Генрих IV Ланкастер и Сэр Джон Олдкасл

Замок Блуа во Франции
Главная королевская резиденция в 15-16 вв.

Генрих IV Ланкастер (Henry) (3 апреля 1367, Болингброк — 20 марта 1413, Вестминстерское аббатство), король с 1399, первый из династии Ланкастеров, пришел к власти, низложив своего кузена Ричарда II.
Генрих Болингброк (прозвище дано ему по месту рождения) был старшим сыном Джона Гонта, герцога Ланкастерского (четвертого сына короля Эдуарда III) и его первой жены Бланки Ланкастерской. В десять лет ему был пожалован титул графа Дерби, а также самая почетная награда в королевстве — Орден Подвязки. В 1380 он женился на одной из наследниц графа Херефорда, Марии Богун, и в 1384 унаследовал и этот графский титул (с 1397 Генрих стал 1-м герцогом Херефордом).
В 1387 во время отсутствия своего отца в Англии (герцог Ланкастерский, назначенный регентом при малолетнем Ричарде II, являлся фактическим главой королевства) Генрих Болингброк вошел в сговор с четырьмя другими лордами, возмущенными тиранией короля и злоупотреблениями королевских фаворитов. Сначала апеллянтам удалось добиться успеха: фавориты короля были осуждены парламентом за предательство, а сам король был поставлен под контроль Совета. Однако вернувшийся в 1389 Джон Гонт встал на защиту своего царственного племянника и смог на время примирить оппонентов.
Период с 1390 по 1393 Генрих провел в крестовых походах: сначала, присоединившись к Тевтонскому ордену, в Ливонии и Пруссии, а потом — на Кипре и в Палестине.
Несмотря на видимое примирение, Ричард так и не простил апеллянтов. В 1398, после того как Генрих и еще один бывший апеллянт, герцог Норфолк, пытались разрешить свой личный спор поединком, оба соперника были по приказу короля изгнаны из Англии. В следующем году умер герцог Ланкастерский. Ричард II конфисковал обширные владения герцога, которые должны были отойти Генриху. Последний неожиданно оказался во главе постоянно увеличивающегося числа недовольных тиранией короля лордов. Воспользовавшись отсутствием Ричарда (король возглавил поход в Ирландию), Генрих и его соратники в июле 1399 высадились в Англии и двинулись на Лондон. Поспешно вернувшийся Ричард не смог оказать достойное сопротивление врагам. В августе король был пленен и препровожден в замок Понтефракт. Надеясь сохранить жизнь, Ричард подписал отречение от престола. Однако в 1400, после коронации Болингброка как Генриха IV, Ричард был убит.
Борьба за сохранение короны
Генрих уже осознавал, что получить корону гораздо проще, чем сохранить ее. Первые десять лет прошли в постоянной борьбе. Сначала в январе 1400 ему пришлось расправиться со сторонниками в то время еще живого Ричарда II, которые планировали освободить низложенного короля. Но и после смерти Ричарда большая часть заговоров против Генриха сопровождалась слухами о его «чудесном спасении». С 1403 по 1408 Генрих вел борьбу с одним из самых могущественных семейств Англии — домом Перси. Даже бывший соратник Генриха Болингброка по оппозиции Ричарду II, герцог Норфолк, в сговоре с архиепископом Йорком поднял в 1405 г. мятеж.
Внешняя политика
Неутихающие внутренние беспорядки были на руку извечным врагам Англии. Покоренный еще в конце 13 в. Уэльс попытался вернуть себе независимость. В 1400 там вспыхнуло крупное антианглийское восстание под руководством Оуэна Глендоуэра. Последний обратился за помощью к французскому королю. В 1402-03 французские корабли периодически поддерживали Глендоуэра с моря. Наконец, в 1405 французское войско высадилось в Уэльсе. Не добившись видимого успеха, французы через год вернулись на континент. Но лишь в 1410 Генрих смог окончательно подчинить валлийцев.
Болезнь и конфликт с сыном
С 1408 здоровье Генриха IV заметно ухудшилось, историки предполагают, что у короля была проказа. Порой он совсем не мог заниматься государственными делами. В период с 1410 по 1411 от имени отца страной управлял принц Уэльский. Именно по его приказу во Францию были отправлены английские войска для поддержки герцога Бургундского, воюющего с Орлеанским домом (см. Арманьяки и Бургиньоны). Слегка оправившись от болезни, Генрих IV, напротив, стал поддерживать герцога Орлеанского. Противоречия между отцом и сыном выросли в настоящий конфликт. При английском дворе шла настоящая борьба за власть между больным королем и молодым принцем. Успех одного или другого отражался на смене канцлеров: Генрих IV доверял Томасу Арунделю, а его сын поддерживал Генриха Бофора. В 1412 взявший управление страной в свои руки король вынудил принца покинуть королевский совет. Но 20 марта следующего года Генрих IV умер, молясь в Иерусалимском покое Вестминстерского аббатства. Он оставил своему сыну корону, которую никто не оспаривал. Похоронен в Кентербери.
 
_Справка_______________________________________
Генрих IV
Генрих Болингброк, герцог Ланкастер
Henry Bolingbroke, Duke of Lancaster
Годы жизни: 3 апреля 1367 - 20 марта 1413
Годы правления: 30 сентября 1399 - 20 марта 1413
Отец: Джон Гонт, герцог Ланкастер
Мать: Бланка
Жены:
1) Мария Боун
2) Жанна Наваррская (!!!)
Сыновья:
1) Генрих,
2) Джон, герцог Бедфорд
3) Томас, Герцог Кларенс
4) Хамфри, герцог Глостер (!!!)
Дочери: Филиппа, Бланка
Генрих Болингброк, двоюродный брат Ричарда II, был изгнан из Англии в 1398 г. по обвинению в оскорблении короля. Однако год спустя, воспользовавшись отъездом Ричарда в Ирландию и недовольством баронов, вернулся с войском и захватил власть. Парламент утвердил его королем, несмотря на наличие законного наследника Эдмунда Мортимера. Генрих был коронован 13 октября 1399 г. и стал первым после Вильгельма Завоевателя королем, который произнес тронную речь по-английски.
В течение всего своего правления Генрих был вынужден вести войны с другими претендентами на английскую корону. В 1403 г. в упорном сражении при Шрусбери он разбил войско графов Перси, родственников законного наследника Мортимера. Два года спустя Генрих расправился с до своим двоюродным братом Эдмундом Йорком, конфисковав все его имения и засадив брата в тюрьму. Наконец в 1408 г. был окончательно побежден герцог Нортумберленд, отец убитого ранее Перси. После этого у Генриха не осталось противников, и конец его царствования прошел в спокойной обстановке. Генрих был осторожным правителем, старался не конфликтовать с парламентом.
В последние годы жизни Генрих страдал каким-то кожным заболеванием. Он умер в Вестминстерском аббатстве во время молитвы в Палестинском зале, перед захоронением был забальзамирован.
Трон достался его старшему сыну Генриху.

Франсуя Вийон, отправившись в изгнание в Англию, работал там над королевскими хрониками, в частности, над хрониками периода Генриха IV, который мог быть его дедом (бабушка  - Жанна Наваррская, жена Генриха IV), отцом его мог быть один из сыновей Генриха - Хамфри Глостер, через которого они могли быть свояками ( или сродниками) с Ричардом Глостером, с 1483 по 1485 король Англии. Тогда становится понятным и за что его преследовали во Франции, и то, что он вынужден был скрывать своё королевское происхождение, и то, что случилось впоследствии - его присутствие в Англии в период изгнания при малолетнем короле Эдуарде V в качестве воспитателя (об этом есть сведения в конце книги 4 романа "Гаргантюа и Пантагрюэль"), а затем и тайное похищение и сопровождение этих детей во Францию, предположительно в замок Блуа, где сам Вийон всегда находил кров и помощь. Впоследствии, туда же были оправлены на воспитание и обучение малолетние сироты - Франсуа, ставший первым королём всей Франции, и Маргарита Наваррские (брат и сестра, почти одногодки 1492 и 1494 г.р.) Оба впоследстии отличались большой начитанностью и хорошими литературными данными, Маргарита стала писательницей ("Гептамерон" и др.) Будущий писатель 16 века, Франсуа Рабле, также предположительно находился в тот период в замке Блуа, иначе невозможно объяснить особой привязанности на всю жизнь между ним и Маргаритой Наваррской, которая также была очень близка и самому Вийону, что легко вычитывается в двух самых известных книгах того времени - "Гептамерон" и "Гаргантюа и Пантагрюэль". Поскольку ни о самом Франсуа Вийоне ни, тем более, о Франсуа Рабле нет никакой достоверной информации, то можно также предположить, что Рабле, никак не отмеченный в документах Франции 16 века, был ни кем иным, как скрывавшимся в Блуа длительное время самим Эдуардом V, воспитанником Франсуа Вийона, и затем его приёмным сыном во Франции. На плечи молодого человека ляжет забота по опубликованию и редактированию трёх последних частей романа "Гаргантюа и Пантагрюэль", две первых части которого были опубликованы, возможно, ещё при жизни Вийона - эти части отличаются стилистически очень серьёзно (он, по свидетельствам Маргариты Наваррской, жил очень долго, закончив свои дни в монастыре, сохраняя при этом ясный ум и внешнюю привлекательность.)
   Поскольку Вийон находился в изгнании, и его проживание во Франции было нелегальным, он, конечно, не мог ставить своё имя под своими же произведениями. Поэтому роман и получил "другого автора" - точнее, автор получил псевдоним - Рабле. Хроники же (Генрих IV, Ричард III, Юлий Цезарь), написанные предположительно Франсуа Вийоном, были затем Рабле (Эдуардом V) переданы в Англию (в середине 16 века), когда там заработал грандиозный пиар=проект под названием театр "Глобус" (международный охват тем?)под предводительством господина Шекспира, где и подверглись переделке в духе Макиавелли, а также получили нового автора - в лице Шекспира. Этот корпус текстов, (даже порядком переделанный) по праву считают лучшим в наследии Шекспира, что и понятно. Поэтический гений Вийона не превзойдён в веках. Однако публике известны, главным образом, его баллады.
А вот про авторство пьес как-то умалчивается, хотя в книге "Гаргантюа и Пантагрюль" есть яркий текст, который рассказывает о том, что Вийон занимался в течение нескольких лет написанием пьес, и что у него даже был свой театр, силами которого и разыгрывались острые пьесы на площадях городов Франции во второй половине 15 века.
Справедливость предложенной гипотезы подтверждается и поведением Ричарда III - он не опровергал обвинений в свой адрес, он даже не пытался доказывать, что убийца детей - Эдуарда V и его брата - не он, на все обвинения он просто молчал. По-иному он и не мог поступить, ведь если бы он доказал свою непричастность к убийству, то стали бы искать настоящих убийц или хотя бы попытались найти тела убитых детей. Но их не было! И это могло навести на мысль, что дети скорее живы, чем мертвы. И тогда могла бы всплыть настоящая история исчезновения детей - щедрая награда за информацию об их местонахождении помогла бы раскрыть настоящие события, и тогда жизнь детей и впрямь повисла бы на волоске. А это как раз и доказывает, что Ричард III никаких убийств, будучи человеком крайне щепетильным в вопросах нравственности, не совершал. оН был так же оклеветан своими  недругами в Англии, как и Франсуа Вийон во Франции.
***
Блуа. Замок расположен в самом центре города Блуа.
Замок Блуа во Франции считается одним из самых любимых мест французских королей, которые  посещали это место с XII по XVII века. Он знаменит ещё и кровавой расправой,  которая произошла здесь при Генрихе III: в стенах этого замка были жестоко убиты герцог де Гиз со своим братом кардиналом Лотаринским. Замок Блуа был сильно разрушен и разграблен во время революции, но затем его полностью отреставрировали и в конце XIX века открыли для посетителей.

Первые упоминания о замке Блуа есть в документах IX века. Однако несомненно, что люди обратили внимание на это заповедное место гораздо раньше. Высокий скалистый утес, омываемый водами Луары и впадающей в нее небольшой реки, обеспечивал надежное укрытие и защиту. В Х веке граф Тибо, названный Тришором, основал здесь крепость Блезуа. Последующие владельцы неоднократно перестраивали замок, который к XIII веку превратился в крепость.

В конце XIV века графство Блуа (именно так уже назывался Блезуа) было продано принцу Людовику Орлеанскому, сыну французского короля Карла V. Это событие предопределит блестящее будущее города. Сын Людовика, поэт Шарль Орлеанский, после возвращения из многолетнего английского плена прожил в замке 25 лет, собрав вокруг себя небольшое изысканное общество литераторов и поэтов, среди них был, конечно же, и любимец просвещенной аристократии - Франсуа Вийон. Здесь он на поэтическом ристалище читает своё "Большое завещание" и получает из рук Шарля (Карла) Орлеанского  награду - большую денежную премию, и надолго остаётся жить в Блуа. Шарль же мог навести на мысль Франсуа Вийона о написании цикла пьес по английским королевским хроникам, возможно, у него уже были кое-какие готовые материалы. С этой целью изгнанный из Франции Вийон едет в Лондон и становится опекуном будущего Эдуарда V. В таком статусе он может свободно пользоваться королевскими архивами, сойдясь при этом достаточно тесно с герцогом Глостером, будущим королём Англии Ричардом III. Возможно, он также участвовал в заговоре по учреждению всей  полноты власти Глостера. Так, вероятно, и были написаны пьесы. которые относят к позднему периоду шекспировского творчества, и которые являются истинными шедеврами: "Генрих IV", Ричард III и примыкающий к ним "Юлий Цезарь", причём два последних произведения схожи настолько, что мысль о единой руке очевидна, хотя первые две относятся к 15 веку, а "Юлий Цезарь" это поздняя античность - общее то, что и там и там описывается период необратимого развала миропорядка на фоне героического стремления ненавидимого завистливым ближайшим окружением, но любимого народом тирана (единоличного правителя) спасти страну и остаться верным принципам. Франсуа Вийон жил в 15 веке и был современником описываемых событий, эпоха же Генриха IV  была хорошо знакома хозяину замка - близкому другу и покровителю поэту Шарлю Орлеанскому. В это узкий кружок, входили, конечно же, брат и сестра Маргарита и Франциск Наваррские, который потом (в XVI в.)стал первым королём единой Франции - просвещенным монархом Франциском Первым, в то же время расцвёл и писательский дар его сестры Маргариты - её много печатали и читали все. I

История Блуа связана преимущественно с именем внука Людовика Орлеанского, который в 1498 году стал королем Франции под именем Людовика XII. Уроженец Блуа, Людовик решил обосновать здесь свою резиденцию. Небольшой город Блуа стал таким образом королевским городом и быт столицей в течение определенного отрезка XVI века. Такой выбор был оправдан, так как и город, и его окрестности находились тогда в пышном расцвете, а население их было целиком и полностью предано герцогам Орлеанским, которые способствовали развитию этого района.

Во времена Шарля Орлеанского(1394 - 1465), а особенно Людовика XII и Франциска I, город Блуа переживает блестящий взлет, но после смерти королевы Клод Французской в 1524 году и жестокого поражения при Павии в 1525 году Франциск никогда больше не возвращался в Блуа. Его преемники останавливались здесь только на короткое время.

Во время религиозных войн в замке жила Екатерина Медичи, стремившаяся любой ценой сохранить власть за своими детьми. Замок, такой радостный во времена Франциска I, превратился в гнездо интриг.

В XVII веке Людовик XIII, утомленный бесконечными интригами, сослал в Блуа своего младшего брата Гастона Орлеанского. Гастон, проживший здесь с 1634 по 1660 гг., направил энергию на строительство нового корпуса замка – крыла Гастона Орлеанского, отличающегося от богато украшенных корпусов предыдущих эпох строгим классицизмом.

В XVIII веке короли покинули Блуа. Замок разделили между несколькими семьями верных вассалов короля, раздробив его на небольшие жилые помещения, и постепенно он пришел в плачевное состояние. В 1788 году Людовик XVI приказал выставить замок на торги, а если покупатель не найдется – разрушить. Спасло замок переоборудование его в казармы.

Во время революции некоторые памятники Блуа существенно пострадали от вандалов, все эмблемы и изображения, напоминавшие о королевской семье, были уничтожены. Только в 1845 году благодаря масштабной реставрации, начатой архитектором Дюбаном, замок привели в надлежащее состояние, хотя некоторые и называли эту реставрацию "чрезмерной". Современная обстановка замка воссоздана на основе мебели соответствующей эпохи. В крыле Гастона Орлеанского находится Муниципальная библиотека и два выставочно-концертных зала.

По замку

Со времени первых владельцев замка, графов де Блуа, сохранились лишь угловая цилиндрическая башня на южной стороне комплекса, часть крепостной стены и церемониальный зал графов Блуа на северной стороне, в котором на протяжении всей эпохи средневековья короли созывали генеральные штаты. Он так и называется – Зал Генеральных штатов (Salle des Etats Generaux). Сильно перестроенное в конце XV века помещение зала, длиной до 30 м и шириной до 18, делится на два нефа аркадой. Своды и стены полихромны, в росписях, теперь сильно поновленных, использовано много золота, хотя эффект этот кажется излишним, уж слишком определенным вкусом XIX века, когда зал реставрировался.
Это самый большой зал крепости графов де Блуа, возведенной в начале XIII века. Именно в этом огромном зале – одном из самых старинных залов, сохранившихся в готическом замке, граф де Блуа осуществлял свое правление, судил, принимал почести от своих верных вассалов. В этом зале, когда замок стал принадлежать королю, при Генрихе III дважды (в 1576 и 1588 гг.) собирались Генеральные Штаты Королевства Франции. Интерьер этого зала с его двумя нефами, разделенными рядом колонн, напоминает капитулярный зал аббатства. Подвесные капители обозначают датировку начала XIII века. У нефов нет каменных сводов, их потолок обшит небольшими, плотно подогнанными деревянными панелями. Стены зала были заново расписаны в XIX веке.

Зал Генеральных штатов вошел в ансамбль интерьеров начатого в 1498 году крыла Людовика XII. Именно этот король, во время правления которого Блуа стал фактической столицей страны, затеял первую масштабную реконструкцию. Ему не нужна была крепость – власть короля была неоспорима, и защищаться было не от кого. Нужна была парадная резиденция. Король, известный своими простыми и приятными манерами, открывает новую эру в управлении государством, "открытую" дипломатию, провозглашенную итальянцами, что и было подтверждено революционной дипломатической акцией – роскошным приемом, оказанным в 1501 году в замке Блуа эрцгерцогу Австрии, с которой Франция была практически в состоянии войны. Именно в эти  года и происходят описываемые Франсуа Вийоном события.. Он сам был свободно вхож в этот замок и часто гостил там во второй половине 15 века, и как мы предполагаем, там с 1483 года проживал тайно вывезенный из Англии двенадцатилетний Эдуард V и его малолетний брат, а немного позднее там проживали осиротевшие малолетние Франсуа и Маргарита Наваррская, которых также обучал Франсуа Вийон, благодаря чему Маргаририта стала известной писательницей Франции, а Франсуа I - первым по-настоящему просвещенным монархом, оказывавшим всяческое покровительство людям искусства, продолжив традицию замка Блуа.

Пьесы, предположительно написанные Франсуа Вийоном (об этом я пишу подробно в материалах к "Ричарду III", был, в угоду эпохе, переделан Шекспиром в духе "Государя" Макиавелли и вошёл в корпус лучших литературных текстов Англии под широко разрекламированным названием "Шекспир". Все пьесы неоднократно стались во многих театрах Лондона, и, конечно же, в особо опекаемом английским королём театре "Глобус". За год до смерти Вильяма Шекспира театр сгорел, не оставив после себя никаких архивов. По тогдашним законам все тексты пьес, купленных и впервые поставленных в театре, принадлежали этому театру. Точно так же, по разным причинам, отсутствуют литературные архивы и других английских театров, что могло быть связано с чрезвычайным усилением цензуры в конце 16 и первой половине 17 вв. Ещё до рождения Шекспира по рукам ходили тексты пьесы "Фальстаф" и других пьес, анонимного автора, написанные против Генриха IV и его сына, которого папистская традиция легко превратила в распутника и бандита, (равно как и самого поэта Франсуа Вийона, о биографии которого можно узнать только из множественных судебных актов.) Эти россказни потом перекочевали и в шекспировские тексты. Его потомки не один раз подавали протесты, возмущаясь подобным изображением их предка, и тогда Вильям Шекспир по требованию королевы Елизаветы исправить положение, ничего не поменял в своём оскорбительном тексте, заменил лишь имя сэра Джона Олдкасла, - как тот сам себя именовал, взяв псевдоним в честь члена секты лоллардов, предшественников пуритан, - присвоив персонажу имя другого достойного рыцаря, Джона Фальстафа, умершего в 1439 году, имя которого точно так же порочили и обливали грязью в эпоху Шекспира, но следы имени "Олдкасл" всё же не всюду были вымараны (речь идёт о пьесе "Генрих IV" - принц Генрих называет Фальстафа - "my old lad of the casle" ("мой старый друг из замка". Есть и ещё свидетельство замены имени - конец эпилога к части II. Однако и потом появлялись анонимные тексты - "Сэр Джон Олдкасл" (1600), где всё было поставлено на свои места. Но и далее, в "Генрихе V" и "Генрихе VI" фигурирует тот же персонаж - Фальстаф, причём это очень раздвоенный (в исполнении Шекспира) образ. Изменить весь текст он не мог, тогда бы от обаяния этого персонажа ничего бы не осталось. И он выписывает этот образ - опутсившегося рыцаря-пьяницы, на фоне прежней основы - остроумного, весёлого человека, аристократа, скрывающего своё происхождение по политическим мотивам, интеллектуально превосходящего всех окружающих, но нисколько не кичащегося этим. Этот обаятельный образ появляется и в "Виндзорских насмешницах". Таким был и сам Франсуа Вийон, зная его творчество, а также истории, рассказанные в романе "Гаргантюа и Пантагрюэль" Рабле, несложно увидеть его самого за Фальстафом (сэром Джоном Олдкаслом). Несомненно, что этот образ имеет одного исторического предка и большое множество литературных, некоторые из которых узнаются в обаятельных персонажах стариков "Гептамерона" Маргариты Наваррской. В конце "Генриха IV" есть обещание автора снова  подарить встречи читателю и зрителю с обаятельным Фальстафом (Олдкаслом), но передлки Шекспиром оригинального текста привели к тому, что пьеса "Генрих V", про народного короля и народного любимца Фальстафа (олдкасла) никак не срасталась. Именно поэтому Фальстаф вынужден был "умереть", а значит, исчезнуть из пьесы (
   Генрих V, (годы правления 1413-1422) после смерти отца, заключив союз с герцогом Бургундским,  получил в управление значительные территории во Франции, которые он захватывал без особого труда из-за ожесточенной междоусобной борьбы французских феодалов друг с другом.  Потом он захватит Нормандию (1417), и Франция на какое-то время капитулирует. Вторая Столетняя война закончилась всё же победой французов, но лишь в 1456 году. С 1420 Генрих был объявлен правителем всей Франции, обручившись с младшей дочерью Карла VI Екатериной. Однако дофин не признал договора капитуляции, и война вскоре снова возобновилвсь.
   Для нас важно, что, в литературном плане, в последних пьесах корпуса текстов "Шекспир" и ряде других отчетливо проступает рука Вийона, хотя и порядком подпорченная переделками Вильяма Шекспира. Как видим, традиция менять тексты пьес в угоду эпохе, менять имена их обладателями по разным соображениям, это характерно как для 15 так и для 16 века, унаследовал эту традицию и 17 век. В нашем тексте мы восстанавливаем справедливость и меняем имя Фальстаф на Олдкасл, а также изгоняем дух Макиавелли и проводим реконструкцию первоначального текста в духе единой эстетики, в целом, свойственной Франсуа Вийону, мэтру поэзии 15 века.
***

ЧАСТЬ I

Действующие лица

Король Генрих IV

сыновья короля
Генрих, принц Уэльский
Джон, принц Ланкастерский

Граф Уэсморленд
Сэр Уолтер Блент
Томас Перси, граф Вустер
Генри Перси, граф Нортемберленд
Генри Перси, Хотспер, его сын
Эдмунд Мортимер, граф Марч
Ричард Скруп, архиеписком Йоркский
Арчиболд, граф Дуглас
Оуэн Глендауэр
Сэр Ричард Вернон
Сэр Джон Олдкасл
Сэр Майкл, друг архиепископа Йоркского
Пойнс
Пето
Гедсхил
Франсис
Бардольф
Леди Перси, жена Хотспера и сестра Мортимера
Леди Мортимер, дочь Глендауэра и жена Мортимера
Миссис Кункли, хозяйка трактира в Истчипе

Лорды, офицеры, шериф, слуги, извозчики, путешественники

Место действия - Англия начала 15 века.

