад и в рай.
     Если сможешь - выбирай.
    
     Только мы не выбирали.
     Где росли - там умирали,
     Диалектику блюдя,
     Жертвы воспроизводя.
    
     Нашим душам нет покоя.
     Что же были мы такое?
     Грустно, жалко и смешно.
     Были , не были - одно
     и то же,
     Прости, Боже.
    
                КОДА


     На краю большой державы
     Там где сосны до небес
     Жил-был мальчик-мальчик Слава
     По фамилии КПСС.

     Был он, в общем- то, лукавый
     И любил когда на весь
     Город все кричали: Слава!
     Слава КПСС!

     Вырос Слава эгоистом
     Мизантропом-маньяком
     Потому что коммунистам
     Был, наверное, знаком.

     И угас, так и не поняв,
     Что как ночью, так и днем
     Вообще- то коммунисты
     Вспоминали не о нем.

            
     Легендарный этот стих не
     о тех, кто скоро стихнет.