1.1

Лондон. Дворец.
Входят король Генрих, принц Джон Ланастерский, граф Уэстморленд, сэр Уолтер Блент и другие.

Король Генрих:
- Да, мы в тревоги, от забот бледны, но надо дать измученному миру передохнуть на миг, чтобы потом на берегах далёких битва разразилась. Не будет обагрять земля родная уст жаждущих своих сыновней кровью, и впредь не будет вражий конь топтать цветы лугов. Враждующие лорды тесного родства и общей крови, чьи взоры молнии метали в буром небе междоусобных войн, теперь пойдут, сомкнувшись стройными рядами, одним путём и не восстанут на родных. Меч, в ножны вложенный, не ранит. Ко гробу дальнему Христа, чьим воином себя мы называем, под чьим крестом сражаться дали клятву, мы наш  народ на подвиг поведём - изгнать неверных из полей священных, которых господа стопы касались четырнадцать веков тому назад, нас ради пригвождённые к кресту. Уж скоро год, как принято решенье. Тут спорить не о чем. Вас по другому поводу позвал сюда я - сказать, что наш совет вчера постановил, чтобы скорей отправиться в поход. Поведайте же новость, мой кузен.
Уэстморленд:
- Вопрос мы жарко обсуждали, и были многие статьи расходов вчера учреждены, но тут примчался гонец с тяжёлыми вестями из Уэльса. Наш Мортимер, что вёл людей их Херфордшира, в бой с необузданным Глендауром вступив, попался в руки грубые уэльца. До тысячи людей было убито, и над телами мёртвым злобные уэльки мерзко надругались, да так, что совестно сказать.
Король Генрих:
- Похоже, в святую землю наш поход придётся отложить.
Уэстморленд:
- Другое в том же роде, мой король. Ещё мрачнее шлёт нам вести север: в воздвижение юный Гарри Перси Хотспер и Арчиболд, прославленный шотландец, сразились в Холмдоне. Судя по грому канонады, нелёгкий выпал час бойцам. Гонец, не дожидаясь окончания сраженья, вскочил в седло и ринулся стремглав.
Король Генрих:
- Ты огорчил меня и вводишь в грех, завидую, что лорд Нортемберленд, отец прекраснейшего сына, он в нашей роще самый стройный ствол, возлюбленный Фортуны он и наша гордость. Уолтер Блент, он только что с коня, и весь в пыли дорожной, их Холмдона он в Лондон прискакал, чтобы порадовать меня немножко - разбит граф Дуглас, Уолтер видел сам, как десять тысяч храбрецов шотландских и двадцать рыцарей из высшей знати на поле брани кровью истекали. А также были взяты в плен отважным Перси Мордек и граф Файфский, Дугласа наследник, графы Атол, Меррей и Ангус, кажется ещё Ментит. Трофеи славные, не так ли господа? А я, меж тем, взираю на распутство и позор, коим пятнает Гарри моё чело. О, если б сказка стала былью, и славная порхающая фея младенцев наших в люльках обменяла, тогда мой сын бы звался Перси, а сын его - Плантагенет. Вот бы мне такого сына судьба послала! Но бог с ним. Так что вы скажете, кузен, по поведенье Гарри Перси? Всех пленников себе он оставляет, мне передать готов лишь одного. И это Мордек.
Уэстморленд:
- Так хочет, верно, дядя Вустер, заклятый недруг ваш, поэтому так хорохорится паршивец Перси, уж слишком дерзко поднял юный гребень свой.
Король Генрих:
- Но я призвал его к ответу, и всё ж поход в святую землю должно отложить. Мы на неделе соберём совет в Виндзоре, скажите это лордам, и поскорей назад, кузен. Пускай ваш гнев остынет, тогда судить и действовать начнём мы надлежаще.
Уэсморлед:
- Исполню, государь. (Уходит.)

1.2
Лондон. Дом принца Уэльского в Лондоне.
Входят принц Генрих Уэльский и сэр Джон Олдкасл.
Олдкасл:
- Который час, дружище Хел?
Принц Генрих:
- Есть кое-что, что лично бы тебя коснулось, если... Но ты, я вижу, мало этим опечален. Да что за дело тебе до времени? Это же не кружка хереса, чёрт побери.
Олдкасл:
- В точку, Хел. Всем нам нужна Луна, да ещё Ковш на небе, ведь только под покровом ночи мы можем собираться тайно. Хотя... К чему я это говорю? Зачем вам странствующий рыцарь? Но я прошу тебя, мой друг: лишь станешь королём, храни тебя господь... прости, хотел сказать "твоё величество", ведь божьей милости тебе вовек не увидать...
Принц Генрих:
- С чего бы это?
Олдкасл:
- Да так, мой друг, когда ты станешь королём, следи за тем, чтобы ночную гвардию не стали величать ворами. Пусть нас зовут лесничими Дианы, и мрака рыцарями пусть зовут, любимцами Луны и всякое такое, она, Луна, ведь покровительница наша.
Принц Генрих:
- Кругами ходишь ты, давай, выкладывай всё напрямик.
Олдкасл:
- Итак, мой друг, когда ты станешь королём, задумайся о том, что скатиться к подножью лестницы или взлететь на вершину виселицы, в зависимости от прилива и отлива, от нас, людей, нисколько не зависит. Сегодня прибыль - а завтра весь опять в долгах. Думаю, не сладко тебе придётся за решеткой гулять в куртёшке из буйволячьей кожи. Думаю также, пусть каждый за себя сам платит. Но дело в том, что часто мне платить приходится совсем уж из пустого кошелька. Не стану вешать я воров, когда на голову мою велят надеть корону. А из тебя судья бы вышел? Или палач хотя бы?
Принц Генрих:
- Мне этот разговор, в каком-то роде, по душе - быть палачом не хуже, чем сидеть в суде. И поживиться чем найдётся, ведь платье убиенного он заберёт себе. Да что с тобой? Какой-то мрачный ты сегодня.
Олдкасл:
- Тоскую я, как старый кот или медведь, сидящий на цепи.
Принц Генрих:
- Или как дряхлый лев, как лютня пылкого влюбленного...
Олдкасл:
- Как ноющая линкольнширская волынка...
Принц Генрих:
- А что, если сравню тебя я с мрачным Мурским рвом или хотя бы с зайцем?
Олдкасл:
- Да, знаю, язык твой ядовит на всякие сравненья, но всё же ты из принцев всех чудеснейший на свете. Прошу тебя, мой Хел, не искушайся суетой. А имя доброе - товар ущербный: сегодня есть, а завтра след простыл. Оговорят и злобною слюной обрызжут.
Принц Генрих:
- Тут один старый лорд на улице взялся меня учить, всё из-за вас, мой милый сударь. И хоть я бровью не повёл, он говорил со мною, как мудрец. Не оглянулся я, когда он речь свою мудрёную закончил. На улице! Ты понимаешь?
Олдкасл:
- Всё верно, правильно ты поступил. Ведь сказано: "Премудрость вопиет и стонет - никто не внемлет ей.
Принц Генрих:
- Да что за страсть ко всяким старым текстам? Ты, право же, способен совратить святого - ты причиняешь вред моей душе, Хел, старина. Оставим это.
Олдкасл:
- В те времена, когда тебя ещё не знал, чурался я порока, но вот теперь и сам стал на распутника похож, бродя с тобою по пивнушкам.
Принц Генрих:
- Клянусь, я завтра же исправлюсь. И если я не стану зайкой, то пусть тогда я буду подлецом.
Олдкасл:
- Ты королевский сын, глупышка. Разве можно так легковесно рассуждать?
Принц Генрих:
- Ах, чёрт, но где же раздобыть немного денег, Джеки?
Олдкасл:
- Где хочешь, там и раздобудь. Я беден, и ты это знаешь. Ради тебя идти что ли на кражу?
Принц Генрих:
- Твои молитвы слишком истощили юный мозг, он требует свободы. Свободным быть - моё призванье, служить призванию - не грех. Я стал философом, дружище! Любую подлость в силах оправдать! (Входит Пойнс.)  А, это ты! Сейчас нам скажет Пойнс, наладилось ли дело у Гедсхила. О, если б людям доставалось по заслугам, сейчас сидел бы он в тюрьме.
Олдкалс:
- Точнее, в пасти сатаны. Молва гласит, что он отъявленный мерзавец. Здравствуй, Нед.
Пойнс:
- Привет тебе, любезный Олдкасл, и ты, Хел, тоже здравствуй. Что говорит тут кающийся грешник? Ведь вместе херес вы лакать привыкли, сэр Джон сладчайший? Разве что сейчас не так? И с чёртом, вижу, вы уже договорились. Тот, кто за кружку хереса продать готов душонку...
Принц Генрих:
- Сэр Джон и чёрта не обманет - он слово держит даже перед подлецом. По договору чёрт получит всё сполна.
Пойнс:
- О, в ад попасть за то лишь, чтобы сдержать слово, что чёрту дал? Не слабо.
Принц Генрих:
- Тогда он угодил бы в пекло, когда бы чёрта обманул.
Пойнс (смеётся):
- Заговорил меня, плутишка! Ну вот что, братцы, завтра на рассвете всем быть у Гедсхила. В Кентербери идут паломники с богатыми дарами, а в Лондон едут толстосумы. Маски и лошади имеются для всех. Свершим свой суд над жирными котами. Гедсхил ночует нынче в Рочестере. Всё пройдёт спокойно, после чего поедем ужинать в Истчипе. Так вы со мной, или сидеть здесь собираетесь и дальше? Несправедливость шествует повсюду, вольна, свободна и нагла. А вы сидите тут с молитвой... Да только вряд ли это вам поможет. Когда начнут всех вешать, вас первых же возьмут.
Олдкасл:
- Вас бы всех повесить жаждут сотни, а может даже тысячи людей.
Пойнс:
- Никто уже не верит в благородство.
Олдкасл:
- Как верить в то, чего давно уж нет?
Пойнс:
- Олдкасл, ты словно спятил! Это в тебе ни капли благородства, ни мужества, ни смелости уж нет. А ты, Хел, тоже вдруг заделался монашком, знать вовсе ты не королевский сын, когда достать десяток шиллингов проблема.
Принц Генрих:
- Пайс, говори, что хочешь, но на сей раз мне хочется остаться дома. Что решено, то отменять не буду.
Пойнс:
- Когда взойдёшь ты на престол, изменником я срочно стану.
Принц Генрих:
- А мне плевать.
Пойнс (Олдкаслу):
- Сэр Джон, хочу поговорить я с принцем с глазу на глаз, уверен, ты ему мешаешь принимять свободное решенье.
Олдкасл:
- Лады. Тогда пошли, господь, дух вразумленья на смутные умы, и слух, отверстый к поученьям. Чтоб настоящий принц потехи ради сделался вором, господь такого не допустит! Прощайте.
Принц Генрих:
- Прощай, весна, что затянулась! Прощай и бабье лето!
Олдкасл уходит.
Пойнс (обнимает его, гладит по плечам):
- Мой драгоценный принц, поедем завтра с нами! Придумал я такую штуку... Но одному мне не под силу её сыграть. Гедсхил и его люди ограбят котиков, каких мы взяли на заметку; ни вас, ни нас, конечно там не будет, но мы потом все эти деньги отберём у них.
Принц Генрих:
- Забавно это, грабить у бандитов. Но ведь они узнают нас, по коням, по одежде и другим приметам. И убьют.
Пойнс:
- Да не узнают, боже сохрани! Коней привяжем мы в лесу, наденем маски и плащи, кто ж нас узнает за таким обличьем?
Принц Генрих:
- Заманчиво, но всё же с ними нам не сладить.
Пойсн:
- Господь святой! И это речи принца! Они - чистопороднейшие трусы, что пятки салом загодя намажут, идя на дело. Потом за ужином мы посмеёмся вместе - какую чушь они начнут молоть там с перепугу! Ох, как бы я желал, чтобы сам Олдкасл с ними оказался! Вот будет потеха! Ему ведь тоже денег неоткуда взять.
Принц Генрих:
- Олдкасл? Ты говоришь, что он там будет? Тогда и я могу пойти с тобой.
Пойнс:
- Договорились. До завтра, принц, встречаемся в Истчипе. И там попросим рассказать Олдкасла про подвиги его, как он сражался с тридцатью врагами, какие он удары наносил... Тогда мы свами уличим его во лжи. Вот в чём соль сей злейшей шутки. Ведь вы всё верите ему, мой принц?
Принц Генрих (мрачно):
- Ладно, еду. До встречи в Истчипе, прощай.
Пойнс:
- Милорд, прощайте. (Уходит.)
Принц Генрих:
- Я знаю вас и вижу всех насквозь, но до срока буду потворствовать разгулу. И в этом буду я подобен солнцу, которое зловещим чёрным тучам свою красу даёт скрывать от мира, чтоб встретили его с восторгом новым, когда решит оно во славе воссиять, прорвав завесу безобразных туч, старавшихся затмить его напрасно. Когда б весь год весёлый праздник длился, скучней работы в стали развлеченья. Но редки праздники - и в радость всем, лишь непривычное бывает мило.  Так я, распутные повадки бросив и уплатив нежданно старый долг, все обману дурные ожиданья, являя людям светлый образ свой. И, как в породе тёмной яркий камень, мой новым лик, блеснув над тьмой греховной, величьем больше взоров привлечёт, чем не усиленная фольгой доблесть. Себе во благо обращу я зло и, всем на диво, искуплю свой грех. (Уходит.)

1.3
Лондон. Дворец.
Входят король Генрих, Нортемберленд, Вустер, Хотспер, сэр Уолтер Блэнт и другие.
Король Генрих:
- Была чрезмерно кровь моя спокойна, холодна и не кипела от обид, но вы постигли нрав мой и попрали моё терпенье, но я предупреждаю: буду впредь, как требует мой сан, суровым, грозным впредь, как требует мой сан, хотя и вопреки природе. Я был нежней елея, мягче пуха, и потому утратил уваженье, что гордый дух к подобдому питает.
Вустер:
- Мой государь, наш дом не заслужил таких угроз от королевской власти, той самой, чьё величье он своей рукой создал.
Нортемберленд:
- Ваше величество!
Король Генрих:
- Уйди же, Вустер. В твоих глазах вражда и непокорство... Вы дерзки, сэр, высокомерны выше меры, и государь не должен поощрять, когда вассал пред ним нахмурил брови. Прошу покинуть нас, но если помощь и совет потребуются ваши, вас тотчас призовём.... Иди отсюда! Прочь! (Вустер уходит.) (Нортемберленду.) Что вы сказать хотели, сэр?
Нортемберленд:
- Мой государь, на ваше приказанье вам выдать пленных, плененных Гарри Перси под Холмодоном, им не было дано отказа в столь резкой форме, как вам передали. Во всём виновны кривотолки, иль чья-то зависть, но только не мой сын.
Хотспер:
- Я, государь, не отказал вам в пленных, но, помнится, когда бой отгремел, а я, в крови, разгорячен резнёю, без сил, едва переводя дыханье и опершись на меч стоял, подходит некий лорд, опрятен, будто на приёме, наряжен, свеж, что твой жених, на ниву после жатвы был подбородок выбритый похож, слегка синюшный. Как парфюмер, благоухал духами, Меж пальцами держал он табакерку с душистым порошком, и то и дело подносил его к ноздрям и очи щурил, словно кот. Чихал, болтал, смеялся франт; когда ж убитых несли мимо, мерзавцами бранил солдат за то, что грязный труп тащили под носом его светлости при ветре. Изысканно, салонно выражаясь, он спрашивал про бой, и вдруг стал требовать для вас всех пленных. Я, солдафон, от ран запёкшихся страдая, болтливым этим попугаем раздражён, терпенье потеряв, в досаде крайней, небрежно отвечал не помню что. Меня до крайности взбесил его блестящий вид и запах бабий, и то, что он, как фрейлина, болтал о пушках, ранах, рвах... Помилуй бог! Он уверял, что от ушибов тяжких божественное средство - спермацет, и крайне жаль, твердил он, в самом деле, что из утробы благостной земли противную селитру извлекают, которой сколько славных рослых малых погублено коварно, а вот, не будь гремучих пушек, он сам бы стал солдатом. На дерзкую, пустую болтовню уклончиво ответил, но не грубо, и вас прошу - не придавайте веры доносу лживому, чтоб не вмешался он меж верностью моей и вашей властью.
Блент:
- При данной обстановке, государь, всё, что тогда ответил Гарри Перси, в такое время и в подобном месте - подобному лицу, пускай всё это умрёт и не воскреснет вновь ему во вред. Ведь он же взял слова обратно.
Король Генрих:
- Но он готов нам пленников отдать лишь с оговорками, и даже при условье, чтоб выкуплен на средства наши был его шурин Мортимер. Но тот, я знаю, умышленно на смерть повёл людей, схватившись с Глендауром, проклятым колдуном. А дочь его, нам говорили, в супруги взял граф Марч. Так что, опустошим казну на выкуп подлого мерзавца? Платить мы станем за измену и сделку с трусом заключим, спасая тех, кто гнусно предал сам себя? Ну нет, пусть сдохнет с голода в горах и никогда не будет другом просящий выкуп у меня на Мортимера. Краморльник, не получит он ни пенни.
Хотспер:
- Крамолник Мортимер?! Он, государь, от вас бы не отпал, когда бы не превратности войны. Об этом говорят красноречиво уста зияющих кровавых ран, что получил на берегах Северна, поросших тростником, когда грудь в грудь он в поединке бился час с Глендауром могучим, в достоинствах с ним споря. Бой трижды прерывали - испить из хладных струй Северна, что испуганно бежал средь камышей дрожащих, всё пряча голову под пенный берег, борцов горячей кровью обагренный. Нет, низменная хитрость никогда не прикрывалась ранами такими, и никогда достойный Мортимер, себя я не изувечил так для виду. И как же можно видеть здесь крамолу?
Король Генрих:
- А вот ты и солгал. С Глендауэром никогда он не сражался, я говорю тебе. Скорее с дьяволом он вступит в схватку, чем Оуэну бросит вызов. Не стыдно лгать? Запомни, впредь не смей мне говорить о Мортимере. И пленных мне скорее отошли, иначе приму меры, и крутость их тебе будет не в радость. Лорд Нортемберленд, Вам разрешаю с сыном удалиться. Скорее пленных шли, ты понял?
Король Генрих, Блент и свита короля уходят.
Хотспер:
- И даже если б чёрт потребовал к себе их, я б не послушался. Пойду и выскажу в лицо ему всю правду - всё же облегчу сердце, хоть и рискую головой.
Нортемберленд:
- Ты опьянел от гнева, охолонись сперва. Вот дядя твой идёт.
Возвращается Вустер.
Хотспер:
- Молчать о Мортимере? Проклятье! Я буду говорить о нём! И пусть я не увижу рая, коли его предам! Всю кровь из своих жил пролью на пыль дорог капля за каплей, но подниму растоптанного в прахе Мортимера, и станет он блистать, как Болингброк, король неблагодарный и порочный, лишь о своём волнующийся троне.
Нортемберленд:
- Брат, на короля племянник твой хвост подымает.
Вустер:
- А что зажгло такой пожар? Я что-то пропустил?
Хотспер:
- Черт побери! Он требует всех пленных! Когда же я сказал про выкуп шурина, он побледнел, как мел, и на меня стал молнии метать, при имени его одном дрожа.
Вустер:
- Я не браню его, ведь Мортимер - наследник Ричарда законный.
Нортемберленд:
- Да, это так, и я тому свидетель. То было в день, когда король несчастный - Господь нам да отпустил грех пред ним! - в Ирландию с войсками отправлялся. Оттуда возвратился он внезапно, чтоб, трон утратив, пасть от рук убийц.
Вустер:
- С тех пор в глазах толпы убийцы - мы.
Хотспер:
- Послушайте, раз Ричард признал наследником Эдмунда Мортимера...
Нортемберленд:
- Так было, я - свидетель.
Хотспер:
- Тогда понятно, почему король наш смерти Мортимеру пожелал! Но вы, те, что корону возложили на голову забывчивому пэру и до сих пор из-за него несёте клеймо зачинщиков убийства, - как вы согласны терпеть проклятья? Ведь вы - орудье преступленья! Верёвка, лестница или палач?! Простите, что прибег к сравненьям грубым, изображая ваше положенье, при нашем славном короле. Ужели потомки в хрониках прочтут, что два таких достойных лорда свершили низость и низвергли короля? О Ричард! Нас ведь не простит Господь! Мы, вырвав с корнем сладостную розу, чуму бубонную на троне усадили! И будут говорить, что одурачил нас, отверг, изгнал тот самый, ради имени чьего позору мы подверглись. Нет, час ещё не пробил и время не ушло. Ещё возможно нам вернуть историю на место и славу добрую восстановить! Отмстим же за насмешки и презренье! Монарху гордому, что сутки напролёт мечтает нас угробить, я говорю...
Вустер (закрывает ему рот платком):
- Заткнись, мальчишка! Я книгу тайн раскрою пред тобой - в ответ на твой вполне понятный гнев и кое-что тебе прочту, о дерзком предприятье, что исполнять опасней, что по зыбкому копью через поток ревущий перебраться.
Хотспер:
- А кто отстал или упал - прощай, бедняга! Иди ко дну и рыб корми, коль выплыть не способен. Опасность движется с востока к западу, а с севера на юг честь устремилась. Столкнулись и - дерутся. На льва охота кровь горячит сильней, чем травля загнанного зайца.
Нортемберленд:
- Эк занесла тебя мечта о подвигах отважных!
Хотспер:
- Клянусь душой, мне было б нипочём до лика бледного допрыгнуть, лишь только б честь себе добыть. Или нырнуть в пучину моря, где лот не достигает дна, - и честь-утопленницу вытащить за кудри! И тот, кто спас её из бездны, тот должен впредь красоткой обладать. Нет, не стерплю соперников по чести!
Вустер:
- он миром образов захвачен, а дело требует вниманья, Племянник, дорогой, послушай дядю...
Хотспер:
- Смилуйся, старик!
Вустер:
- Шотландцев благородных, тобою взятых в плен...
Хотспер:
- Я их оставлю за собой.  Клянусь, ему не дам ни одного, хотя б душа его стонала от чаяния обладать. Не дам их, руку дам на отсеченье, но пленников не дам.
Вустер:
- Занёсся, милый друг, ты выше крыши. Моих увещеваний ты не слышишь... Ты пленных сохрани...
Хотспер:
- Ещё бы! Он выкупать не хочет Мортимера, и говорить о нём мне не велит! Однако проберусь к нему в опочивальню и в ухо крикну зычно: "Мортимер!". пусть валится с кровати, как чурбан. Нет, кое-что получше я придумал: возьму ученого скворца и говорить его я приучу одно лишь слово - "Мортимер". Потом на праздник подарю скворчишку Болинброку, чтоб вечно в короле будил он ярость. Ха=ха=ха!
Вустер:
- Ну дай же мне хоть слово вставить, отпрыск! В нашем роду таких болтливых не было ещё!
Хотспер (не обращая на него внимания):
- От всяких дел я отрекусь, одно лишь буду делать - язвить и жалить Болингброка! И если б я не знал, что принц Уэльский, вечный бражник, стал королю не мил, что тот лишь всё дурное сыну предвещает, я б дал ему отраву в кружке эля.
Вустер:
- Прощай, племянник, сейчас с тобою говорить бесцельно, себя лишь одного ты слышишь. Поговорим потом, когда ты в трезвый ум войдёшь.
Нортемберленд:
- Ты бешеной осой ужален что ли? Как женщина, потоки слов ты извергаешь, Старших не слышишь, внемлешь лишь себе.
Хотспер:
- Такое ощущенье, что меня бичами хлещут, бьют розгами, кусают муравьи и жжет крапива, лишь о проклятом Болингброке слышу слово. В дни Ричарда, забыл, как замок этот звался, - ещё он в Глостершире, и владел им Йорк, его пустоголовый дядя, так вот, я там впервые преклонил колена пред королём улыбок Болингброком. Проклятье! Когда из Ревенсперга прибыл он...
Нортемберленд:
- Не замок ли то Баркли?
Хотспер:
- Ну да, конечно, он! Ах, сколько сахарных речей там расточал сей льстивый пёс! "Когда моё младенческое счастье войдёт в года!", "Отважный Гарри Перси!", "Любезный родич!"... Черту он родня! Прости, господь! Слушаем вас, дядя, я всё сказал, что наболело.
Вустер:
- Всё ли, точно? А то ещё поговори.
Хотспер:
- Нет, точно всё. Клянусь.
Вустер:
- Тогда назад к шотландцам полонённым. Без выкупа их передай немедля, а сам через посредство Дугласа начти в Шотландии сбор войска. В письме я всё подробно изложу, и без труда добьёмся мы успеха. (Нортемберленду.) А вы, пока займётся этим Перси, в доверие к прелату постарайтесь вкрасться. Архиепископ нужен нам.
Хотспер:
- Йркский? А?
Вустер:
- Точно, он. На государя зубы точит, ведь брат его, лорд Скруп, казнён в Бристоле. И это не догадки или домыслы какие, всё взвешено, рассчитано и - баста. Теперь нам нужен лишь предлог - и план исполним.
Хотспер:
- Удачу чую, зуб отдам иль руку. мы победим, клянусь.
Нортемберленд:
- Не поднят зверь, а ты уж спустил свору.
Хотспер:
- Прекрасный замысел понятен, и сразу виден результат. А к Мортимеру ведь примкнут шотландцы, а также йоркские войска. Ведь так, мой дядя?
Вустер:
- Можете не сомневаться.
Хотспер:
- Придумано прекрасно, нет ни малейшего изъяна.
Встер:
- А нас есть повод торопиться, убьём его, чтоб свои головы сберечь. Теперь уже и  скромность не поможет, он не забудет, что у нас у долгу. Подозревать он будет недовольство, и станет мстить - ему предлог один лишь нужен, чтоб в нами рассчитаться. И вы заметили, он уж начал свой взор свирепый отвращать от нас.
Хотспер:
- Так отомстим ему за подлую неблагодарность! Ждать нечего, или он нас убъёт.
Вустер:
- Пока прощай, мальчишка. И действуй строго в тех пределах, которые в письме я укажу. Когда наступит срок, примкну к Глендауру, а также к Мортимеру, устрою так, чтоб там собрались вместе вы и Дуглас, а также наши силы. Тогда синицу счастья крепко в руки заберём, пока же едва видно журавля на небе.
Нортемберленд:
- Прощай же, брат. В успех мы верим.
Хотспер:
- До скорой встречи, господа! Приди, приди же, день кровавый, когда в бою мечом стяжаем себе славу! (Уходят.)

2.1
Рочестер. Двор гостиницы. Входит первый извозчик с фонарём в руке.
Первый извозчик:
- Хай! Пусть меня вздёрнут, если сейчас не четыре утра. Ковш как раз над новой трубой, А лошадь ещё не навьючена. Эй, конюх!
Конюх (за сценой):
- Иду, иду!
Первый извозчик:
- Том, дружок, выколоти-ка седло у Корноухого да подсунь немного войлоку под луку, бедная скотина в кровь стёрла себе загривок.
Входит второй извозчик.
Второй извозчик:
-  Горох и бобы здесь хреновые - сырые до плесени, а от этого у скотины черви в брюхе заводятся. Здесь всё пошло вверх дном с тех пор, как помер конюх Робин.
Первый извозчик:
- Бедняга! Как вздорожал овёс, так ему и свет не мил стал, это и свело его в могилу.
Второй извозчик:
- Ну, что касается блох, так этим тварям здесь живётся, как в раю. На всей лондонской дороге лучше места для них не сыскать. Я стал уже совсем как рябчик, весь пестрю с головы до ног.
Первый извозчик:
- Как рябчик! Истинный бог, ещё ни одного короля так не кусали блохи, как нынче меня, особенно после первых петухов.
Второй извозчик:
- И посудины от них не допросишься - пруди прямо в камин, вот от этого и разводятся блохи, прямо как мальки в пруду.
Первый извозчик:
- Эй, конюх, живей сюда! Да чтоб тебя вздёрнули, идёшь ты или нет?
Второй конюх:
- Мне надобно доставить окорок и два тюка имбиря в Черинг-Кросс.
Первый извозчик:
- Господи Иисусе! Индюшки мои в корзине наверно уже подохли с голоду, Конюх! чума на тебя! Глаза что ли на затылке? Или тростник в ухе застрял? Будь я подлецом, коли не проломлю тебе башку, выпивоха ты чёртова! Иди же наконец!
Входит Гедсхил.
Гедсхил:
- Утро доброе, молодцы! Который час?
Первый извозчик:
- Два уж точно будет, сэр.
Гедсхил:
- Дай-ка мне фонарь, дружище, надо своего мерина в конюшню поставить.
Первый извозчик:
- Ага, ищи дурака. Знаю шутки и посмешнее.
Гедсхил:
- Ну так одолжи хотя бы. Я прошу.
Второй извозчик:
- Одолжить-то одолжу, конечно, только вопрос - когда. Сам угадай. Если думаешь, что когда рак на горе свистнет, так вот и ошибся. Маленько раньше: когда дождусь, когда етбя на виселицу вздёрнут.
Гедсхил (смеётся):
- Ладно, молодцы, когда думаете до Лондона добраться?
Второй извозчик:
- Да в таком часу, когда уж впору будет ложиться спать при свечах, это уж точно. Идём, сосед Мерс, пора господ будить. Они желают ехать с попутчиками, потому как у них уйма поклажи. Извозчики уходят.
Гедсхи:
- Эй, слуга!
Трактирный слуга (за сценой):
- Я вмиг, как говорит грабитель.
Гедсхил:
- Это всё равно что сказать: "Мигом, как говорит трактирный слуга". ты отличаешь от вора не больше, чем зачинщик от исполнителя - тебе ведь принадлежит часть замысла.
Входит трактирный слуга.
Трактирный слуга:
- С добрым утром, мистер Гедсхил. Дело обстоит именно так, ка я докладывал вам вчера вечером. Тут остановился один землевладелец из Кентских лесов, везёт с собой триста марок золотом. Вчера за ужином он хвастался перед своим спутником. А тот сильно смахивает на аудитора, целый воз поклажи, не знаю точно, что у него там. Они уже на ногах, велели подать завтрак. Скоро, надо полагать, тронутся.
Гедсхил:
- Даю голову на отсечение, что им по пути с молодцами святого Николая.
Трактирный слуга:
- Больно надо мне иметь твою башку, прибереги уж её для палача. Знаю точно: ты не за страх, а за совесть чтишь Николая Угодника.
Гедсхил:
- Что-что про палача? Уж если и суждено быть повешенным, то компания обещает быть  весёлой, а виселица толстой - ведь со мной рядом будет болтаться и старина сэр Джон, а уж он-то совсем не скелет. Ладно. Среди нас есть такие троянцы, что тебе и во сне не снились. чисто ради забавы они готовы оказать честь нашему ремеслу. А если дело выведут на чистую воду, они уж точно что-что, а своё доброе имя спасут, как пить дать. Это вовсе не какие-то там бездомные бродяги, и не тупые громилы, что за шесть пенсов пристукнут дубиной любого, и не какие-то там краснорожие усачи, не просыхающие от пьянок, все мои дружки - господа знатные, благородных кровей, и с хорошими манерами, все сплошь бургомистры и богачи, которые умеют за себя постоять - скорее сразят ударом, чем раскроют рот. Хотя нет, я соврал, чёрт возьми. Они чаще молятся своей святой покровительнице -  государственной казне, опять не так... Не молятся ей, а умаляют её, чувствуешь разницу?  Они давно уже сделали из неё себе сапоги - стригут и стригут по лоскутку день и ночь. Такие вот трудяги.
Трактирный слуга:
- Из казны - сапоги? А разве они не промокают в сырую погоду? Она ж вся насквозь дырявая.
Гедсхил:
- Ну что ты! У нас есть лучшее в мире правосудие, благодаря ему любой грабитель как за каменной стеной - как будто все мы владеем папоротниковым цветом и ходим теперь сущими невидимками.
Трактирный слуга (задумчиво):
- Если совсем уже честно, то делает вас невидимыми вовсе не папоротник, а ночная мгла. А в остальном согласен, всё похоже на правду.
Гедсхил:
- Ну вот и молодец. Тогда по рукам. Свою долю ты получишь с гарантией. Слово честного человека.
Трактирный слуга:
- Я охотнее бы поверил слову прожженного вора.
Гедсхил:
- Бог с тобой, дружище. Слово homo обозначает каждого человека без исключения, оно и вору подойдёт, и человеку наичестнейшему. Homo это звучит глобально! Чувствуешь разницу? Когда люди так назидательно говорят: "Будь человеком!" - как-то об этом совсем не думают. А потом удивляются, хотя, сказать по правде, - чему? И в этом смысл проблемы, так что вели конюху поскорее вывести моего мерина из конюшни, и - прощай, паршивец чёртов! (Оба уходят.)

2.2
Большая дорога близ Гедсхила.
Входят принц Генрих и Пойнс.
Пойнс:
- Скорее! Прячьтесь! Я взял коня Олдкасла, и теперь он в ярости, весь в складку, его так покоробило, что он стал похож на сильно накрахмаленный бархат.
Принц Генрих:
- Отойди в сторонку.
Входит Олдкасл.
Олдкасл:
- Пойнс! Пойнс! Скотина ты этакая! Чтоб тебя вздёрнули, дьявол!
Принц Генрих:
- А можно не горлопанить так сильно?
Олдкасл:
- Где Пойнс, Хел?
Принц Генрих:
- Наверное, залез на холм и сидит там на самой вершине, Пойду поищу. Где же он, паршивец, в самом деле? (Делает вид, что ищет.)
Олдкасл:
- Проклятье - иметь дело с этим жуликом! Увёл коня, мерзавец! А я пешком не могу ходить, мешает тучность. Да и стар, наверное, уже стал. И всё же я надеюсь умереть честным человеком, как и жил, а тут вот выходит, что меня непременно повесят, если я укокошу этого негодяя. А не сделать этого я не могу. Вот уже целых 22 года я даю себе каждый день клятву, что сделаю это, но меня словно черт на веревочке водит с ним вместе, И чёрт с ним, пускай меня повесят, если этот негодяй не опоил меня зельем. Пойс! Хел! Чума на вас обоих! Бардольф! Уж лучше сдохнуть с голода, чем так ходить. Уф... Пето! Надо давно уже бросить водить компанию с этими жуликами... Хотя вопрос - с кем оставаться? И до чего дошло - воры уже своих стали лопошить. Видно, конец света скоро.  (Слышен свист.) Фью! Чума на всех вас! Коня отдайте, твари! Отдайте моего коня, козлы! Чтоб вас всех до единого повесили, уроды!
Принц Генрих:
- Потише можно, толстячок? Ложись ничком, припади ухом к земле - услышишь топот, значит едут.
Олдкасл:
- Я-то лягу, но есть ли у тебя рычаг, чтобы поднять меня с земли? Вот чёрт! Я за все деньги, что есть в казне твоего отца, не потащусь в другой раз пешком в такую даль. Надо мной уже стали прямо измываться. Я - опешил.
Принц Генри:
- А ВОТ И нет, ты - спешился ВСЕГО ЛИШЬ.
Олдкасл:
- Прошу тебя, дружище Хел, мой принц, чёрт побери тебя, прошу тебя я отыскать коня, добрейший королевский сын.
Принц Генрих:
- Но я не конюх, сэр.
Олдкасл:
- Ну хорошо, тогда повеситься ты можешь на своей подвязке. Я сдам вас всех, к чертовой фене. Что хересом мне отравиться, коли про вас я не сложу куплеты, их станут распевать на самые курчавые мотивы! Так отомщу! Уж слишком далеко заходят ваши шутки!
Входят Гедсхил, Бардольф и Пето.
Гедсхил:
- Стой!
Олдкасл:
- тут и захочешь убежать - не подбежишь. Стою - и что?
Пойнс:
- Ба! Да это же легавый! Мне так знаком твой лай! Что, Бардольф, нового?
Бардольф:
- Прячьте лица! Наденьте маски! Королевские монеты уже спускаются с холма, чтобы катиться в прямиком в казну.
Олдкасл:
- Врёшь, ка всегда, бездельник - они катятся прямиком в кабак.
Гедсхол:
- Их хватит, чтобы всех озолотить.
Олдкасл:
- И всем купить по собственной верёвке - не забудь.
Принц Генрих:
- Вы оставайтесь здесь, а мы же с Недом заляжем ниже по тропинке, коли уйдут от вас, то в наши лапы попадут. Сколько их всего?
Гедсхил:
- Никак не больше десяти.
Олдкасл:
- Скорее вас они ограбят, черти.
Принц Генрих:
- Ты просто трусишь, старичок.
Олдкасл:
- Конечно, я не худощав, уж точно. И не так храбр я, как твой дед сэр Джони Гант. И всё же я не трус, мой милый Хел.
Принц Генрих:
- А вот сейчас тебя мы испытаем.
Пойнс:
- Послушай, Джек, кончай сердиться. Твой конь стоит, вон, видишь, там, за той оградой. И если он тебе всё ещё нужен, ты можешь взять его оттуда. Прощай и будь здоров.
Олдкасл:
- Разрази меня гром, как не убить такого гада!
Принц Генрих:
Нед, а где плащи?
Пойнс:
- Здесь. Прячемся. (Оба уходят.)
Олдкасл:
- Ну, господа, ловите за хвост счастье!
Входят путешественники.
Первый путешественник:
- Идём, сосед, Мальчик сведёт наших коней с горы. Пройдём пешком немного, слегка ноги разомнём.
Грабители:
- Стоять!
Путешественники:
- Господи помилуй!
Грабители:
- Вали их, глотки режь ублюдкам окаянным! Обжоры чертовы!
Олдкасл (с досадой):
- Эх... Молодёжь желает сладко жить...
Путешественники:
- О боже, мы теперь разорены! И мы, и наши семьи! Грабить других - таков теперь и наш удел.
Олдкасл:
- Это вы-то разорены? Разве всё ваше добро - при вас? Вы, кажется, присяжные с в суде? Вот вас и рассудили по понятьям. (Все уходят.)
Входят принц Генрих и Пойнс, переодетые.
Пойнс
- Послушай, что произошло? Ворьё связало честный люд. И если мы теперь воров этих ограбим, то с лёгким сердцем восстановим справедливость. Героями вернёмся в Лондон, и разговоры не утихнут две недели, а смех будет стоять до снега. Шутить об этом будут целый век - про то, как вор украл...
Принц Генрих:
- Стой! Прячемся! Идут...
Входя грабители, с ними Олдкасл.
Олдкасл:
- А где же Пойнс и Хел? Куда они запропастились? Грабители делят добычу. Пойнс и принц Генрих, переодетые, нападают на них.
Пойнс (тому, кто держит кассу):
- Давай сюда деньжата, прощелыга!
Принц Генрих:
- Мерзавцы! (Грабители разбегаются, бросив добычу. Олдкасл ковыляет за ними.) Достались деньги без труда. Ворьё бежало. Теперь они друг другу даже не поверят. Поедем, Нед. Олдкасл, как в смертный час, весь изошёлся потом.
Пойнс:
- Не будь от так смешон, он был бы жалок.
Принц Генрих:
- Ладно. Оставим старика. Я видел слёзы на глазах его, когда скрестились наши взгляды. (Уходят.)

2.3
Замок Уоркуорт.
Входит Хотспер, читает письмо.
Хотспер:
- "Что до меня, милорд, то мне бы весьма хотелось быть с вами в этот тяжкий час, вы знаете, как сильно я люблю ваш дом..." Ему хотелось... Так почему же он не здесь? Сваой сарай он любит, вот что, а вовсе не наш дом. Так, читаем дальше. "Задуманное вами предприятие опасно...". Что ж, это верно, жизнь сама - опаснейшая штука. Ведь можно простудиться. Опасно также есть и пить. Да, господин глупец, и в зарослях крапивы опасность вы найдёте, мы же там сорвём цветок благоуханный. "задуманное вами предприятие опасно, друзья не очень-то надёжны, и время вами выбрано случайно, так что ваш план, по правде, легковесен, чтобы сломить столь сильное сопротивленье..." Ага, вот так. Я вам скажу на это - сударь, вы трус, подлец и негодяй. К тому же - лгун последний. Что за безмозглая башка! Клянусь я богом, наш план не хуже всякого другого, Отличный план, вернейшие друзья! Что за подлец! Ведь сам архиепископ Йоркский одобрил план и весь дальнейший ход событий. Вот раскроить бы череп негодяю хотя бы... веером жены! И я, и дядя мой, а также мой отец, мы все участвуем в солидном этом деле. А Мортимер, архиепископ Йоркский и Оуэн Глендаур?  И ещё Дуглас! Разве они не дали слово прислать войска девятого числа, что будет через месяц? И многие уже в походе. Вот гнусный нечестивец! Тупой язычник! Чистосердечный трус и малодушник, он всё откроет королю! Я лопаюсь от злости, что предложил такой квашне принять участье в деле. Ну, чёрт с ним, раз дело сделано, то нет пути назад. Сегодня ночью еду. (Входит леди Перси.) Ну как делишки, Кэт? Я расстаюсь с тобой, и скоро - дела зовут.
Леди Перси:
- О мой супруг! Но почему ты в одиночестве все дни проводишь? Скажи мне, в чём я провинилась? Вот уже скоро две недели, как изгнана я с ложа твоего. Скажи, что похищает у тебя сон золотой, и аппетит, и радость? зачем потупил ты свой взор и часть вздрагиваешь, сидя одиноко?  И где румянец твой, и, прав законных на тебя лишив свою жену, их отдал мрачным думам, проклятой грусти? Близ тебя не раз я сторожила твой тревожный сон и слышала, как ты о войнах бредил, как горячил словами скакуна, кричал: "Смелее в бой!" - и говорил о вылазках, траншеях, схватках, рвах...О василисках, пушках, кулевринах, о пленных и о тех, кто пал в бою, о всех превратностях горячей битвы...И бисер пота выступал на лбу, как пузыри на бешеном потоке, и странно у тебя лицо менялось, как у того, кто переводит дух при быстром беге... Что значит это? тяжёлой ли заботой угнетён, скажи мне всё, иль ты меня не любишь.
Хотспер:
- Эй, там! (Входит слуга.) Отправился с пакетом Джильямс?
Слуга:
- Ровно час назад, милорд.
Хотспер:
- Коней привёл ли Бетлер от шерифа?
Слуга:
- Да, только что - лишь одного, милорд.
Хотспер:
- Которого? Гнедого или Корноухого привёл?
Слуга:
- Конечно же, Гнедого.
Хотспер:
- Этот конь мне дан судьбой. Я ветром понесусь на нём. О Esperance! Скажи, чтоб Бетлер в парк его привёл. (Слуга уходит.)
Леди Перси:
- О выслушай меня, супруг!
Хотспер:
- Ну говори, родная.
Леди Перси:
- Отсюда что тебя уносит?
Хотспер:
- Мой конь, любимая, мой конь.
Леди Перси:
- Ну что за вздорная мартышка! у ласочки причуд, наверно, меньше, чем у тебя. Но, право, я должна узнать, в чём дело. Гарри, говори! Боюсь, что брат мой Мортимер решил бороться за свои права и просит тебя помочь ему в тяжёлом деле. Коль ты пойдёшь...
Хотспер:
- Пешком? В такую даль? Да я же до смерти устану1
Леди Перси:
- Ну хватит, милый попугай! Меня смешишь, а сам едва ли не рыдаешь. Мне толком отвечай: иначе, клянусь, сломаю тебе палец, когда всей правды не откроешь мне. ты знаешь, как свирепа я во гневе.
Хотспер:
- Прочь, баловница, твои забавы здесь совсем не кстати. Не до тебя, уйди. Кэт, сейчас не время кукол, не время для турниров губ, голов пробитых, сломанных носов... Бери повыше! Вот что любо нам сейчас. Коня мне! Где же мой Гнедой? Что, Кэт, ты ещё хочешь от меня?
Леди Перси:
- Совсем не любишь ты меня. Что ж, не люби. Тогда и я готова разлюбить. Нет, в шутку ты сказал или всерьёз? Ответишь честно?
Хотспер:
- Ты хочешь посмотреть, ка я помчусь? Вскочив в седло, тебе я брошу клятву в любви безумной,  но сейчас послушай, Кэт, не приставай ко мне! Куда собрался? Почему? Спешу, куда мне долг велит.  Короче, с тобой мы нынче расстаёмся, Кэт.  Я знаю, ты умна, но не умней супруги Перси. И духом ты тверда, но всё же баба ты, пойми. Молчать умеешь, как ни одна из вас, и я уверен, что не сболтнёшь того, чего не знаешь.  Вот видишь, Кэт, как тебе я доверяю.
Леди Перси:
- О боги, лишь настолько?
Хотспер:
- ни на полдюйма больше. Но знай, твой путь лежит туда, куда и мой.  Ты едешь завтра, будешь вновь со мной. Ну что, довольна ты?
Леди Перси:
- Поневоле. (Уходят.)

2.4
Трактир "Кабанья голова" и Истчине.
Входят принц Генрих и Пойнс.
Принц Генрих:
- Нед, выйди из этой затхлой комнаты и помоги мне позабавиться немного.
Пойнс:
- Ты где был, Хел?
Принц Генрих:
- Сидел в компании голов дубовых, среди рядов дубовых бочек и там коснулся самых низких струн самоуничиженья. Там, мой друг, я побратался с целой сворой слуг и всех теперь зову по именам: Том, Дик, кажется, дальше Френсис... Они клялись спасением души, что, хоть пока я принц всего лишь Уэльский, но по манерам я - уже король. Они сказали напрямик, что не спесивый я дурак вроде... хотя бы взять Олдкасла, а настоящий коринфянин, весельчак, и, в целом, добрый малый, Ещё они сказали, что когда я стану в самом деле королём, вся Истчина за мною встанет. Ну, подрумянились у них, напились значит, а если пить ты не умеешь толком и вдруг дыхание переведёшь посреди кружки, они все тут кричат: "Валяй!" - и силою заставят выпить залпом. В какие-нибудь четверть часа я так там навострился, что смело сяду пить я с медником или с другим таким же лихачом. Договоримся с ним мы сразу. Поверь мне, Нед, ты много потерял, что не пошёл со мной заняться этим делом. Но, друг мой, чтобы подсластить твоё и без того столь сладостное имя, вот тебе сахару на пенни, мне сунул в руку мальчик из трактира, который за всю жизнь не выкрикнул иного, кто: "Добро пожаловать!", "С вас шесть пенсов и восемь шиллингов!", "Пинту муската в комнату такую...", "Сэр, я сейчас!" и дальше в том же роде. Мой Нед, чтоб время долго не тянулось, пока Олдкасл явится сюда, войди ты в комнату другую. Пока я буду спрашивать слугу, того, что дал мне сахар, ты поминутно говори: "Франсис!" Франсис!", что б ничего он мне ответить не успел, кроме "сейчас", "сейчас". Пойдём, я покажу тебе, как это надо делать. (Уходят.)
Пойнс (за сценой):
- Франсис!
Принц Генрих:
- Отлично.
Пойнс:
- Франсис!
Входит Франсис.
Франсис:
- Сейчас, сэр! Загляника в Гранатовую комнату, Ральф.
Принц Генрих:
- Поди сюда, Франсис.
Франсис:
- Что прикажете, милорд?
Принц Генрих:
- Сколько тебе ещё осталось служить, Франсис?
Франсис:
- Лет пять...столько же, сколько...
Пойнс (за сценой):
- Франсис:
Франсис:
- Сейчас, сэр, сейчас!
Принц Генрих:
- Пять лет! Клянусь святою девой, пять лет греметь посудой оловянной... Скажи мне, Франсис, сможешь ли сыграть ты труса пред твоим контрактом, попросту - удрать?
Франсис:
- О господи, мой принц! Готов поклясться на всех библиях на свете, кка раз на это духу хватит.
Пойнс (за сценой):
- Франсис!
Франсис:
- Сейчас же, сэр, иду!
Принц Генрих:
- Годков-то тебе сколько, милый Франсис?
Франсис:
- Это надо вспомнить... В Михайлов день мне стукнет... так-так-так
Пойнс (за сценой):
- Франсис!
Франсис:
- Сэр, сейчас! Прошу, милорд, минутку обождать.
Принц Генрих:
- Но Франсис, головка сахару, что ты мне дал, ведь стоит пенни?
Франсис:
- О госопди, да пусть хоть целых два.
Принц Генрих:
- Я дам тебе, пожалуй, тыщу франков, в любой момент ты их получишь. Спроси, и всё.
Пойнс (за сценой):
- Франсис!
Франсис:
- Сейчас! Сейчас!
Принц Генрих:
- Сейчас? нет, Франсис. Но завтра - да. Или когда тебе угодно. Но только, Франсис...
Франсис:
- Что прикажете, милорд?
Принц Генрих:
- ты согласишься обокрасть того, что в курточке из кожи, и сверху пуговицы из стекла, он гладко стрижен, и перстенёк агатовый на пальце, в серых чулках с подвязками из ленты шерстяной, с медовой речью и испанскою мошной?
Франсис:
- О господи, милорд, о ком вы?
Принц Генрих:
- Ну, я вижу, что годен ты только на то, чтоб разносить чёрный мускат. Но знай, мальчишка, и твоя белая куртёшка когда-нибудь да станет в пятнах. В Берберии всё это не так скоро происходит.
Франсис:
- Что, сэр?
Пойнс (за сценой):
- Франсис!
Принц Генрих:
- Пошёл, дурень! Не слышишь, что ли, что тебя зовут? Франсис!
Принц Генрих и Пойнс одновременно зовут Франсиса, он стоит в растерянности, не зная, куда идти. Входит буфетчик.
Буфетчик:
- Ну стоишь, как пень? Зайди ж в ту комнату! (Франсис уходит)Милорд, этот старик сэр Джон с кучей народа стучится в дверь. Впустить их?
Принц Генрих:
- Пусть подождут. Потом откроешь.  (Буфетчик уходит.) Пойнс!
Входит Пойнс.
Пойнс:
- Сейчас, сэр, сейчас.
Принц Генрих:
- Слушай, Олдкасл и остальные ждут у дверей, Сейчас будет веселье.
Пойнс:
- Мы будем беззаботны, как сверчки. Неплохо мы дурачили мальчишку! Чем же всё кончилось?
Принц Генрих:
- Сейчас я расположен пошутить. И подойдут, пожалуй, мне все шутки мира.(Входит Франсис.) Который час, дружище?
Франсис:
- Сэр, сейчас, сейчас! (Уходит.)
Принц Генрих:
- Подумать только, слов у него меньше, чем у попугая, и всё ж он женщиной рождён. Всё его дело - бегать по лестнице, всё красноречие - подать счета. И всё-таки мне далеко до Перси, горячей шпоры Севера. Укокошив шесть-семь дюжин шотландцев перед завтраком и вымыв руки, но говорит жене: "К чёрту эту мирную жизнь, Скучно мне!!" - "О милый Гарри, - говорит она, - как много ты убил сегодня?" А он в ответ: "Моего Чалого поили?" Проходит час, он говорит: "ну, человек четырнадцать, не больше". Будь другом, позови Олдкасла. Я буду Перси корчить из себя.а этот боров - леди Мортимер." "Rivo!" - как говорят пропойцы.  Пусть этот окорок войдёт.
Входят Олдкасл, Гедсхил, Бардольф, Пето, за ними Франсис с бутылками вина.
Пойнс:
- Входи, Джек, где ты так мощно обтрепался7
Олдкасл:
- Чума на этих трусов! Разрази их гром! Аминь! Подай мне кружку хереса, милок. Уж лучше буду я вязать носки, их штопать, пятки надставлять, чем жизнь вести собачью. Чума всех трусов забери! Подай мне кружку хереса, малыш! Или нет больше добродетели на свете? (Пьёт.)
Принц Генрих:
- Ты видел, как Титан лобзает блюдо с маслом, и оно тает от ласковых речей? Если не видел, то взгляни на этот вот брусочек масла.
Олдкасл:
- Ах ты, плут! В херес опять ты подмешал мне известь! Чего же ожидать от подлеца? Но трус похуже кружки хереса с извёсткой. Ступай своей дорогой, старый Джек! Или умри. Пусть назовут меня селёдкой потрошёной, коль мужество ещё живёт на сей земле. На Англию всего-то три нормальных человека, которых не повесили ещё.  Один из них заплыл весь жиром, раз не у дел, и скоро постарел.  Спаси их бог! Как мерзок этот мир!  Я говорю это без страха. Пускай родился б я ткачом, пел бы себе псалмы и всё такое... Эх... Чёрт бы трусов всех побрал!
Принц Генрих:
- Ну что, старик, про что ты там бормочешь?
Олдкалс:
- И это - королевский сын! О времена, о нравы! пусть волосы сойдут со щёк моих, коли не вышибу тебя из королевства, не погоню толпою рабской подданных твоих, как стадо дикое гусей! Тьфу! Это принц Уэльский!
Принц Уэльский:
- Так говори же, что случилось, право?
Олдкасл:
- Скажи мне, разве ты не трус? И Пойнс хорош, вы оба негодяи.
Пойнс:
- Ещё раз трусом назовёшь, я заколю тебя, свинья.
Олдкасл:
- Ты угодишь в ад раньше. чем я рот открою, чтобы слово это возвестить. Но отдал бы я тущу фунтов, что бегать научиться так же, как и ты.  Конечно, да, прямые ваши плечи вас делают смелей - вам не зазорно показать спину.  Мальчишка, хересу! будь я подлец, когда во рту имел сегодня хоть бы каплю.
Принц Генрих:
- ты негодяй... ты пьян с утра.
Олдкасл:
- Чума на этих трусов!
Принц Герих:
- Так в чём же дело, старина? Где деньги, Джек, что давеча украли? Будь я еврей, коль скоро что не так.
Олдкасл:
- Об этом я хотел спросить тебя. Ты слышишь, Хел? Те два подонка в клетчатых плащах...
Принц Генрих:
- Вся эта ложь похожа на отца, её родившего - она огромна, как гора, и всем бросается в глаза. Ах ты, ослиная башка, ещё меня винить ты будешь?
Олдкасл:
- Рехнулся, парень? Или правда уже неправдой стала зваться?
Принц Генрих:
- Как же мог ты разглядеть, во что одеты были эти люди? Зелёное кендальское сукно ты клетчатым сукном зовёшь?  Ладно, переведи дыхание и говори по делу: я знаю - первый ты сбежал, и как же шустро! Сам иззубрил свой меч, чтоб нас ввести в обман. Ну и подлец же ты! Посмотрим, что ты дальше скажешь, чтобы от срама улизнуть.
Пойнс:
- да, Джек, что ты такое скажешь  нам, чтобы скрыть правду про монеты. куда ты их девал?
Олдкасл:
- Тебя я сразу распознал, сибирская ты язва. Но разве мог я посягнуть на жизнь наследника престола? Да, храбр я, но убить не мог я принца крови. Инстинкт превыше совести моей. И я стал трусом в то мгновенье... Но...  Довольно, Хел, об этом.
Входит хозяйка.
Хозяйка:
- Господи Иисусе, это же наш принц! Милорд! (Падает на колени.)
Принц Генрих:
- Ну что, миледи, скажешь нам?
Хозяйка:
- Да вот, милорд, у двери какой-то знатный господин, он рвется к вам по делу и уверяет, что батюшка король его до вас послал.
Принц Генрих:
- Вот дай ему монету с изображением моего батюшки и пошли его к... моей матушке.
Олдкасл:
- Какой он из себя?
Хозяйка:
- Старик совсем.
Олдкасл:
- Что побудило его в полночь покинуть тёплую постель? Спустился мне?
Принц Генрих:
- Джек... Ты понял...
Олдкасл:
- Ей богу, что-то здесь не так. (Уходит.) (Все молча ждут.) (Возвращается.) Проклятый жир, уже своих колен не вижу... Когда я был таким, ка ты, Хел, моя талия была не толще орлиной лапы. Я мог бы пролезть сквозь перстень с большого пальца олдермена.
Принц Хенрих:
- Джек, ну что там? Говори.
Олдкасл:
- Вести, прямо скажем, не из весёлых. Твой отец прислал Джона Бреси. Завтра утром ты должен явиться ко двору. И приготовься к ответу.
Принц Генрих:
- Изображай моего отца и по косточкам разбирай моё поведение.
Олдкасл:
- раз ты так хочешь, так изволь. Пусть этот стул предстанет троном, кинжал мой - скипетром, а эта вот подушка пусть будет короной.
Принц Генрих:
- Твоя лысина сверкает лучше, чем алмазная корона. Подушку брось. И без неё прекрасно сыграешь роль ты короля.
Олдкасл:
- Пусть так. И если есть в тебе хоть капля благодати, тебя сумею я растрогать. Дай кружку хереса, малыш. Пускай глаза мои краснеют, как будто плакал я всю ночь. Я буду говорить со страстью, как царь Камбиз.
Принц Генрих:
- Вот я поклон отвесил. Давай ты теперь.
Олдкасл:
- Сейчас начну. Встаньте поодаль, лорды.
Хозяйка:
- Ах, боже мой, какая славная потеха!
Олдкасл:
- Не плачь, супруга, токи слёз напрасны...
Хозяйка:
- Каков отец-то! Что за вид он на себя серьёзно напускает!
Олдкасл:
- Уйдите, лорды, вместе королевой, полны слезами шлюзы глаз её...
Хозяйка:
- Господи боже мой, ну точь-в-точь как у бродячих комедиантов, что представляют всякие непотребства!
Олдкасл:
- Молчи, добрая пивная кружка! Замолкни и ты, славная наливка! Гарри, меня удивляют не только места, где ты проводишь время, но и компания, которой ты окружен. Согласен, ромашка, чем больше её топчут, тем скорее растёт, а вот молодость тем скорее истощается, чем скорее её растрачивают. Что ты мой сын, я знаю отчасти из слов твоей матери, отчасти из своего собственного опыта, но больше всего меня убеждает в этом плутовской блеск в твоих глазах и эта дурацкая квадратная нижняя губа. А если ты мой сын, что означает - надежда Англии, то почему ты так безнадёжно туп? ты опускаешься всё ниже и ниже! Может ли благодатное небесное светило стать бродягой и лакомиться придорожной ежевикой? Столь пустого вопроса не задаст никто, находясь в трезвом уме и твёрдой памяти. Так может ли сын английского короля стать вором и вести охоту за чужими кошельками? Однако столь нелепый вопрос всё же приходится ставить. Есть такое вещество, Гарри, о котором ты, верно, наслышан, это дёготь. Но свидетельству древних авторов, он умеет марать, да так сильно, что потом долго не отмоешься. Такова и та компания, с которой ты в последнее время так тесно сошёлся. И говорю я это, Гарри, не под хмелем, а сквозь слёзы, и не в шутку, а в горький укор, но просто словами, но и стонами сердца.  И всё же рядом с тобой есть один достойный человек, его часто можно видеть около тебя, но вот я только позабыл его имя... Его имя...
Принц Генрих:
- Не соблаговолите ли, ваше величество, описать, каков он из себя?
Олдкасл:
- Симпатяга, конечно же, представительского класса, хотя и несколько дороден. Взгляд весёлый, глаза приятные, и весьма благородная осанка. На вид ему лет пятьдесят, точнее уже под шестьдесят будет. Теперь вот припомнил - его имя сэр Олдкасл. Если по виду его принимают за распутного человека, то это по причине обманчивой внешности, ибо глаза, Гарри, всегда лучатся добрым светом добродетели, и если дерево узнают по плодам, а плоды - по дереву, то я ответственно заявляю, что Олдкасл - эталон добродетели. Оставь только его при себе, остальных же чурайся. А теперь говори мне, бездельник, ты где же пропадал целый месяц?
Принц Генрих:
- А разве короли могут так разговаривать с собственными детьми? Меняемся местами! Теперь я буду представлять отца.
Олдкасл:
- Вот так-так... Ты свергаешь короля с престола? Хорош сынок. Пусть меня повесят за ноги, как кролика в мясной лавке, если у тебя это получится хоть наполовину так торжественно и правдоподобно, как у меня. (Меняются местами.)
Принц Генрих:
- Ну вот, сел.
Олдкасл:
- А вот я стою перед тобой. Рассудите нас, почтеннейшие господа.
Принц Генрих:
- Ну, Гарри, откуда ты взыскался?
Олдкасл:
- Из Истчина, государь.
Принц Генрих:
- Тут до меня доходят жалобы на тебя... И весьма серьёзные.
Олдкасл:
- Ей-богу, государь, всё это враки. - Уж я сейчас вас позабавлю в этой роли...
Принц Генрих:
- И ты ещё божишься, скверный мальчуган? И ты ещё смеешь смотреть мне в глаза, паршивец? Злая воле довлеет над тобой, совращая с пути истинного, бес тобою овладел, не иначе! Бес в образе тучного старика! Тебе он хорошо знаком, иль будешь отпираться? Приятель  твой - пивная бочка на ногах. Позорище ходить с таким вот рядом! Сей потрошёный жареные меннингтрийский бык, порочный и безбожный, так все говорят, не верить невозможно, полон тщеславия, как если бы он был король вселенной. Опрятен он и ловок лишь в пожирании огромных каплунов. А в чём искусен? разве что в обмане. Проворен только в плутовстве. Презреть его можно за всё - решительно и твёрдо. Хвалить его причины нет совсем.
Олдкасл:
- Благоволите говорить яснее, ваша милость, пресветлый государь - кто же это?!
Принц Генрих:
- Это... вы знаете, кто это может быть - премерзкий совратитель молодёжи, седобородый сатан, сам Олдкасл!
Олдкасл:
- Мой государь, знаком я этим человеком.
Принц Генрих:
- Я в курсе - знаю, что знаком.
Олкасл:
- И если бы сказал я ещё больше, что он грешней, чем я, то я, конечно же, солгал бы. Он стар, о том свидетельствует седина, а вот что он развратник, посмею, ваша милость, отрицать. Пить сладкий херес - разве это преступленье? Помилуй, боже, беззаконника, что эту ересь говорит. Разве быть старым и весёлым грешно? если это так, то всех моих знакомых трактирщиков давно пора отправить в ад. А если тучность вызывает ненависть, тогда тощие фараоновы коровы, которые слопали всех тучных коров, достойны всеобщей любви и уважения. Нет, не и нет, мой добрый государь, прогоните-ка лучше Пето, Бардольфа, Пойнса, наконец, а что до симпатяги Джека, прогнать которого - коварство и позор, то смею вас уверить, он - кладезь мудрости, источник света, в нём - всё прекрасное, что нам Всевышний даровал. Как можно не ценить такую милость?
Принц Генрих:
- Но я хочу прогнать его, и прогоню! (Стук в дверь. Хозяйка, Франсис и Бардольф уходят.)
Вбегает Бардольф.
- Милорд, там у двери шериф. И стража с ним. Они кого-то ищут.
Олдкасл:
- Пошёл, мерзавец, вон! Играем до конца. Мне надо защитить Олдкасла.
Входит хозяйка.
Хозяйка:
- О Господи, Милорд!
Принц Генрих:
- Что, чёрт скачет на смычке? В чём дело, глупая кошёлка?
Хозяйка:
- У дверей шериф в сопровождении отряда. Они хотят устроить обыск. Впустить их?
Олдкасл:
- Ты слышишь, Хел? Не называй же подлинный червонец фальшивой железякой. Безумец ты, хоть с виду кажешься вполне приличным малым.
Принц Генрих:
- Трус ты от самого рожденья! Причём без всякого инстинкта.
Олдкасл:
- Не принято, всё ложь. Но если ты, в свою очередь, отвергаешь шерифа, прекрасно, а если нет, пусть входит. И если я по дороге на казнь сумею сохранить достоинство, то к чёрту всё моё воспитание. Надеюсь, удавят меня так же быстро, как и всех иных.
Принц Генрих:
- Иди скорее встань за стенной ковёр, все остальные - марш наверх! Придав себе вид честного джентльмена, мы с чистой совестью сразимся с правосудьем.
Олдкасл:
- Честь и совесть, ваша светлость, давно с вами расстались. Но мне лучше бы спрятаться, конечно. (Все уходят, остаются лишь Генрих и Пето.)
Принц Генрих:
- Позвать шерифа!
Входит шериф и извозчик.
Шериф:
- Прошу, милорд, прощенья. Сюда вбежали, укрывшись от погони, три иль четыре человека. Их видели.
Принц Генрих:
- А что за люди?
Шериф:
- Прошу простить меня, милорд, один из них - большой и толстый.... Его все знают.
Извозчик:
- Жирный, словно кусок сала.
Принц Генрих:
- Его здесь нет, поверьте мне, друзья. Отправил я его по порученью. Даю вам слово, дорогой шериф, что завтра же его пришлю к вам, чтоб дал ответ на обвиненье, что ему предъявят. Теперь же я прошу вас удалиться.
Шериф:
- Уйдём, милорд, сейчас же, но я сначала сообщу причину беспокойства: похищены у двух господ ворами триста марок.
Принц Генрих:
- Возможно. Но если он виновен, пусть ответит сам за всё. Итак, я всё сказал - прощайте.
Шериф:
- Милорд, желаю вам спокойной ночи.
Принц Генрих:
- Скорее подошло бы "с добрым утром".
Шериф:
- Милорд, вы правы - третий час уже пошёл.
Шериф и извозчик уходят.
Принц Генрих (громко):
- Мошенник этот всем известен не хуже, чем собор святого Павла. Пойдём за ним.
Пето:
- Олдкасл! - Спит как убитый за ковром, и храп несётся за версту.
Принц Генрих:
- Какое хриплое дыханье! Проверить надо его карманы. (Пето обыскивает Олдкасла.) Что ты нашёл?
Пето:
- Ничего, кроме бумажек каких-то, ваша милость.
Принц Генрих:
- Прочти, что там. Ну же, давай!
Пето:
- "За сим каплун - два шиллинга, два пенса. Засим соус - ещё четыре пенса. Засим Хересу два галлона - пять шиллингов и восемь пенсов. Анчоусы и херес после ужина - два шиллинга шесть пенсов. Хлеб - полпенса.
Принц Генрих:
- Прекрасно! Всего-то хлеба при таком количестве хереса! Спрячь остальные, прочтём их как-нибудь веселья ради на досуге. Пускай себе спит он спит там до рассвета. Я должен утром появиться ко двору. Война грядёт, и ты получишь должность. Олдкасла же пошлю в пехоту, пройдёт шагов он двести - и каюк. Достал меня уже. Деньги будут возвращены, я думаю, с избытком. С утра придёшь пораньше, а теперь прощай, друг Пето.
Пето:
- Прощайте, добрый принц. (Уходят.)

3.1
Банкор. Комната в доме архидиакона.
Входят Хотспер, Вустер, Мортимер и Глендаур.
Мортимер:
- Друзья верны, прекрасны обещанья, наш первый шаг надеждами богат.
Хотспер:
- Лорд Мортимер и вы, кузен Глендаур, прошу садиться. Вы, дядя Вустер, тоже можете присесть. Вот чёрт... Я карту позабыл.
Глендаур:
- Да нет же, вот она. Присядьте, Перси. Садитесь, милый Хотспер. Когда Ланкастер называет вас таким вот чином, в лице меняется, желая вам в душе скорее очутиться в небесах.
Хотспер:
- А вам - в аду, лишь речь зайдёт при нём о сэре Оуэн Глендаур.
Глендаур:
- Как я могу бранить его за это? Когда свой первый крик я произвёл, чело небес пылающие знаки бороздили, и факелы горели. Земля же мощно содрогалась и вся ходила ходуном от  ужаса и страха.
Хотспер:
- Думаю, что было б то же самое, когда б не вы на свет явились, а окотилась кошка вашей мамы, например.
Глендаур:
- Я говорю, в час моего рожденья земля тряслась как в лихорадке.
Хотспер:
- А я вас уверяю, земля со мной совсем не схожа нравом, когда тряслась от страха перед вами.
Глендаур:
- Был небосвод в огне, земля тряслась...
Хотспер:
- Ну так земля дрожала, испугавшись огней небес, а вовсе не от писка куска плоти. В природе страждущей бывают часто броженья странные - нередко землю, беременную спазмами, терзают в её утробе замкнутые ветры, которые, стремясь к освобожденью, прабабку нашу землю так трясут, что рушатся замшелые твердыни и колокольни даже клонит вниз. Вот и совпало, что при вашем появлении на свет с землёй случились корчи. Так что тряслась она от мук утробных, а вовсе не от страха.
Глендаур:
- Кузен, я лишь немногим мне возражать могу позволить. Итак, я говорю: в час моего рожденья земля дрожала и пылающие знаки чело небес избороздили, а с гор бежали стада коз. Скот диким рёвом оглушал поля. Таким знаменьем я отмечен, и ход всей жизни показал, что не причтён я к простым смертным. В краях, омытых бурными морями, в Уэльсе, в Англии, в горах шотландских кто назовёт меня учеником? вы укажите смертного, который за мной иди крутой тропой бы смог, в искусстве или в мудрых опытах желая состязаться?
Хотспер:
- Согласен, здесь никто не скажет по-уэльски лучше вас. Пойду обедать.
Мортимер:
- Молчи. С ума его сведёшь ты, Перси!
Глендаур:
- Я духом вызывать могу из бездны.
Хотспер:
- А я что, не могу? Легко всё это может каждый, вопрос один - откликнется ли дух?
Глендаур:
- Могу вас также научить, как чёртом управлять.
Хотспер:
- По мне так лучше чёрта посрамить. И это я  умею - лишь правду надо говорить, и чёрт к чёрту завянет. Ну призови его, коль можешь, Клянусь, его к чертям я прогоню. Вовек не лги, и посрамится дьявол.
Мортимер:
- Ну полно, господа, кончай болтать пустое.
Глендаур:
- Пытался трижды Генрих Болинброк со мной тягаться в силе, явившись в непогоду и без зова, и трижды с берегов Уая и Северна песчаных берегов его я гнал.
Хотспер:
- Прогнал его босого, в непогоду? Черт побери, как только он там простудифилис не подхватил!
Глендаур:
- Вот карта: всё поделим на троих, согласно договору.
Мортимер:
- Архидиакон разделил страну на равные три части. От Трента и Северна на восток и к югу мне Англия отходит. На запад от Северна весь Уэльс и область плодородная вот эта - пойдёт Глендауру. тебе же, мой кузен, все земли к северу от Трента.  Мы с договора сделали три списка, осталось лишь печатями скрепить.  Вот их мы нынче и поставим. А завтра Перси, я и добрый лорд наш Вустер направим путь свой в Шрусбери, чтоб там, как мы договорились, встретиться с твоим отцом  и всем шотландским войском. Глендаур, мой отец, пока что не готов. Недели две уйдёт ещё, уж как-нибудь мы это перетерпим. (Глендауру.) А вы за это время соберете друзей, вассалов и дворян со всех дворов окрестных.
Глендаур:
- Я раньше к вам прибуду, господа. Я привезу с собою ваших дам, а вот сейчас вам лучше налегке уехать тайно, иначе океаны слёз прольют супруги ваши, рассаваясь.
Хотспер:
- Мне кажется, что этот мой надел - от Бертона на север - меньше всех, Вот здесь (показывает на карте) излучина реки отхватывает от моих владений громадный полумесяц, а это лакомый кусок земли отменной. Запружу здесь я Трент, и он помчит сеербряные воды по новому, как луч, пути. Вот так лишившая меня равнин богатых излучина крутая пропадёт.
Глендаур:
- Ничуть. Как прежде есть и будет.
Мортимер:
- Но посмотри, как Трент в своём теченье забирает в другую сторону, и клон изрядный выхватил он из моих земель, тебе недоимку тем самым возвращая.
Вустер:
- Запруда не так уж дорого нам встанет, так мыс мы к северу прирежем, и выравняет Трент своё теченье.
Хотспер:
- Так поступлю - не сильно разорюсь.
Глендаур:
- Не надо русло изменять.
Хотспер:
- А кто мне запретит?
Глендаур:
- Я.
Хотспер:
- Что-то не понял. Говорите по-уэльски.
Глендаур:
- Не хуже вас язык английский знаю, я был воспитан при дворе английском и в юности для арфы песни сочинял. Изрядно число сложил их, обогатив язык наш и украсив. За вами ж не было таких заслуг.
Хотспер:
- О да, конечно, чему я рад от всей души. Котёнком лучше стать мне и мяукать,  чем быть кропателем баллад. Скорей  я стану слушать, как скоблят подсвечник медный иль как скрипит телега на несмазанных колёсах. От этого оскомы не бывает, как от поэзии жеманной. По мне она - как дряблая рысца разбитой клячи.
Глендаур:
- Ну ладно, пусть отводят Трент.
Хотспер:
- Мне всё равно, я преданному другу и втрое больше дам земли. Но когда речь идёт о сделке, я торговаться буду до девятой доли волоска. Таков мой принцип. А теперь мы можем ехать.
Глендаур:
- Месяц ярко светит, светло как днём, и можно и ночью ехать. Потороплю писцов и вместе с тем к прощанью подготовлю ваших жён. Боюсь, что дочь моя сойдёт с ума, так сильно любит Мортимера! (Уходит.)
Мортимер:
- Как ты перечишь тестю, недоумок!
Хотспер:
- Иначе жить я не могу, меня он просто бесит болтовнёй о муравье и мыши, о предсказаньях мудреца Мерлина, о злом драконе и бесхвостой рыбе, бескрылом грифе и больном орле, о спящем льве и крадущейся кошке... Он столько мелет всякой чепухи, что голова кружится. Вчера мне целый день он называл по имени чертей, ему подвластных. "Гм", "прекрасно", "так-так-так"... я бормотал, его не слыша, клянусь, не сносен он, как старая заезженная кляча, иль как сварливая жена. Я предпочёл бы жить на мельнице, жуя чеснок и сыр засохший, чем дорогие яства поедать в замке этакого сэра.
Мортимер:
- И всё же он достойный человек, весьма начитанный и посвященный в науки тайные. Он храбр как лев,  отменно обходителен и щедр, как рудники индийские. Характер твой он ценит высоко и нрав обуздывает свой горячий, когда ему перечишь ты. И нет на свете человека, который, раздразнив его, не поплатился бы жестоко.  Друг мой, уймись и не испытывай его терпенье.
Вустер:
- Да, вы, милорд, достойны порицанья, всё это время вы старались Глендаура свести с ума. Исправить надо этот недостаток, хоть вам и кажется, что это лишний раз доказывает вашу храбрость и породу, ваш пыл, и будто это красит вас. На деле всё это изобличает грубость, несдержанность, отсутствие манер, презренье к людям, самомненье, гордость... Малейшее из этих скверных качеств отталкивает всех от дворянина и прочие достоинства его уничтожает, прелести лишая.
Хотспер:
- Ну вот, задали мне урок! Что же, поучимся манерам. Вот наши жёны. Пойдём простимся.
Входит Глендаур, с ним леди Мортимер и леди Перси.
Мортимер:
 Досадно до смерти, когда жена не смыслит по-ангийски, я э по-уэльски ни бум-бум.
Глендаур:
- Дочь, разлучаясь в вами, горько плачет, солдатом хочет стать и рвётся в бой.
Мортимер:
- Скажите, что скоро привезёте её и тётю Перси в лагерь к нам.  (Глендаур повторяет это дочери по-уэльски, она отвечает.)
Глендаур:
- Она в отчаянии, эту своенравную негодницу никак не образумить!
Мортимер:
- Любимая, я твой читаю взгляд, уэльскую чарующую речь, что льётся из очей твоих припухших, я постигаю сердцем, И если б не стыдился, сказал бы то же самое тебе бы по-уэльски. Понятны нам обоим поцелуи, и это самый нежный разговор, но всё ж не знать отдыха, мой друг, пока язык твой мне родным не станет. В твоих устах он сладок, будто песенка любви, что в лиственной беседке поёт под звуки лютни королева фей.
Глендаур:
- Нет, она точно сойдёт с ума, коль ты уедешь. (Переговаривается с дочерью) Вот сейчас вас просит прилечь на этом мягком тростнике, к ней на колени голову склонив, она ж вам песенку споёт. И бог отрадных снов смежит твои ресницы, чаруя кровь сладчайшею дремотой на грани между сном и явью.
Мортимер:
- Я с радостью прилягу, чтоб голос её слушать, пока допишут договор.
Глендауэр:
- Ложитесь, а музыканты, что играть нам станут, за сотни миль от нас в пространстве реют, но будут мигом здесь, внимайте!
Хотспер:
- Кэт, иди ко мне, когда лежишь, ты само совершенство. Вот так, давай я положу тебе голову на колени.
Леди Перси:
- Пошёл ты, гусь дикий! (Слышится музыка.)
Хотспер:
- Язык уэльский знаком чёрту, теперь я это знаю, клянусь, он чудесник музыкант прекрасный.
Леди Перси:
- Тогда и ты должен быть чрезвычайно музыкален, у тебя ведь вечно какие-то причуды. Лежи, разбойник, смирно, леди будет петь по-уэльски.
Хотспер:
- Уж лучше бы моя сука Леди пела по-ирландски.
Леди Перси:
- Дать тебе по башке?
Хотспер:
- Нет.
Леди Перси:
- Тогда лежи и не рыпайся.
Хотспер:
- Однако это женская привилегия.
Леди Перси:
- Тогда бог в помощь тебе.
Хотспер:
- Пробраться в постель к даме из Уэльса?
Леди Перси:
- Что ты сказал?
Хотспер:
- Тихо, она уже начала. (Леди Мортимер поёт.) Кэт, а, Кэт, ты бы тоже мне спела что ли?
Леди Перси:
- Ни за что, ей-богу, ты понял?
Хотспер:
- Ни за что! Ей-богу! Душенька, ты божишься, как какая-то кондитерша. Ещё скажи "пропади я пропадом", или "боже сохрани". Как будто в Финсбери всю жизнь гуляла. Клянись, как леди, изысканною клятвой, а не "ей-богу", чёрт тебя возьми. Ты же не мещанка, что лишь вчера попала в свет. Ну спой, мой Котик, я прошу!
Леди Перси:
- Отстань.
Хотспер:
- Ладно, черед два часа я уеду, если хочешь, приходи ко мне. (Удаляется.)
Глендаур:
- Идёмте, сын мой, вы не рвётесь в бой, как пылкий Гарри Перси. Уже написан договор, сейчас его мы скрепим - и по коням!
Мортимер:
- Рад всей душою. (Уходят.)

3.2
Лондон. Зал в дворце.
Входят король Генрих, принц Генрих и лорды.
Король Генрих:
- Лорды, прошу нас оставить. Хочу я с сыном говорить наедине. Но далеко не уходите, вы мне понадобитесь скоро. (Лорды уходят.) Не знаю, чем я бога прогневил, что он в своём решенье непостижимом избрал орудьем кары мою же кровь. ты так ведёшь себя, что думается мне, что небесами призван ты служить бичом, отмщеньем за мои грехи. И никаких других причин не вижу я тому распутству, той грубой. грязной жизни, что ты ведёшь - иначе почему столь пошлые забавы и друзья, с которыми ты тесно сросся, сопутствуют высокому рожденью и царственному сердцу не претят?
Принц Генрих:
- Простите, государь, раз вам угодно, по каждому поступку доложу своё я оправданье и опровергну всё, в чём обвинён. Молю отбросить эти басни, что льстец с улыбкой шепчет королю и льстец с улыбкою приносит. Молю о снисхождении к проступкам беспутной, бурной юности моей, и подлинным раскаяньем своим прощенье ваше заслужить хотел бы.
Король Генрих:
- Бог да простит тебя. И всё же, Гарри. ты меня удивляешь. Как ты далёк от гордого полёта твоих предков! Ты всем грубишь, поэтому ты изгнан их Совета, и там теперь сидит твой младший брат. Ты потерял любовь придворных и принцев нашей крови, надежды, что ты щедро подавал, погибли все, а каждый, как пророк, час твоего паденья предрекает. Когда б я всех присутствием своим дарил так щедро, так бы примелькался, так истрепал бы образ свой среди гуляк, что общественное мненье, мне путь открывшее к престолу, хранило б верность прежнему монарху, презрев меня, как человека, лишенного и чести и стыда. Так редко я показывался людям, что мне дивились, словно я - комета, явившаяся людям как знаменье. Отцы шептали детям: "Это он"... Вот так похитил я приветливость у неба, облёкся я смирением таким, что стали все сердца ко мне стремиться. меня встречая дружным криком даже в присутствии законного монарха. Так я устроил просто, что образ мой всегда был свеж и мил, и вызвав трепетный восторг, словно я риза папы, я стал желанный всем. Король же между тем порхал беспечно, глаза мозолил всюду и всему, в толпе гуляк и шутников бесстыжих, чьи шутки, словно хворост, быстро прогорают, роняя сан высокий средь глупцов. Терпел глумленье над своим величьем и, рангу вопреки, давал смеяться зубоскалам, мишенью будучи для шуток остряков, как завсегдатай многолюдных улиц, заискивал пред мнением толпы. Народ, питая взор им ежедневно, объелся, словно мёдом, королём. Всем патока становится отвратной, когда её сверх всякой меры переешь. Вот так король, являясь пред народом, стал на кукушку походить, чьё кукованье летом неприметно. Народ глядел ленивым взором - не возбуждал восторгов он, которые величье вызывает, когда сияет, словно солнце. Сквозь сон, ему в лицо смотрели хмуро, как будто видели врага,  всяк был им сыт, до тошноты объевшись его величеством настырным. На тот же путь вступил ты, Гарри!  Ты царственных лишишься преимуществ, с подонками общаясь по харчевням, глазам твой вид скучающий наскучил, кроме меня, тебя уже никто не терпит. Лишь я по-прежнему влеком к тебе, сынок, любовью нежной, неразумной.
Принц Генрих:
- Мой добрый государь, клянусь тебе быть верным впредь.
Король Генрих:
- Покойный Ричард казался миру тем, что ныне ты, когда я высадился в Ревенсперге; я ж был тогда похож на Гарри Перси. Клянусь душой и скипетром моим, престола он достойнее, чем ты, наследник призрачный и вялый. Без всяких прав, без тени права он поля страны загромоздил оружьем, и не отступит Гарри Перси перед оскаленною пастью льва. А ведь не старше он тебя годами, да вот ведет епископов почтенных, старых лордов на бойню, на кровавую борьбу. Какую честь бессмертную стяжал он в борьбе со славным Дугласом, чья доблесть, чьи пылкие набеги, блеск побед хвалу ему снискали средь бойцов и званье первого из полководцев во всех концах земли, где чтут Христа! Три раза этот Хотспер, Марс в пелёнках, ребёнок-воин, все планы сокрушал шотландца славного, взял в плен его, освободил и приобрёл в нём друга, чтоб рот заткнув старинному раздору, мир потрясти и пошатнуть наш трон. Что скажешь, Гарри? Нортемберленд и Перси, Архиепископ, Дуглас, Мортимер, скрепив союз, на нас восстали. Но что я говорю тебе об этом? Зачем толкую о врагах тебе, ближайшему, заклятому врагу. Ведь допустить легко, что рабский страх, дурные страсти иль досады приступ тебя заставят, как наймита Перси, со мной сражаться, ползать перед ним и угождать его порывам гневным, показывая, как ты развращён.
Принц Генрих:
- Не говорите так, такому не бывать! Прости, создатель, тем, кто от меня так благосклонность вашу отвратил! Всё искуплю я головою Перси, и на исходе доблестного дня я вновь дерзну назваться вашим сыном. Тогда в одежду крови облекусь, черты покрою маскою кровавой, чтоб вместе с нею смыть и мой позор, и в этот день, когда б ни воссиял он, сынок любимый доблести и славы, ваш храбрый Хотспер, тот всехвальный рыцарь, и ваш безвестный Гарри-сын, сойдутся в жёстком поединке. Пускай хвалы, что шлем его венчают, умножатся, а голову мою позор двойной покроет, - час придёт, когда юнца заставлю обменять блеск яркой славы на моё бесчестье, ведь Перси - мой приказчик, государь, что для меня деянья славы копит. Я призову его к ответу, и славу он свою отдаст, всю, до малейшей похвалы, иль вырву счёт я у него из сердца! Я в этом именем Христа клянусь, и если даст господь мне этот подвиг совершить, молю вас, исцелите, государь, мне язвы застарелые беспутства. Откажете, пусть смерть тогда мне все долги сотрёт, и я скорей тогда сто тысяч раз умру, чем свой обет хоть на волос нарушу.
Король Генрих:
- Вот смертный приговор для тьмы мятежников, что на меня восстали. Получишь пост высокий и большие полномочья. (Входит Блент.) Что скажешь нам, мой добрый Блент? Ты в мыле весь, откуда так спешишь?
Блент:
- Да, я пришёл вам сообщить о спешном деле. Лорд Мортимер, шотландец, известил, что Дуглас и союзники его десятого числа соединились под Шрусбери, коль дружба их прочна, то никогда ещё не угрожала столь тяжкая опасность государству.
Король Генрих:
- пять дней назад узнал я эту новость, и лорд Уэстморленд сегодня, а с ним принц Джон отправились в поход. Ты в среду выступишь, сынок, а мы - в четверг, и место встречи - Бриджпорт. Мой Гарри, чрез Глостершир пойдёшь, двенадцать дней нам надо, чтоб силы главные доставить в Бриджпорт. Дел выше крыши, поспешим, промедлим - лишь опасность возрастёт. (Уходят.)

3.3
Трактир "Кабанья голова" в Исчине.
Входят Олдкасл и Бардольф.
Олдкасл:
- Мне кажется, я стал постыдным образом сдавать - глянь, разве я не таю и не сохну? Повисла кожа, как платье на старухе. Лицо что яблоко из печки. Покаяться бы надо поскорее, пока не впал совсем в унынье, и на тот свет уйду без покаянья. Будь я стручком, иль клячей в пивоварне, коль не припомню, как церковь выглядит внутри. Дурное общество меня погубит.
Бардольф:
- Сэр Джон, вы так сильно огорчаетесь, что долго вам не протянуть.
Олдкасл:
- К тому идёт. ну спой мне песенку, что ли, хоть немного развесели меня. У меня ведь были самые благородные наклонности, какие подобает дворянину, я был в меру добродетелен, божился редко, играл в кости не чаще семи раз в неделю, а непотребные дома посещал раза в четверть часа, раза три-четыре возвращал долги, жил хорошо, держась в означенных границах. Теперь вышел на пределы всяческих границ, и жизнь моя - сплошной беспорядок.
Бардольф:
- Да, сэр Джон, маленько, к тому же вы растолстели, надо для честности добавить.  Точнее, вы стали очень безграничны, дорогой сэр Джон.
Олдкасл:
- Пускай сначала мои критики исправят свои рожи, а уж потом я исправлю свою жизнь. Ты  у нас адмиральский корабль с фонарём на корме, и фонарь этот - твой длинный нос. Ты рыцарь пламенеющего факел, согласен?
Бардольф:
- Моя наружность как вам помешала, сэр Джон?
Олдкасл:
- Напротив, готов поклясться, она мне очень кстати, как многим - вид черепа или memento mori. Твой вид напоминает мне об адском пламени и о толстосуме, который при жизни всегда носил пурпур, пылая так... Короче, так и пылал, так и пылал! Если бы в тебе было хотя бы на грош добродетели, я бы стал клясться твоей физиономией, и говорил бы при этом: Клянусь этим пламенным ангелом!" Но ты тварь отпетая, и если бы не это пламя на твоей физиономии, ты был бы исчадием тьмы кромешной. И пусть деньги станут сором, если я не принял тебя за блуждающий огонёк или за огненный шар в ту ночь, когда ты бегал по Гедсхилу и ловил моего коня. Ты - беспрерывное факельное шествие, вечный фейерверк! Я сберёг добрую тысячу марок на свечах и факелах, таскаясь с тобой по ночам из трактира в трактир. А ты выпил на мой счёт столько хересу, что он обошёлся мне трижды дороже, чем те свечи, будь они куплены в самой дорогой лавке Европы. О господи! Вот уже тридцать три года, как я поддерживаю огонь в этой саламандре! Да вознаградит меня господь!
Бардольф:
- Чёрт побери! Хотел бы я, чтобы моё лицо оказалось у вас в брюхе!
Олдкасл:
- Да я умер бы от изжоги. (Входит хозяйка.) Ну что, моя курочка, Допыталась ли, кто обчистил мои карманы?
Хозяйка:
- Сэр Джон, да что вы такое говорите! Неужто вы думаете, что я стану потакать ворам? Мы с мужем допросили каждого слугу, каждого мальчонку, каждую служанку, и десятой доли волоска не пропадало в нашем доме! Олдкасл:
- А вот и враньё всё это - Бардольф тут не раз брился, сколько волос потерял он? Уверен, что карманы мои обчистили именно здесь. Молчи же, баба!
Хозяйка:
- С какой это стати я баба? Чтоб тебе провалиться, старая развалина! Меня сроду ещё так никто не называл!
Олдкасл:
- Молчи уже. Я тебя виду насквозь.
Хозяйка (успокаиваясь):
- Нет, сэр Джон, вы меня ещё не знаете! А вот я вас точно знаю, ка облупленного.  Вы крепко задолжали мне, а теперь вот затеваете свару, чтобы увильнуть от расплаты. Я купила вам дюжину отличных рубашек, и что? А то так и ходили бы, в неприкрытым телом.
Олдкасл:
- Рубашек! из дрянного холста, как же, как же, помню я это ваше благодеяние.  Я тотчас же отдал их жёнам булочников, и они пустили их на сита.
Хозяйка:
- Ну что вы, говорю вам, как честная женщина! Это было настоящее голландское полотно! Восемь шиллингов за локоть! А сколько, кроме этого, вы мне должны за пропитание? А взаймы сколь я вам давала? А? Сколько мне ещё терпеть эти ваши временные трудности?
Бардольф:
- Справедливости ради, могу сказать, что ели-пили мы вместе.
Хозяйка:
- Да вы уж помалкивайте! Какой спрос с нищего?
Олдкасл:
- Бардольф не нищий. Погляди на его лицо, кто ж тогда богат, коли не он? Нет, хозяйка, не могу сейчас заплатить ни гроша. И кричать тут бесполезно.  Но карманы мои всё же здесь обчистили, и с этим бесполезно спорить.  Где мой дедовский перстень с печатью? Где? А ведь он стоит сорок марок, никак не меньше.
Хозяйка:
- Господи Иисусе! Принц при мне не раз говорил, что перстень это медный. Тоже мне сокровище.
Олдкасл:
- Что? Тот, кто так говорит, болван и прохвост, вот что я скажу.  Тысяча чертей! Я избил бы как собаку, всякого, кто сказал бы это при мне. (Входят, маршируя, принц Генрих и Пето.) (Олдакасл идёт им навстречу, приложив к губам дубинку, как флейту.) Так вот откуда ветер дует? Неужели опять война? И нам всем придётся маршировать?
Бардольф:
- Точно. Попарно, как в Ньюгетской тюрьме.
Хозяйка:
- Милорд, прошу вас выслушать меня.
Олкасл:
- Будет больше толку, если принц выслушает меня.
Принц Генрих:
- Что скажешь, Джек?
Олдкасл:
- Я тут вчерась вздремнул за ковром, и что же? У меня по этому случаю обчистили карманы. Как вы оцените после этого данный трактир?
Принц Генрих:
- А что пропало, Джек?
Олдкасл:
- Ты не поверишь, Хел, три или четыре билета по сорок фунтов каждый и дедовский
перстень с печатью. Короче, очистили меня славно.
Принц Генрих:
- Ерунда. Этому перстню красная цена восемь пенсов.
Хозяйка:
- Вот-вот, и я то же самое говорю. А он ещё и сквернословит, обзывая меня гнусными словами, да ещё грозился вашу персону поколотить.
Принц Генрих:
- Не верю. Быть такого не может.
Хозяйка:
- Не быть мне честной женщиной, коли что не так.
Олдкасл:
- Честности в тебе не больше, чем сока в сухом черносливе, а правдивости не больше, чем в затравленной лисе. Что же касается твоей  женственности, то девка Марианна по сравнению с тобой - благоверная пристава. Пошла вон, тварь безмозглая!
Хозяйка:
- Какая тварь!?
Олдкасл:
- Такая, что не приведи господь.
Хозяйка:
- Я-то жена честного человека, а ты, хоть и рыцарь, а ведёшь себя как.. как... А кто ты такой, коли смеешь меня обзывать?
Олдкасл:
- Ты не женщина, а сущее животное, коли мне перечишь. Сущая выдра.
Принц Генрих:
- Странно, почему именно выдра?
Олдкасл:
- Потому что ни рыба, ни мясо, и даже не поймёшь, с какой стороны к ней подступиться.
Хозяйка:
- А вот уже сущая клевета. Милорд, он клеветник, он говорил на днях, что вы ему задолжали тысячу фунтов.
Олжкасл:
- Опять неправда. Миллион мне должен Хел, миллион, именно столько стоит любовь принца, и он мне её задолжал.
Хозяйка:
- А ещё он называл, милорд, болваном и грозился поколотить.
Олдкасл:
- А вот спроси у Бардольфа - было ли такое?
Бардольф:
- Сэр Джон, увы, это так. Вы клялись поколотить того, кто скажет, что ваш перстень медный.
Принц Генрих:
- Вот я и говорю: он медный. Ну как, выполнишь ли свою угрозу?
Олдкасл:
- Знаешь, Хел, будь ты простым человеком, без вопросов отделал бы так, как шкодливого слугу. Но ты принц, и я боюсь тебя, как рычащего львёнка. Принц Генрих:
- А почему не как льва?
Олдкасл:
- Потому что пока ещё не король. Или ты думаешь, что я стану бояться тебя, как боюсь твоего отца? Лопни мой пояс, если я на такое способен.
Принц Генрих:
- Вот уж точно - не дай бог Что тогда с твоим брюханчиком делать? Так и зачем ты обвинил честную женщину, Джек?
Олдкасл:
- Послушай, Хел, ты же знаешь, что Адам пал в дни невинности. Как же не пасть мне, бедному Джеку Олдкаслу, в наш гнилой, порочный век? Незыблемых столпов немного найдётся на всей земле. А у меня, к тому же, плоти больше, чем у других людей. А это значит, что и слабостям я подвержен боле, чем все. Обычный старик на моём месте уже давно бы превратился в лоханку с требухами. А я всё же человек. Видишь, как честен я по отношению к себе? Так признайся и ты, что обчистил мои карманы, когда я спал за ковром.
Принц Генрих:
- Выходит, что дело было так.
Олдкасл:
- Хозяйка, теперь я могу тебя простить.  Ступай готовить завтрак. Люби мужа, присматривай за прислугой, ублажай гостей, и всё будет хорошо. Ты теперь должна признать, что я всегда готов выслушать разумные доводы. Видишь, я уже успокоился. Что, ты опять готова завестись? Прочь! Не вводи меня в грех! (Хозяйка спешно уходит.) Ну, Хел, что новенького при дворе?  Как всё обошлось с грабежом?
Принц Генрих:
- Мой драгоценный ростбиф, я, как обычно, твой ангел-хранитель. Деньги возвращены потерпевшим.
Олдкасл:
- Мне не нравится любая работа, особенно двойная.
Принц Генрих:
- Я помирился с отцом, и опять свободен, как ветер.
Олдкасл:
- Иными словами, ты готов хоть сейчас ограбить казну?
Бардольф:
- Сделайте это, милорд.
Принц Генрих:
- Джек, я хлопотал за друзей, для тебя нашлось местечко в пехоте.
Олдкасл:
- Я предпочёл бы кавалерию. И мне чертовски нужны деньги. Слава богу, мятежники не трогают никого, кроме порядочных людей, честь и хвала им за это.
Принц Генрих:
- Бардольф! (Тот кланяется.) Вот письмо для моего брата, принца Джона Ланкастера, а вот второе письмо - лорду Уэстморленду. (Бардольф уходит.)Пето, по коням! Нам до обеда надо одолеть тридцать миль. (Пето уходит.) Джек, ты меня ждёшь завтра в Темпль-Холле, около двух дня. Там и получишь назначенье, приказ и деньги на снабженье войск. Страна в огне. Высоко враг парит, ему иль нам паденья не избегнуть. (Уходит.)
Олдкасл:
- Отменный клич! Прекрасный мир! Несите завтрак! Трактир пусть станет барабаном.
Уходит.

4.1
Лагерь мятежников под Штрусбери.
Входят Хотспер, Вустер и другие.
Хотспер:
- Отлично сказано, шотландец славный, и, если б не казалась лестью правда в наш хитрый век, такую бы хвалу вы приняли, какою в наши дни не оценён был ни один воитель на рынке славы. Господом клянусь, не льстец я, вкрадчивая речь мерзка мне, но заняли вы в сердце у меня почётнейшее место. Теперь ловите на слове и проверяйте это.
Дуглас:
- Вы доблести король! нет на земле такого властелина, которому не дал бы я отпора.
Хотспер:
- Прекрасный взгляд на мир. (Входит гонец с письмом.) Что за письмо? (Дугласу.) Мне остаётся вас благодарить.
Гонец:
- Вам от отца, милорд, посланье.
Хотспер:
- А что же сам он не приехал?
Гонец:
- Он тяжко заболел, милорд.
Хотспер:
- Чёрт побери! Не к месту расхворался... А кто же воинов его ведёт?
Гонец:
- О том, я думаю, письмо.
Хотспер:
- Граф, значит, болен?
Гонец:
- Четыре дня лежал в постели он, милорд, врачи за жизнь его серьёзно опасались.
Вустер:
- Сперва бы дал он исцелиться веку, потом бы уж хворал. Сейчас он нужен нам как никогда.
Хотспер (раздражённо):
- Нашёл когда болеть, болезнью этой он нам всё начинание испортит. Зараза в лагерь наш проникнет. Он пишет, что не смог посланьями друзей собрать, и не нашёл кому довериться, паршивец. И он при этом нам даёт совет - дело продолжать, чтоб испытать Фортуну. Да, отступать теперь уж поздно, он пишет, ведь государь, наверно, знает наши планы. Какое ваше мненье, лорды?
Вустер:
- Да, болезнь его совсем не кстати.
Хотспер:
- Итак, один из нас уж отбыл. Хотя не слишком это страшно, его отсутствие, как мне сначала показалось. Но как мы может ставить на один удар всё наше достоянье? Доверить ставку крупную капризу случая слепого? Тем самым исчерпав до дня свои надежды и счастия себя лишив?
Дуглас:
- Согласен. Тем самым получили мы подмогу - возможность отступленья скрыта здесь.
Хотспер:
- Уж коли чёрт иль час недобрый затею нашу смелую испортит....
Вустер:
- И всё же лучше, чтобы здесь был он. Наш план единства требует, Причин не знаю, станут думать, что долг перед монархом здесь причина. Иль несогласье с нашим делом. Союзников такой ход дел скорее охладит. Должны мы усмирить пытливость мысли, и все отверстия заткнуть и щели, чтоб глаз рассудка нас не подстерёг. Задержка графа, приподняв завесу, непосвященным ужасы откроет, такие, что даже и не снились.
Хотспер:
- Нет, отсутствие его всё ж нам на пользу, они придаст победе нашей блеску. Уж колимы , оставшись без него, решились на сраженье с королевством, то с помощью отца и вовсе всё вверх дном перевернули б. А потому пока всё хорошо, и все суставы наши целы.
Дуглас:
- У нас в Шотландии вообще не знают слова "страх". (Входит сэр Ричард Вернон.) А вот и ваш кузен явился.
Хотспер:
- Я рад вам, честью поклянусь.
Вернон:
- Дай бог, чтоб весть моя была вам в радость. Спешит к нас граф Уэстморленд, и с ним отряд в семь тысяч, а также с ним идёт принц Джон.
Хотспер:
- Это не беда. Что дальше, милый Ричард?
Вернон:
- Известно, что выступил король наш самолично, спешит сюда с отлично оснащенным войском.
Хотспер:
- Милости прошу! А принц Уэльский, пустоголовый ветрогон, пославший мир к чертям, где он? Беспутствует, как прежде?
Вернон:
- Все в латах, перьях и надеждах, как ястребы летят на жирную добычу. Блистают, словно образа, из золота доспехи. Буйны, как буйволы весной, свежи, как ветер мая, великолепны, ровно ясный день, резвы, словно козялта. Я видел Гарри, тоже в латах и с опущенным забралом, летел он над землёй Меркурию подобный, вскочил в седло, как с облака упал хранитель=ангел и укротил его Пегаса. В седле он мир пленил посадкой царской.
Хотспер:
- Ну хватит, раскудахтался без меры, ты хуже мартовского солнца, что лихорадку обещает. Пуская приходят, мы их встретим. Придут, как жертвы, убранные для закланья - их, тёплых и кровавых, принесём мы в дар войне. Марс, по уши в крови, усядется на свой алтарь. Я весь горю от нетерпенья, раз так близка богатая добыча, которая пока не наша.  Коня мне, слышите, коня! И пусть мой конь стрелою громовой меня несёт на принца. Столкнутся конь с конём и Гарри с Гарри, и биться будут до тех пор, пока один не ляжет. Ох, как же мне Глендаур сейчас нужен!
Вернон:
- Ещё есть новость. Проезжая через Вустер, я слышал, что он в две недели войск не соберёт.
Дуглас:
- Это зря.
Вустер:
- Как будто пробежал мороз по коже...
Хотспер:
- Так сколько войск у короля в итоге?
Вернон:
- Похоже, тысяч тридцать будет.
Хотспер:
- Да пусть хоть сорок! Ну что же, раз отца с Гнедауром здесь нет, в бой вступим мы с врагом неравный. Пойдём войска смотреть скорей, день судный близится - умрём бодрей.
Дуглас:
- Про смерть ты мог бы промолчать, я лично на полгода под защитой.
Уходят.

4.2
Дорога близ Ковентри.
Входят Олдкасл и Бардольф.
Олдкасл:
- Ступай вперед, дружище, и, бога ради, раздобудь бутылку хереса. Отряд наш в городе не сделает стоянки, мы к вечеру должны быть в Сеттон-Копилле.
Бардольф:
- Бутылка обойдётся в ангел.
Олкасл:
- Поймаешь ангела, бери себе, бери их всех, хоть двадцать. Скажи Пето, чтоб ждал меня у городских ворот, на выезде. (Бардольф уходит.) Будь я селедкой в маринаде, коль не стыжусь своих солдат. Злоупотребив приказом о вербовке, я вместо тысячи солдат набрал с лихвою триста фунтов. Я вербовал зажиточных хозяев, а с ними фермерских сынков, сзывал два рада оглашенных, и неженок трусливых приглашал, и все они мне дали откуп. И весь отряд мой состоит из лейтенантов и капралов, и не один из них не побывал в бою. разорившиеся трактирщики - ржавчина долгих лет мира, вот что за воинство идёт со мной. Их я набрал за грош взамен богатых косарей. Похоже, будто обобрал все виселицы здесь, в округе. И, правда, есть такие, что пришли ко мне из тюрем. Одежду для себя пусть раздобудут на заборе.
Входят принц Генрих и Уэсморленд.
Принц Генрих:
- ну как делишки, Джеки?
Олдкасл?
- Здорово, Хел! Кой чёрт занёс тебя в Уорикшир? Добрейший лорд, прошу простить меня, я полагал, что вы уже в Штрусбери.
Уэстморленд:
- По правде говоря, сэр Джон, мне там давно пора уж быть, вам, кстати, тоже. Впрочем, войска мои уже на месте, король нас уже ждёт. Идти придётся до утра.
Олдкасл:
- Ну, за меня вы можете не волноваться. Я бдителен, как кот, следящий за кувшином сливок.
Принц Гарри:
- Поэтому ты сам похож уже стал на ком масла. Скажи-ка, Джек, а что за молодцы шагают вслед за нами?
Олдкасл:
- Не видишь, что ли, Хел, да это ж армия моя.
Принц Генрих:
- Где ты набрал такого сброда?
Олдкасл:
- На пушечное мясо всё пойдёт. Или ты скажешь, что нельзя таких вот протыкать штыками? Могилы заполнять вполне сгодятся мои парни. Или ты думаешь, что смертный люд смотреться должен бодро?
Уэсморленд:
- Уж очень изнурённый у них вид, и много сходства с нищим сбродом.
Олдкасл:
- И сам порядком удивлен, где так могли они презренной нищеты набраться? А что до худобы, то я здесь, правда, ни при чём. Уж этому их точно не учил.
Принц Генрих:
- Не у тебя, уж точно, худобе они учились. Однако поспешим, мне сообщили, Перси уже двинулся навстречу. И лагерь их разбит.
Олдкасл:
- Так можно к битве опоздать. К началу пира и к концу сраженья спешат проворный гость и липовый солдат.
Уходят.

4.3
Лагерь мятежников близ Штурсбери.
Входят Хотспер, Вустер, Дуглас и Вернон.
Хотспер:
- Сегодня бой начнём.
Вустер:
- Это невозможно.
Дуглас:
- Врагу на пользу промедленье.
Хотспер:
- Вы что перечите? Или наш враг не ждет солидных подкреплений?
Вернон:
- Но мы ведь тоже ждём подмогу.
Хотспер:
- Король дождётся, мы - едва ли.
Вустер:
- Совет мой - в бой сегодня не вступать.
Дуглас:
- Плохой совет, что слабостью внушаем.
Вернон:
- Не клевещите, Дуглас. Клянусь я жизнью, что ведёт меня святая честь, такой же мне советник - страх, как и любому из шотландцев, а впрочем битва всё покажет. Вопрос - когда?
Хотспер:
- Сказал же, в ночь сегодня выступаем.
Вернон:
- Но это, повторяю, невозможно. Как вы не видите препятствий к наступленью, такие славные вояки?! Кузен мой с конницей ещё не прибыл, лишь нынче Вустера войска пришли, Усталостью притуплена отвага и гордый пыл, и в каждом воине лишь четверть силы.
Хотспер:
- Но конница врага в таком же виде, но наша уж порядком отдохнула.
Вустер:
- У короля народу больше. Племянник, ради бога, подожди! Пусть наши силы соберутся.
Звуки труб. Это прибыл парламентёр. Входит сэр Уолтер Блент.
Блент:
- Я к вам от государя с доброй вестью. Надеюсь на почтительный приём.
Хотспер:
- Привет, сэр Блент! Свидетель бог, желал бы я, чтоб вы примкнули к нам. Досадно нам, что вы не с нами. На кой сдались вам эти люди, мои заклятые враги?
Блент:
- Избави бог нас от измены, зачем вы, долг презрев, хотите биться с королём, самим помазанником божьим? Скажите государю, в чём недовольство ваше, зачем из лона мира лезете в войну, жестокости уча народ покорный? Поведайте, и вас король простит, желанья ваши все исполнив.
Хотспер:
- Король умет выбрать час для обещаний, Отец, я сам и дядя вручили сан ему мы королевский. Из наших рук корону принял он, неблагодарный, когда лишь двадцать человек с ним было. В глазах у света был он слаб, ничтожен, изгнанник, кравшийся домой по берегу реки. Его отец мой сердобольный встретил, и он поклялся пред богами, в слезах весь, но велеречивый, прибыл он сюда всего лишь как Ланкастер - чтобы, приняв свой лен, вступить в права. Отец, ему открыто помогая, собрал толпу, принесшую дары. Как только мощь он осознал, он сразу клятву преступил, что дал на берегу пустынном. В ответ на помощь он поклялся эдикты и суровые указы, что бременем лежали на стране, смягчить, однако, лишь надев корону, он тут же стал кричать про злоупотребленья и слёзы лить о страждущем народе.  Легко он завладел сердцами тех, кого на удочку ловил. Однако пошёл дальше: снёс головы любимцам короля, которых тот оставил править краем, отправившись в Ирландию войной.
Блент:
- Ну хватит. Не за тем сюда я прибыл...
Хотспер:
- Кончаю. Потом он свергнул короля с престола, и укокошил, долго не рядя. Налогом край наш обложил, и в довершенье зла оставил свояка, его зовут граф Марч, в плену без выкупа остался, а ведь Марч мог быть королём и сам. Меня срамил он после всех моих побед, он подсылал ко мне шпионов, он дядю выгнал из Совета, отца отставил в гневе от двора, за клятвой нарушая клятву и зло творя за злом. Вот чем принудил нас искать в войне спасенья. Мы вникли и теперь отлично видим, что слишком шатки все его права. И власть терпеть его довольно.
Блент:
- Такой ответ доставить королю?
Хотспер:
- Нет, мы обсудим всё же это дело. И пусть король нам даст поруку, что наш посол вернётся невредим. Мой дядя утром сообщит условья. Теперь прощайте.
Блент:
- Хотелось, чтобы приняли вы милость.
Хотспер:
- Пока такой исход не исключаем.
Блент кланяется и уходит.

4.4.
Дворец архиепископа в Йорке.
Входят архиепископ Йорский и сэо Майкл.
Архиепископ:
- Сэр Майкл, давайте же скорее. Пакет с печатью маршалу доставить, а этот - брату Скрупу, остальные - по назначенью. Вся почта - сверхсекретна.
Сэр Майкл:
- Догадываюсь, о чём пишут, лорд.
Архиепископ:
- Завтра десять тысяч смертных судьбы своей решенья будут ждать, под Шрусбери, как я узнал из писем. Король сразится с лордом Гарри, боюсь я, что болезнь Нортемберленда, на чьи войска рассчитывали все, а также отступление Гледаура от плана, который испугался предсказаний, боюсь, что всё это ослабит Гарри Перси, и он не примет бой с королём.
Сэр Майкл:
- Мой добрый лорд, вы зря боитесь,  ведь с Гарри Мортимер и Дуглас.
Архиепископ:
- Там Мортимера нет.
Сэр Майкл:
- Ну хорошо, там Мордек и Вернон, лорд Вустер тоже с ним, и ещё много доблестных дворян.
Архиепископ:
- Пусть так, но ведь король собрал цвет рыцарства со всей страны, сэр Олдкасл тоже с ними, принц Уэльский, принц Джон Ланкастер, Уэстморленд и славный Блент, и множество испытанных вождей.
Сэр Майкл:
- Милорд, я знаю, им дадут отпор. Ведь этот Гарри Перси...
Архиепископ:
- И всё ж уместны опасенья. Чтоб худшее предотвратить, спешите. Если победу Перси не возьмёт, король, пред тем, ка распустить войска, приедет к нам, он в курсе, что мы в заговор вступили, и будет мудро нам заранее построить оборону. Теперь спешите, ну а я иду писать другим друзьям Прощайте, Майкл. И - с богом!
Уходят.

5.1
Королевский лагерь под Штрусбери.
Входят король Генрих, Джон Ланкастер, сэр Уолтер Блент, сэр Джон Олдкасл.
Король Генрих:
- В каком кровавом блеске всходит солнце! Холмы лесистые мрачны, и день бледнее в ярком свете.
Принц Генрих:
- Южный ветер трубит, возвестив приговор, слышен свист и тревожной листвы шевеленье. Быть грозе, коль её ураган не обгонит.
Король Генрих:
- Жалеет природа всегда побеждённых, для сильнейшего нет мрачных дней. (Трубят трубы.) (Входят Вустер и Вернон.) Грустно, мой друг Вернон, что встречаемся в такой обстановке - вы обманули нас; одежды мира сбросив, готовы дать отпор, и члены старые сдавила нам броня. Прискорбно всё это, милорд, прискорбно. Что скажете? Или решили войны проклятый узел развязать и возвратиться в мирную орбиту, где так блистали вы? И больше не хотите быть метеоритом, предвестников грядущих грозных бед?
Вустер:
- Прошу послушать, мой король, что до меня, то я готов, конечно, войны несчастье прекратить и дальше жить в покое. Я, правда, не сторонник распри.  Олдкасл:
- Бунт на пути валялся, он его и поднял.
Принц Генрих:
- Ты уж помолчи.
Вустер:
- Вы отвратили недовольный взор от нашего семейства, государь, а мы вам были верными друзьями. Я ради вас переломил мой жезл в дни Ричарда. Скакал я сутки напролёт, чтоб встретить вас, обнять сердечно, хотя по сану был намного выше вас. Семья наша вернула вам отчизну, опасности презрев, и вы нам поклялись, что посягать не станете на трон, вам хватит герцогства, наследья Джона Гранта, так поклялись вы нам в ту ночь. Но только лишь на вас обрушилась удача, на нас свалились все неправды, к тому же Ричард вдруг пропал, и все его сочли умершим. Вы случай свой не упустили, и вот уж скипетр вам вручен. вы тут же позабыли клятву, и что вскормили мы величье ваше... Вы поступили с нами, как с воробьём птенец кукушки алчный поступает: нас принялись теснить в родном гнезде всею своей неправдой. На нашей доброте вы быстро разрослись, да так, что к вам любовь уже не смела приблизиться и на весту. Её б вы тоже съели. Вот и пришлось нам собирать войска. Вы сами супротивника сыскали - угрозами, обидным обращеньем и нарушеньем клятв, что нам давали во времена, когда ваш замысел ещё был млад.
Король Генрих:
- Ну как же, я вполне наслышан: ан площадях читали и в церквах ваши воззванья, чтобы наряд восстанья приукрасить и взор пленить изменчивых глупцов, что, рот разинув, потирают руки при всякой новой потасовке. Бунт не терпел от века недостатка в дешевых красках, чтоб приукрасить цели, и в злобных нищих, жаждущих всегда кровопролитий, смут и беспорядков.
Принц Генрих:
- В обеих армиях немело люда за наш раздор поплатится сурово, коль дело до борьбы дойдёт. Скажите Перси, что принц Уэльский, согласно мненью света, хвалить его на все лады готов. Клянусь душой, - коль в стороне мятеж оставить этот, - что средь дворян не сыщется такой, решительно отважный, чтобы украсить мог, как Перси, подвигами наше время. А я же, к своему стыду, с рожденья до сих пор был рыцарь никудышный, и он такого ж мненья обо мне. Но говорю перед лицом монарха: всё превосходство Перси признавая, его деянья громкие и славу, хочу, однако, чтобы кровь солдат сберечь, сразиться с ним в единоборстве.
Король Генрих:
- Даю своё согласье, принц Уэльский, хоть для отказа много есть причин. Нет, Вустер дорогой, народ свой мы высоко ценим, и даже тех, кто вечно против нас и полностью во власти Перси. Так, предлагая свою милость, желал бы только одного: всех, кто согласен с нашим превосходством, по-дружески принять в свои объятья. Так передайте Перси и ответ скорее мне пришлите: что скажет он? Однако, если он не покорится, пусть знает, что в руках моих возмездие и кара, и мы прибегнем к ним без колебаний. Сейчас ступайте. Мне недосуг выслушивать упрёки, обдумайте получше предложенье. (Вустер и Вернон уходят.)
Принц Генрих:
- Бьюсь об заклад, они его отвергнут, раз Хопстер с Дугласом дерзнули на пару мир весь сокрушить.
Король Генрих:
- Все полководцы - по отрядам! Лишь только мы ответ получим, немедля начнём бой. И пусть поможет нас всевышний! (Все, кроме принца Генриха и Олдкасла, уходят.)
Олдкасл:
- Хел, когда увидишь в пылу битвы, что я упал, прошу тебя, не прикрывай меня своим ты телом. Пусть это будет дружеской услугой.
Принц Генрих:
- Читай молитвы, друг, за сим - прощай. И не забудь поспать перед сраженьем.
Олдкасл:
- Хотелось бы мне, Хел, спокойно выспаться, не сомневаясь, что всё закончится благополучно.
Принц Генрих:
- И пусть наши враги заплатят богу дань. (Уходит.)
Олдкасл:
- Нет, срок мой не пришёл, и у меня охоты нет сдаваться. Раз бог не требует меня в свои чертоги, то с честью надо дальше жить, а честь - отличнейший хирург. Честь это слово, а в слове что заключено, помимо воздуха простого? И есть ли честь у павшего в бою? Ведь щит с гербом, который понесут за  гробом, совсем не мелочь иль пустяк. (Уходит.)

5.2
Лагерь мятежников.
Входят Вустер и Вернон.
Вустер:
- Племяннику ни слова о добром предложенье государя!
Вернон:
- Да пусть узнает!
Вустер:
- Тогда погибли мы, и быть того не может, чтоб Генрих слово короля сдержал. Подозревать нас станет, и лишь выйдет случай, он отомстит сполна. Измене доверяют, как лисе, что в холе за решеткой - при случае она покажет дикий нрав. И что бы мы ни стали делать, перетолкуют криво наши взоры, и станем жить мы, как быки в хлеву - чем больше холят их, тем ближе к часу смерти. Проступок Гарри может быть забыт - всё оправдает юность Горячей Шпоры, так ведь прозвище его? И все грехи его на нас падут, ведь это мы мальчишку воспитали. А раз его испорченность от нас, то мы, источник зла, за всё сполна заплатим. Так будет лучше, мой кузен, чтоб Гарри не слыхал ни слова о добром предложенье короля.
Вернон:
- Путь так, болтайте что угодно, я всё согласен подтвердить. Идёт он.
Входят Хотспер и Дуглас.
Хотспер:
- А вот и дядя, лорда Уэстомрленда освободитель. Какие вести шлёт король?
Вустер:
- Король готовится к сраженью.
Дуглас:
- Пошлите ему вызов с Уэстморлендом.
Хотспер:
- Об этом, Дуглас, вы ему ск45ажите.
Дуглас:
- Скажу, и причём весьма охотно. (Уходит.)
Вустер:
- Не знает милосердия король.
Хотспер:
- О чём просили вы, спаси нас, господи!
Вустер:
- Я изложил наши обиды в самых мягких формах, в ответ он лгал, что клятв не нарушал. К тому же, он назвал нас бунтарями, изменщиками даже, грозился всех оружьем покарать.
Входит Дуглас.
Дуглас:
- К оружью, рыцари, к оружью! Я бросил вызов Генриху в лицо. Отнёс его заложник Уэстморленд. Король немедля нападёт.
Вустер (Хотсперу):
- В присутствии монарха принц Уэльский на поединок вызов нам послал.
Хотспер:
- Когда бы можно было поединком наш гиблый спор уладить! Когда б сражаться нам в бою вдвоём! Однако расскажи, как именно он вызов бросил? С презреньем или от отчаянья большого?
Вернон:
- О нет, клянусь собою, скромнее вызова я в жизни не слыхал.  Как будто брат желает вызвать брата - помериться оружьем в мирной схватке. Он справедливость отдал вам во всём, хвалу воздал вам с красноречьем принца, как хроника, он перечислил все ваши деянья. Вознёс вас выше всяческих похвал, потом прибавил, что нет похвал, заслугам вашим равных. Он с благородством истинного принца потом час целый Хела порицал. Казалось, говорили двое: учитель мудрый и питомец, потом он смолк, но я скажу вам, что коли он переживёт день битвы, то нет соперника, который бы сравнился с ним в уменье надежды добрые отчизне подавать. Надежды, что так резко противоречат буйству юных дней.
Хотспер:
- Кузен, мне кажется, что ты не ровно дышишь по отношенью к этому безумцу. Я в жизни не слыхал л принце, который столько неистово развратен. Однако, плох он иль хорош, его сегодня я в объятья рыцарские заключу, и содрогнётся он от ласк моих, так что - к оружию, друзья! Пусть долг зажжёт в вас рвенье лучше, чем речь нескромная моя. Вы знаете, лишён я дара слова. Своё доказываю право я оружьем.
Входит первый гонец.
Первый гонец:
- Милорд, письмо вам.
Хотспер:
- Нет времени сейчас читать - короток жизни срок. Но если б жизнь на стрелке часовой верхом скакала и через час кончалась, и то сочли б мы эту краткость долгой, когда бы прожили её бесславно. Коль будем жить - так свергнем королей! А коль умрём - пусть погибают с нами принцы. Оружье свято, коль за правду поднято оно.
Входит второй гонец:
Второй гонец:
- Милорд король на подступах - готовьтесь!
Хотспер:
- Спасибо, что меня он перебил, не мастер говорить я речи.  Два слова: долг пускай исполнит каждый. Я меч свой обнажаю, чтобы окрасить его знатнейшей кровью, и с ней сегодня встречусь в превратностях смертельной битвы. О Есперансе! Перси! Давай вперед! Гремите, боевые трубы! Под звуки их обнимемся, друзья! Я ставлю небо против персти, что многие прощаются навек. (Трубы.) (Все обнимаются и уходят.)

5.3
Равнина между двумя лагерями.
Шум битвы.
Входят с разных сторон Дуглас и сэр Уолтер Блент.
Блент:
- Признайся, кто ты, что так упорно гонишься за мной? Или ты хочешь славы?
Дуглас:
- Я Дуглас, и за тобой гонюсь, чтобы убить - раз ты король.
Блент:
- Тебе сказали правду.
Дуглас:
- За сходство с королём уж поплатился Стаффорд. В бою я поразил его мечом, но я ошибся. Теперь вот вижу - ты король. Знай, Гарри я тебя сейчас убью, или сдавайся в плен.
Блент:
- Шотландец гордый не за затем на свет явился, чтоб сдаться в плен. Отмстить за Стаффорда я должен. (В бою Дуглас убивает Блента.)(Входит Хотспер.)
Хотспер:
- Когда бы так при Холмдоне ты бился, ни одного б шотландца я не взял.
Дуглас:
- Победа! Бой кончаем! Вот король убитый!
Хотспер:
- Нет, лицо я знаю короля, а это рыцарь Уолтер Блент. У них доспехи с королём похожи.
Дуглас:
- Чтобы твоя душа до рая не дошла, шут мерзкий, ты заплатил большую цену за сан заёмный. Зачем себя назвал он королём?
Хотспер:
- У многих королевские доспехи.
Дуглас (в ярости):
- Клянусь, я изрублю их на куски! Я искрошу весь царский гардероб, пока не встречу короля!
Хотспер:
- Вперёд! Нас славу этот день готовит. (Уходят.)
Шум битвы. Входит Олдкасл:
Олдкасл:
- Из Лондона ушёл, не уплатив долги, и здесь найду я вас расплаты. Стой! Кто это? Сэр Уолтер Блент? Вот и добился рыцарь чести. Всё суета сует. Горяч я, как расплавленный свинец, и столько ж вешу. И больше мне свинца не надо. Мне хватит веса потрохов. Из моего воинства осталось только трое, самых никудышных.
Входит принц Генрих.
Принц Генрих:
- Ты что стоишь здесь праздно? Подай мне меч, немало рыцарей уж пали, и вражьи кони тела их топчут. Я должен отомстить за павших. Дай же меч скорее! Свой меч мне отдай!
Олдкасл:
- Мой Хел, прошу тебя я, дай дух хотя перевести. Султан Григорий не совершал таких трудов на поле брани, как сделал это я сегодня.  Я вывел Перси из себя.
Принц Генрих:
- Что?
Олдкасл:
- Ну и из строя тоже.
Принц Генрих:
- Ты ошибаешься, он жив-здоров и рубится, как зверь. Я знаю, он тебя искал, чтобы убить, ты слышишь? Он жив! Дай мне твой меч, дружище!
Олдкасл:
- Нет, Хел, если Перси ещё жив, меча ты не получишь моего. Ну, хочешь, можешь взять мой пистолет.
Принц Генрих:
- Он в кобуре хотя бы?
Олдкасл:
- Да, Хел, он так горяч, что может город целый дотла спалить.
Принц Генрих вытаскивает из кобуры бутыль хереса.)
Принц Гарри:
- Тебе бы всё шутить да забавляться. (Швыряет бутылку в Олдкасла, но промахивается, уходит.)
Олдкасл:
- Ну, раз Перси жив, то надобно задать мальчишке перцу. Коли мне под он не спешит попасться, то сам ему я подвернусь - пусть превратит меня в бифштекс. Не надо мне такой загробной чести, какой добился Уолтер Блент. Я хочу жить, и буду. А если всё ж убьют, то честь придёт незваной. (Уходит.)

5.4
Другая часть поля сражения.
Шум битвы, стычки.
Входит король Гнрих, принц Генрих, принц Джон Ланкастерский и Уэстморленд.
Король Генрих:
- Прошу тебя я, Гарри, удались! Ты весь в крови, изранен. И ты иди с ним, Джон Ланкастер.
Принц Джон:
- Нет, государь, врагу убью сначала.
Принц Генрих:
- Молю вас, государь, вернитесь к войску, отсутствием своим друзей смутите.
Король Генрих:
- Сейчас уйду, а ты ступай в палатку с Уэстморлендом.
Принц Генрих:
- Мне ничья помощь не нужна,  Чтоб принц Уэльский из-за царапины покинул поле брани, где трупы рыцарей лежат и торжествуют бунтари, такому сроду не бывать.
Принц Джон:
- Довольно прохлаждаться, к бою! Идёмте, лорд. (Принц Джон и Уэстморленд уходят.)
Принц Генрих:
- В тебе я ошибался, Джон Ланкастер, не знал, что так горяч ты, и такой гордый дух имеешь. Джон, я всегда любил тебя, как брата, теперь ты мне вдвойне дороже.
Король Генрих:
- Я видел, как свой меч скрестил он с Перси, отвага не по возрасту, однако.
Принц Генрих:
- Этот юнец бесстрашный нас всех отвагой окрылил. (Уходит.)
Входит Дуглас.
Дуглас (с досадой):
- Опять король! Да что за чёрт! Как головы у гидры, тут короли растут! Я Дуглас, роковой для всех, носящих эти латы. А ты кто, и зачем принял обличье короля?
Король Генрих:
- Я король. Скрорблю душою, Дуглас. что до сих пор мы лично не встречались. Моих два юных сына тебя и Перси ищут в пылу битвы, но коль мы встретились с тобой, то нам сразиться б надо. Защищайся, Дуглас!
Дуглас:
- Нет, к чёрту, ты - подделка, хотя и хорошо играешь короля. Ты - мой, ты понял? Кто б ты ни был, тебя убью я всё равно. (Теснит короля.)
Сражаются. Возвращается принц Генрих.
Принц Генрих (Бросается в схватку.):
- Шотландей мерзкий, что ты там замыслил? А ну, в глаза мне посмотри! В моё оружие вселились души тобой убитых! Шерли, Стаффорд, Блент, они все тут, на кончике меча. Тебе бросает вызов принц Уэльский!
Принц Генрих отчаянно наступает, Дуглас, не выдержав натиска, бежит.
Принц Генрих (бросается к королю):
- Что с вами, добрый государь? Крепитесь, вы вне опасности. Сэр Никлас Гауси и Клифтон помощи просили. я к ним спешу.
Король Генрих:
- Постой, сынок, передохни! Ты доказал, что жизнь моя тебе небезразлична. Я это вижу. Своею дерзостной рукой он мог меня прикончить.
Принц Генрих:
- Теперь вы знаете, отец, что вашей смерти я не жажду - безумный Дуглас мог бы вас убить.
Король Генрих:
- Отлично, Гарри, ты Клифтону спеши, а я пойду на выручку к Гауси. (Уходит.)
Входит Хотспер:
- Ого! Привет. Ты, кажется, сам Гарри Монмут? Я Гарри Перси.
Принц Генрих:
- Ага. Так значит, пред собою мятежника я вижу. Ты ждёшь, чтоб я от имени отрёкся? Я - принц Уэльский. И не думай, Гарри, что мы и дальше будем делить славу. Двум звездам не блистать в одной орбите, Монмут и Перси не могут властвовать в одной стране.
Хотспер:
- Это так. Час пробил для одного из нас. И я хотел бы, Гарри, чтоб славой ты был равен мне.
Принц Генрих:
- Я превзойду тебя на этом поле, Перси. Сорву я лавры с шлема твоего. Своё чело я ими увенчаю.
Хотспер:
- Какой же ты бахвал.
Сражаются. Входит Олдкасл,
Олдкасл:
- Сказал отлично, Хел! Клянусь, ты наваляешь плюшек этому щенку.
Возвращается Дуглас. Олдкасл вступает с ним в бой. Спотыкается, падает, притворившись убитым. Дуглас, издав радостный вопль, уходит.
Хотспер (падает раненый):
- Гарри, ты меня убил... Не, хуже... Ты доблесть отнял у меня! Меня там больно это ранит! Но мысль - рабыня жизни, а жизнь - игра для времени, а время - страж вселенной, когда-нибудь придёт к концу. Могу теперь пророчества я изрекать. Но хладная рука тлетворной смерти сковала мне язык, нет, Перси, ты лишь пища для... (Умирает.)
Принц Генрих:
- Для червей, друг Перси. Ну что же, гордый дух, прощай. Как быстро сжалось честолюбье, подобно дурно сотканной одежде. Когда вмещало это тело дух, ему и королевства было мало. Теперь же двух аршин земли презренной хватит. Здесь, на земле, не знал себе ты равных, Когда б ты мог внимать хвале, её так щедро я не расточал бы.  Лицо твоё прикрою шарфом, обряд свершив прекрасной дружбы, и от тебя я сам себе скажу спасибо. Прощай и отправляйся вместе с похвалами к богу, а твой позор, уснув с тобой в могиле, не будет в эпитафии помянут. (Замечает Олдкасла, лежащего на земле.) Бедный Джек, прощай и ты! Ты мне дороже всех мужей достойных, но времени нет слёзы лить. Пока тебя не выпотрошат, Джек, покойся тут, в кровь Перси погружён. Вполне достойное соседство. Мой злейший враг и лучший друг покоятся на общем ложе.(Уходит.)
Олдкасл:
- Выпотрошат? (Поднимает голову, смотрит вслед принцу Генриху.) Ну если меня сегодня выпотрошат, то завтра я, так уж и быть, тебе позволить тушу посолить и съесть с гостями. А что, неплохо получилось! Ведь я совсем не притворялся мёртвым, я просто немного вздремнул, сон меня разит наповал, только лягу - тут же засыпаю мертвецким сном. Смерть - вот настоящее притворство, потому что тот, в ком нет жизни, всего лишь жалкое подобие человека. А притвориться мёртвым, когда ты жив, значит быть подлинным  и совершенным воплощением жизни. Главное достоинство храбрости - благоразумие.  Именно это меня всегда спасает. Бездумная храбрость - та же трусость. Но лежать рядом с Перси, даже мёртвым, всё же жутковато. А вдруг он тоже притворился? И сейчас встанет. Что-то мне подсказывает, что он ещё больший притворщик, чем я.  Добью-ка я его, на всякий случай, для верности. Вот тебе, братец! Получай! (Колет тело Хотспера мечом, затем взваливает труп себе на спину.)
Входят принц Генрих и принц Джон Ланкастерский.
Принц Генрих:
Идём, брат Джон, ты девственный свой меч отважно кровью обагрил.
Принц Джон:
- Стой, что это? Ты же сказал, что видел мёртвым толстяка?
Принц Генрих (в изумлении):
- Ну да, он тут лежал, как труп, в крови весь, бездыханно. ты жив, стервец? Иль это лишь игра воображенья? ну говори же, ты. покойник! Одним глазам пока не верю. Или ты призрак?
Олдкасл:
- Ну что вы, я сэр Джек, без всякого обмана зренья, и нет тут никакого двойника. А это вот ваш Перси. (Бросает труп ан землю.) Коли король захочет меня щедро одарить, я соглашусь и с вами честно разделю награду. А если нет, то сам пусть он убьёт второго Перси. Теперь я должен стать, конечно, графом. Однако и на герцога я б тоже согласился, смею вас уверить.
Принц Гарри (Олдкаслу.):
- Что за диво! Я сам убил этого Перси, а ты лежал неподалёку мёртвым.
Олдкасл:
- Да может ли такое быть! Как изолгался свет! Не отрицаю, было, лежал я на земле, и, впрочем, бездыханно. И он лежал, и тоже не дышал. Потом вскочили оба и так уставились в глаза друг другу, что чуть не просверлил он мне затылок. Потом схватил свой меч и стал меня рубить. Так долго эта битва длилась, что даже есть я захотел. Примерно час по штрусберийскому бою я насчитал. Ты веришь мне? Отлично. А если нет, то чёрт с тобой. Пусть я умру на месте, коли лгу, что меч всадил ему в бедро. Вот если бы он ожил и вдруг начал говорить, что не было такого, то я заставил бы его сожрать кусок меча.
Принц Джон:
- Я в жизни не слыхал чудней рассказа...
Принц Генрих:
- А я не видывал чуднее молодца. (Смеётся.) Нет, Джек, мне без тебя жилось бы очень скучно. Бери свой груз и с важностью тащи. А я, как друг, тебя раззолочу, раз ложь тебе на пользу. (Трубят отбой.) Победу всё же мы стяжали. Взойдём на холм, брат, и посмотрим, кто в живых остался, а кто пал в бою. (Принцы уходят.)
Олдкасл:
- А я пойду за вами, раз мысль склоняется к награде. И воздай, боже, тому, кто меня вознаградит! Щедро воздай, как только ты один умеешь. Если меня и правда возвеличат, я, безусловно, уменьшусь в размере, брошу пить и не стану так много есть, ибо вельможе негоже быть пьяницей и обжорой. (Уходит, унося труп Перси.)

5.5
Другая часть поля сражения. Трубы.
Входит король Генрих, принц Джон Ланкастерский, Уэстморленд, и другие.
За ними Вустер и Вернон под стражей.

Король Генрих:
- Когда мятеж встречает воздаянье, мы хвалим господа вдвойне. Паршивец Вустер! Разве не мы сулили вам прощенье в понятных, ласковых словах? зачем ты извратил посланье наше, доверьем Перси злоупотребив?  Три наших славных рыцаря погибли, отважный граф и воинов немало полегло, а ведь могли остаться все в живых, когда бы честно ты, по-христиански переговоры вёл и слово в слово передал.
Вустер:
- Себя спасая, так я поступил. Спокойно смерть приму, раз рок меня настиг.
Король Генрих:
- Казнить их с Верноном немедля. Других потом решать мы участь будем. (Пленных уводят.) Итак, что там сейчас на поле битвы?
Принц Генрих:
- Когда увидел благородный Дуглас, что отвернулось счастье от него, что Перси славный пал и что бегут его солдаты, он сам пустился в бегство, однако вышло так, что он упал с горы и так расшибся, что был захвачен в плен. В моей палатке он сейчас сидит. Прошу вас, государь, мне самому распорядится графом.
Король Генрих:
- Согласен от души.
Принц Генрих:
- Брат Джон, тебе я предоставлю эту честь - без выкупа пустить его на волю. Он мужество своё запечатлел на шлемах наших нынче, дав нам урок и во врагах геройство уважать.
Принц Джон:
- Благодарю вас, брат, за порученье, всё сделаю, как вы велите.
Король Генрих:
- Теперь должны мы войско разделить: Ты, сын смой Джон, и ты, мой Уэстморленд, со всей поспешностью скачите в Йорк, навстречу Скрупу и Нортемберленду, поднявшим меч, согласно сообщенью. мы с принцем Гарри двинемся в Уэльс, сразиться с графом Марчем и Глендауром. Когда их победим, в стране угаснет пламя мятежа. На путь победный встав, не отдохнём, пока не отвоюем все свои права. (Уходят.)
***

ЧАСТЬ II

Действующие лица

Молва (Пролог)

Король Генрих IV

его сыновья:
Генрих, принц Уэльский, впоследствии король Генрих V
Томас, герцог Кларенс
Джон, принц Ланкастерский
Хемфри, принц Глостер

сторонники короля:
Граф Уорик
Граф Уэстморленд
Граф Серри
Гауэр
Харкорт
Блент

Верховный судья
помощник судьи

противники короля:
Граф Нортемберленд
Ричард Скруп, архиепископ Йоркский
Леди Маубрей
Лорд Хестингс
Лорд Бардольф
Сэр Джон Кольвиль

приближенные Нортемберленда:
Тверенс
Мортон

Сэр Джон Олдкасл
Паж Олдкасла

Бардольф
Пистоль
Пойнс
Пето

деревенские слуги:
Шеллоу
Сайленс

Деви, слуга Шеллок

рекруты:
Плесень
Тень
Бородовка
Мозгляк
Бычок

помощники шерифа:
Фенг
Снер

Леди Нортемберленд

Леди Перси

Миссис Куикли, хозяйка трактира в Истчине

Долль Тершит

Танцовщик (Эпилог)

Лорды, свита, офицеры, солдаты, привратник, полицейские, гонцы, слуга, сторожа, конюхи и др.

Место действия - АНГЛИЯ

ПРОЛОГ
Уоркурт. Перед замком Нортемберленда.
Входит Молва в одеждах, разрисованных языками.
Молва:
Внимайте все! Кто зажимает уши когда гремит Молвы многоязыкий говор?! Я к западу понурому с востока на ветре мчусь, как на коне почтовом, и разглашаю обо всех деяньях, готовых к свершенью на земле. На языках моих ютится часто ложь, её я разношу на всех наречьях, слух иссушая вздорными вестями. Я обещаю мир, а между тем вражда лихая с улыбкой кроткой втайне мир терзает. И кто, как не Молва, себя в виду имея, велит сбирать войска для обороны, в то время, как его утроба родить готова новую беду. Вина ли моя в этом? В меня дудят догадки, как в трубу; дудит и зависть, часто громче всех, но чаще всех дудит в меня толпа - изменчивый, многоголовый зверь. Но вот зачем себя по косточкам здесь разбирать сейчас взялась я? Я впереди планеты всей лечу, отважных королей опережая, и вот сейчас я славлю короля, что на кровавом шрусберийском поле над Хотспером бесстаршным одержал победу, огонь восстанья дерзкого залив повстанцев жаркой кровью. Но почему я правду говорю сейчас, хотя солгать мне было бы приятней? Как знать, но я должны трубить, что Гарри Монмут пал от меча прославленного Перси, и что сражённый Дугласом король склонился гордой головой в минуту смерти. Вот что должна я говорить в просторах царственного поля, и так до ветхих стен, изъеденных червями, где Хотспера отец Нортемберленд лежит, притворно хворый. Гонцы усталые несут мою лишь правду - из лживых уст Молвы рассказ отрадный, чтоб усыпить тревогу ложью складной, что ещё хуже правды беспощадной. (Уходит, высоко подняв голову.)

1.1
Там же.
Входит лорд Бардольф.
Лорд Бардольф.
Эй, отворите ворота! Дома ли граф?
Привратник:
- Как доложить о вас, скажите?
Лорд Бардорльф:
- Скажи, что Бардольф ожидает здесь его.
Привратник:
- Их милость прогуляться в сад пошли, благоволите постучать в ворота, и граф ответит лично вам.
(Входит Нортемберленд.)
Лорд Бардольф:
- А вот и сам он, личною персоной!
(Привратник уходит.)
Нортемберленд:
- Что нового, сэр Бардольф? Миг каждый новое событье порождает, одно едино - всюду льётся кровь. Вот что такое смута! Роздор, как борзый конь, откормленный овсом и золотой пшеницей, порвав узду, ретиво вскачь несётся, всё сокрушая на пути.
Лорд Бардольф:
- Граф, я из Штрусбери вам весть привёз.Прошу позволить сообщить.
Нортемберленд:
- Пошли нам бог вестей хороших!
Лорд Бардольф:
- Куда уж лучше. Король наш тяжко ранен, вот-вот скончается от ран, Принц Гарри был сражён на месте - и кем? Конечно, вашим храбрым сыном. рукою Дугласа уббббббиты оба Блента, а юный принц бежал со Стаффордом в Уэстморлендом.А этот старый боров Монмута, сэр Джон, взят вашим Перси в плен. Деяньями такими ещё не украшались времена с дней Цезаря, пожалуй.
Нортемберленд:
- Вы были в Штрусбери? Откуда эти вести? С боля боя?
Лорд Бардольф:
- Беседовал я с милым дворянином, что только что достиг ваших пределов. За правду слов своих ручался головой.
Нортемберленд:
- А вот слуга идёт мой, Треверс, во вторник я его отправил за вестями.
Входит Тверенс.
Лорд Бардольф:
- Милорд, я обскакал его в дороге - он знает то, что я ему сказал.
Нортемберленд:
- Ну, Треверс, излагай. Что радостного скажешь?
Треверс (переводя дух):
- Милорд, меня с пути вернул назад с хорошей вестью сэр Эмфревиль, он обскакал меня, ведь ехал я на кляче. Потом я вижу, что другой несётся всадник, летит в опор, измучен весь, конь в мыле. Он тормозит, чтобы узнать скорейшую дорогу в Честер. Я показал, и сам спросил, какие вести из Шрусбери. Ответил грустно он, что сломлено восстанье, и шпора Перси юного остыла. Тут, опустив поводья и нагнувшись, глубоко шпоры он вонзил в бока несчастной клячи и вскачь пустился, улетая от расспросов. Летел он, словно пожирал пространство.
Нортемберленд (встревоженно):
- Потери? Ты что такое говоришь? Сказал, что шпора юного остыла Перси? Он из Горячей шпоры стал покойник? Восстанье сломлено, сказал?
Лорд Бардольф:
- Милорд, пустое. Когда бы сын ваш проиграл, то стал бы я внушать вам о победе?Готов свои владения поставить на кон - за шелковый шнурок, клянусь я честью, Перси победил.
Нортемберленд:
- Но почему тот  дворянин о пораженьи сообщает?
Лорд Бардольф:
- Кто он такой? Конечно, проходимец, что на коне ворованном скакал. И брякнул наобум. А вот ещё один идёт с вестями.
Входит Мортон.
Нортемберленд:
- Его лицо, как лист заглавный книги, трагическую повесть предвещает. Так берег выглядит, когда оставил на нём следы набег мятежных волн. Скорее, Мортон, говори - что в Шрусбери?
Мортон:
- Оттуда я бежал, мой господин, там маску грозную надела смерть, чтобы восставших устрашить.
Нортемберленд:
- Про сына мне скажи - он, мой Гарри Перси? И как мой брат? ты весь дрожишь и рот сомкнул в молчанье. Каким ты бледным стал! Приам огонь увидел прежде, чем слова гонца достигли его слуха... Так и сейчас - я вижу Гарри мёртвым до того, как ты лукавыми хвалами мой слух возьмёшься оглушать, чтоб в заключение со вздохом сообщить: "Ваш брат, и сын, и все убиты".
Мортон:
- Не так всё плохо - Дуглас жив, и жив ваш брат покамест, а вот ваш Гарри...
Нортемберленд:
- Знаю - мёртв! Ты видишь, как догадлива тревога - когда услышать весть дурную кто страшится. в глазах другого он её прочтёт, чего страшишься - то свершится... И всё же, Мортон, говори, скажи, что граф предчувствием обманут, и я порадуюсь ошибке и тебя щедро награжу.
Мортон:
- Вы слишком высоки, чтоб мог я вам перечить - ваш страх не без причин. Вы были правы.
Нортемберленд:
- Прошу, не говори, что Гарри мёртв! В твоих глазах признание читаю, ты головой своей качаешь, как будто говорить страшишься. Коль он убит - скажи, не оскорбит меня такая правда. Грех оболгать умершего; не грех сказать, что нет в живых того, кто умер. Везти дурные вести - тяжёлый долг, дары за это не приносят. Когда слова гонца, как колокол, гремят, нам возвещая гибель друга, пусть лучше б лопнула подпруга, иль конь бы шею пусть себе свернул, сей час печальный отодвинув.
Лорд Бардольф:
- Не верится, милорд, что сын ваш был убит.
Мортон:
- Как тяжело вас в этом убеждать! Но сам я видел: Хотспер, с головы до ног в крови, усталый, тяжело дыша, с трудом удары принца Гарри отражал, а тот всё яростней теснил беднягу. Досель никем не сломленный, наш Перси пал и больше уж не поднимался. Когда его померкло пламя, все разом в бегство обратились: так войско с тяжким горем в сердце вдруг лёгкость в страхе обретает... Все с поля ринулись, ища спасенья, быстрей летящих к цели стрел. А разъярённый и кровавый Дуглас, что трижды поразил подобье короля, утратил тут же храбрость - сбегая с горки, он споткнулся, и, рухнув, был немедля схвачен в плен. Так наш король победу одержал и против вас направил войско с принцем Джоном, А с ним ещё и Уэстерленд. Такие вот известья.
Нортемберленд:
- Скорбеть ещё не пришло время. Лекарством пусть послужит яд. Будь я здоров, от этой вести я б точно слёг. Больного же, она меня целит. От мук ослабнув, в муках силу нахожу, причём тройную! Так умирающий в бреду горячки из рук сиделки рвётся. Прочь костыли! Чешуйчатой перчаткою стальною одену руку! Прочь, колпак, раз голова моя теперь мишенью служит осатаневшим от победы принцам! Железом увенчайте мне чело! Я встречу грозный час в бою. Пускай целуют землю небеса, пускай рука природы даст простор морским волнам, порядок пусть низринет! И пусть не будет больше мир ареной для медленно взрастающей вражды, но пусть дух Каина в сердца вселится, и устремятся все в кровавый бой! Лишь так придёт конец трагедии ужасной, и похоронит сумрак мертвецов.
Треверс:
- Вам вредно горячиться так, милорд.
Лорд Бардольф:
- Прошу вас быть благоразумным.
Мортон:
- Жизнь ваша и соратников, конечно,  зависит лишь от вашего здоровья, предавшись скорби, вы погубите себя, и прежде, чем кричать: "К оружью!" , все взвесить надо нам превратности войны. Вы допускали, что ваш сын в бою может погибнуть, вы знали, что над бездной он шагает, и что легко ему сорваться вниз, Известно было вам, что Перси ваш - не бог, и тело юноши доступно ранам, и что отважный дух его помчит в кипенье битвы. И всё же вы сказали - что ж, ступай! так что сейчас случилось? Что принесло восстанье это, чего бы не могли предвидеть вы?
Лорд Бардольф:
- Мы все, страдая вместе с вами, знали, что в бурные пускаемся моря, где шансов уцелеть не так уж много. Мы знали, что погибнуть можем, и всё ж решились. теперь мы смяты, но опять дерзаем, рискнув добром и своей жизнью.
Мортон:
- Мой славный лорд! Я слышал, что собрал архиепископ Йоркский прекрасно снаряжённые войска, и этот пастырь всех сковал прочнейшей цепью. Вёл за собой ваш сын тела - а это тени подобия людей, они дрались насильно, против воли, и были с нами только их мечи, другие ж, те, что за святым идут, и кровью Ричарда к тому ж окроплены, теперь подобны божьей каре. Стенающий под гнётом Болингброка, и стар и млад, теперь идут за ним.
Нортемберленд:
- Всё так, но горе вытеснило правду всю из сердца. Пойдём обсудим сообща пути отмщенья, пошлём гонцов, друзья к нам тотчас же придут. Так мало их, и тем они нужнее! (Все уходят.)

1.2
Лондон. Улица.
Входит сэр Джон Олдкасл в сопровождении пажа, тот несёт его щит и меч.
Олдкасл:
- Ну, великан, что сказал доктор?
Паж:
- Сказал, что болезней в вас сидит столько, что вам и невдомёк - сколько их на самом деле.
Олдкасл:
- Зубоскалить на мой счёт охотников тьма. Мозг человека, этого плохо слепленного комка глины, неспособен выдумать ничего нового, кроме того, что уже выдумал я, или что выдумано на мой счёт. А я ведь обладаю таким сортом остроумия, что не могу не пробуждать остроумие в других. Вот хотя бы сейчас, иду перед тобой, похожий на борова, сожравшего всех своих поросят... кроме одного, конечно. Или я ничего не понимаю, или принц умышленно дал мне тебя в слуги только для того, чтобы рядом с тобой я казался ещё тучнее. Ах ты, корешок мандрагоры! Тебе, который росточком с агат, и то это явное преувеличение, больше пристало бы сидеть у меня на шляпе, чем таскаться за мной по пятам. Однако я оправлю тебя не золото или серебро, а в самую что ни на есть рванину, и отошлю тебя к твоему старому хозяину, - нашему прекрасному принцу, у которого ещё и пух не вырос на подбородке, - под видом драгоценного камня. Уверен, что скорее у меня борода вырастет на ладони, чем у него на лице, что, однако, не мешает ему делать вот, что у него самый что ни есть королевский вид. Хочется верить, что когда-нибудь его господь доделает всё-таки, пока же цирюльник не заработает на нём и шести пенсов. Надо заметить, что ему это не мешает петушиться, словно он уже тогда был мужчиной, когда его отец ещё слыл холостяком. Всё же он здорово рухнул в моих глазах. Ладно... А что сказал мистер Домбалдон насчёт атласа мне на епанчу и на шаровары?
Паж:
- Что сказал, ну что, например, нам следовало бы достать себе поручителя получше, чем Бардольф. Он не берёт ни вашу, ни его расписку, такое обеспечение кажется ему недостаточным.
Олдкасл:
- Чтоб ему в ад угодить, как богачу из притчи! Ах ты, проклятый Ахитофель! "Будьте любезны!", "Прошу вас!" Водить джентльмена за нос обещаниями - и тут же требовать обеспечения гарантий! Да я скорее позволю набить себе рот крысиным ядом, чем проглочу это мерзкое слово - обеспечение! Вот уж кому обеспечен крепкий сон - потому что у него на лбу красуется настоящий рог изобилия! И тут о его жёнушке ни слова уже не прибавить - итак всё видно относительно обеспечения её репутации. Но куда запропастился этот Бардольф?
Паж:
- Он в Смитфилде, покупает коня для вашей милости.
Олдкасл:
- Час от часу не легче. Я купил его самого в соборе святого Павла, а он купит мне коня в Смитфилде. Остаётся лишь добыть себе жену в публичном доме, и у мен будет полный набор всего славного - славный слуга. славный конь и славная жена.
Входит Верховный судья и помощник.
Верховный судья:
- Сэр, вот идёт джентльмен, который посадил принца под арест, за то, что тот ударил его из-за Бардольфа.
Олдкасл:
- Уйдём поскорее, мне что-то не хочется с ним встречаться.
Верховный судья:
- Это кто там уходит?
Помощник:
- Да это же, с разрешения вашей милости, сэр Олдкасл!
Верховный судья:
- А не его ли обвиняли в грабеже?
Помощник:
- Он самый, милорд, но он недавно отличился под Шрусбери, и теперь его отправляют с поручением к принцу Джону Ланкастеру.
Верховный судья:
- В Йорк? Немедленно верните его.
Помощник:
- Сэр Джон Олдкасл!
Олдкасл (пажу):
- Мальчик, скажи ему, что я туг на ухо.
Паж:
- Говорите громче, господин судья, хозяин слегка глуховат.
Верховный судья (помощнику):
- Кто б сомневался, что он глух ко всему хорошему! Троньте его за локоть, он сообразит, надеюсь, что с ним хотят поговорить.
Помощник:
- Сэр Джон!
Олдкасл:
- Что? Такой юный, а уже попрошайничаешь? Разве сейчас не война? А когда война, всем найдётся дело. Было бы желание. Разве королю не нужны уже верноподданные? Или мятежники больше не нуждаются в солдатах? Хотя сразу замечу - срам быть на стороне врагов короля. Однако попрошайничать ещё большой грех.
Помощник:
- Вы ошиблись на мой счёт, сэр.
Олдкасл:
- Как - сэр? Разве я сказал, что вы честный человек? Я несомненно солгал бы, если бы такое вырвалось из моих уст.
Помощник:
- Прошу вас, сэр, оставляя в стороне вашу рыцарскую и воинскую честь, разрешите мне сказать, что вы как раз лжёте, утверждая, что я нечестный человек.
Олдкасл:
- Чтобы я позволил тебе это сказать? Чтобы я оставил в стороне то, что срослось со мной? Да пусть меня повесят, если я тебе это позволил! Или если ты это себе позволишь, пусть ты сам себя и повесишь! Проваливай, паршивая ищейка!
Помощник:
- Сэр, милорд Верховный судья желает с вами говорить.
Верховный судья:
- Сэр Джон Олдкасл, на два слова.
Олдкасл:
- Мой добрый лорд! Да пошлёт господь всяких благ вашей милости! Я счастлив видеть вашу милость на прогулке. Был слух, что немного прихворнули. Надеюсь, вы сейчас гуляете по совету врача.  И хоть вы ещё не переступили порог молодости, но всё-таки уже в зрелых годах, и уже вкусили горечи лет... Именно поэтому я убедительно прошу вашу милость заботиться о своем драгоценном здоровье.
Верховный судья:
- Сэр Джон, я посылал за вами, и это было ещё до Шрусбери.
Олдкасл:
- С разрешения вашей милости, я слышал, что его величество изволил вернуться из Уэльса несколько недовольный.
Верховный судья:
- Речь идёт не о его величестве - вы не пожелали явиться, вы, сэр Олдкасл!
Олдкасл:
- И ещё я слыхал, что с его величеством приключилась эта самая проклятая апоплексия.
Верховный судья:
- Пошли бог его величеству здоровья! И всё же я желаю переговорить лично с вами.
Олдкасл:
- Насколько мне позволено судить, могу предположить, что апоплексия это нечто вроде летаргии, такой формы сонливости крови, что сродни окаянной чесотке.
Верховный судья:
- Зачем вы мне всё это говорите? Чесотка, летаргия... Ещё какую-то апоплексию приплели. Оставьте эту дребедень в покое. Я с вами серьёзно разговариваю.
Олдкасл:
- О нет, источником её бывает большое горе, что может быть серьёзнее?! Или, к примеру, чрезмерные занятия и расстройство мозга, как неизбежное следствие. Я об этом прочёл у Галена - это некий род глухоты.
Верховный судья:
- Вижу, вы действительно страдаете данным недугом, сэр Джон, ибо совсем не слышите меня.
Олдкасл:
- Превосходно сказано, милорд. Однако скорее я, с позволения вашей милости, страдаю болезненным нежелением слушать, недугом невнимания к тому, что мне совсем неинтересно.
Верховный судья:
- Посадить бы вас в колодки, живо бы исцелились от недомогания, я имею в виду ваше упорное непонимание того, что я вам пытаюсь сказать. Признаться, я охотно бы стал вашим врачом.
Олдкасл:
- Я беден, как Иов, однако куда менее терпелив, чем он. Ваша милость, конечно, имеет полное право приписать мне, в виду моей крайней бедности, порцию тюремного заключения, однако не уверен, что у меня хватит терпения выполнить ваши предписания - в таком деле даже мудрец может ошибиться не на какой-то там грош, а на целый золотой червонец.
Верховный судья:
- Дело в том, сэр Джон, что, по слухам, вполне обоснованным, вы ведете распутный образ жизни.
Олдкасл:
- Оно и понятно, откуда такие слухи: всякий, кто пощеголял бы в моём поясе, не смог бы затянуться потуже.
Верховный судья:
- Средства ваши ничтожны, это правда, а вот траты огромны - как это понимать?
Олдкасл:
- Согласен, я предпочёл бы, чтобы всё было ровно наоборот. Пусть лучше средства мои были огромны. Ведь и вы мне того же желаете, милорд?
Верховный судья:
- Вы совращаете с пути истинного молодого принца, сэр Джон.
Олдкасл:
- Это серьёзное обвинение, милорд. Но вот тут как раз всё действительно обстоит ровно наоборот: это молодой принц совратил меня, ведь я при нём всего лишь толстый брюхан-слепец, а он - мой пёс-поводырь.
Верховный судья:
- Ладно, я не палач, а всего лишь судья, и я не намерен бередить только что зажившую рану. Ваши заслуги в день битвы при Шрусбери, конечно же, несколько смягчили вашу вину, в связи с ночными подвигами в Гедсхиле, и на ваше счастье, времена сейчас лихие. Вот только поэтому вам всё сошло с рук.
Олдкасл:
- Милорд...
Верховный судья:
- А поскольку всё уже улажено, то впредь постарайтесь вести себя смирно, не будите спящего волка.
Олдкасл:
- Да, это весьма благоразумно: "Не чапай лихо, пока спит тихо", или как там ещё. Замечу кстати, что будить волка так же неприятно, как и нюхать след лисицы.
Верховный судья:
- Вы уже похожи на свечу, которая на три четверти сгорела.
Олдкасл:
- Вы хотите сказать - на свечной огарок весом этак с пуд? Можно уточнить, какую именно вы имели в виду  - сальную свечу или восковую? Я бы предпочёл второе - это сродни войсковому начальству хотя бы.
Верховный судья:
- Хоть бы моя седая борода устыдила этакого повесу!
Олдкасл:
- Это верно, по весу я значительно всех превзошёл.
Верховный судья:
- Вы всюду следуете по пятам за молодым принцем, как его злой ангел. А ведь вас никто не уполномочил на эту службу.
Олдкасл:
- Не совсем так. Милорд, дурной ангел легковесен, а вот про меня такого не скажешь при всём желании. Я - вполне себе полновесная монета, хотя именно сейчас я и не очень-то в ходу, добродетель так мало ценят в наш торгашеский век! Что остаётся истинным храбрецам? Разве что водить медведя. Что есть ум человеческий сегодня? трактирщик, который тратит все свои способности на составление счетов. Все остальные дарования сплошь поражены пороками нашего времени, по этой причине и стали дешевле крыжовника. Вы старик, и не понимаете, на что способны мы, молодёжь. вы судите о пожаре в нашей крови по горечи нашей желчи, а мы, авангард молодёжи, иногда бываем склонны к сумасбродствах, что вполне естественно.
Верховный судья:
- Вы причисляете себя к молодёжи, и это в то время, как старость уже наложила неизгладимую печать на всю вашу внешность. Не станете же вы отрицать, что у вас слезятся глаза, сохнут ладони, пожелтело лицо, а седая щетина, что это, по-вашему? Икры опали и распух живот. Сиплый голос, короткое прерывистое дыхание, двойной, если не тройной подбородок, и наконец, полное оскудение ума. Всё одряхлело в вас, и вы ещё осмеливаетесь называть себя молодым? Стыдитесь, сэр Джон.
Олдкасл:
- Милорд, я рождён в три часа пополудни с белой головой и круглым животом. Что до моего голоса, то я потерял его от приветственных возгласов и церковного пения. Да, я в некотором роде, стар - но только умом. У меня умудрённый жизненным опытом ум, и ещё вопрос - чья возьмёт в умственном сражении. Согласен, принц закатил нам пощёчину, но он так поступил, как невежливый принц, вы же приняли её, как благоразумный лорд. Я пожурил его за это, , и молодой лев покаялся, хотя в рубище и не облачился, и даже голову не стал пеплом посыпать, вместо этого он надел шёлковый камзол и отправился пить старый херес.
Верховный судья:
- Пошли, господь, нашему принцу лучшего приятеля!
Олдкасл:
- Пошли, господь, приятелю лучшего принца! Никак не могу от него отделаться, милорд.
Верховный судья:
- Впрочем, король уже об этом позаботился - он разлучил вас с Гарри. Говорят, что вас посылают с принцем Джоном Ланкастером против архиепископа и графа Нортемберленда.
Олдкасл:
- Этим я лично вам обязан, милорд, но прошу вас, остающихся в объятиях сладостных мира, молитесь, чтобы армии наши встретились в не слишком жаркую погоду, ведь я беру с собой всего две рубахи, и не имею никакого намерения слишком сильно потеть. Что за дела! Не успеет где-либо завариться крутая каша, как меня тотчас бросают именно туда, хотя я и не бессмертный бог. Но у нас, англичан, так исстари повелось: попади нам в руки нечто хорошее. мы его тут же затреплем. Вот вы сказали, что я старик, тогда оставьте меня в покое. Видит бог, мне не хочется пугать слишком сильно врага моим именем. пусть уж меня изъест ржавчина, как старые доспехи, чем изничтожит постоянное употребление.
Верховный судья:
- Ну так будьте честным человеком, и да благославит господь ваш поход!
Олдкасл:
- Не одолжит ли мне ваша милость тысячу фунтов на обмундирование?
Верховный судья:
- Ни одного пенни! У вас слишком обременена совесть, чтобы взваливать на вас бремя нового долга. Счастливого пути! Привет моему кузену Уэсморленду.
Верховный судья и его помощник уходят.
Олдкасл:
- Пусть меня поколотят трёхпудовой колотушкой. если я это сделаю. Старость неразлучна со скупостью точно так же, как юность с распутством. Стариков терзает подагра, а юношей язвит Венера, и тем и тем достаётся по полной и без моих проклятий. Эй, мальчонка!
Паж:
- Слушаю, сэр.
Олдкасл:
- Что там у меня в кошельке завалялось?
Паж:
- Семь гротов и два пенса.
Олдкасл:
- Где найти средство от карманной чахотки? Займы только затягивают эту болезнь, в принципе, она неизлечима. Доставь это письмо принцу Ланкастеру, а вот это - старушке миссис Урсуле, которой я каждую пятницу клянусь, что женюсь на ней, с той самой поры, как у меня в бороде завёлся первый седой волос. Потом возвращайся. ты знаешь, где найти меня. (паж уходит.) Язви, Венера, эту чёртову подагру, или подагра - эту Венеру? Вот бы вцепились друг в друга и оставили бы меня в покое! Не та, так другая пошаливает в большом пальце левой ноги. Вот и приходится прихрамывать, да это не беда - война ведь кругом! А у меня уже готовое право на пенсию. Умный всякое лихо обратит себе на пользу. (Уходит.)

1.3
Йорк. Архиепископский дворец.
Входят архиепископ Йоркский, лорд Хестингс, лорд Маубрей, лорд Бардольф.
Архиепископ:
- Теперь ясны вам наши цель и средства, и вас прошу я высказать, друзья, открыто взгляд свой - ждать ли нам успеха? Начнёт лорд-маршал, есть сомненья?Маубрей:
- Я вижу для восстания причины, но мне хотелось бы узнать, как можем мы себя усилить, чтобы уверенно сраженье начинать с могучим войском короля.
Хестингс:
- Сейчас по спискам числится у нас лишь тысяч двадцать пять солдат отборных, но сверх того значительной подмоги мы ждём от славного Нортемберленда, огнём отмщения горит он.
Лорд Бардольф:
- Вопрос однако вижу в том, возможно ль нам с наличным нашим войском идти сражаться воинов Нортемберленда.
Хестингс:
- О нет, мы выступим лишь с ним.
Лорд Бардольф:
- Вот в этом всё и дело: раз без него мы слишком уж слабы, не стоит нам далёко заходить, пока сюда он не прибудет. Не стоит в таком сложном деле на веру и догадки полагаться - на всякие там "если б" да "кабы".
Архиепископ:
- Милорд, слова ваши глубоки: лишь верхоглядство погубило Гарри Перси.
Лорд Бардольф:
- Как точно сказано! Питался он мечтами и как нектар он обещания глотал, расчёты строя на мифическое войско, которое на деле оказалось ничтожнее малейшей из надежд. Так, обольщён воображеньем буйным, солдат на смерть повёл, зажмурившись -  и провалился в бездну.
Хестингс:
- Однако никогда не помешает надеяться на помощь, строить планы...
Лорд Бардольф:
- Возможно, в принципе, но в этом нашем деле подобное вредит, и, кажется, таит в себе опасность. Когда весной на почки мы глядим, надежда, что усыплет дерево плодами, ничуть не больше, чем боязнь, что заморозки их убьют. Перед постройкой твёрдость почвы проверяют, потом уж чертят план, прикидывая, во что станет это предприятье, и коли смета выше наших средств, что делать станем? Начертим план постройки поскромнее, или совсем откажемся от плана. Но мы замыслили разрушить государство, и на руинах воссоздать иное, так можно ли иметь в запасе лишь надежду? Исследовать должны мы почву, создать чертёж, избрать фундамент прочный, порасспросив спецов, потом должны мы соразмерить средства, достанет ли того, что есть в наличье? А так ведь мы сильны лишь на бумаге, владея именами, не людьми. И мы подобны человеку, который, не имея средств, пустился в предприятье, которое ему одолеть, и только убедившись в этом, когда карман уж пуст, бросает он незавершённую постройку на произвол дождей и на расправу всем ветрам.
Хестингс:
- Допустим, что лорд Бардольф прав, и в помощь нам не вышлют ни солдата, но всё ж, я полагаю, наших средств довольно, чтоб силою померяться с монархом.
Лорд Бардольф:
- Так, говорите, тысяч двадцать имеет он, не больше?
Хестингс:
- Возможно, что и меньше он поставит против нас, ведь на три фронта он войска свои поставить, три напасти имея пред собою: французы, армия Глендаура, и мы, на третьем. К тому же, битвой он ослаблен, и пустотой казна бренчит.
Архиепископ:
- Тогда бояться нам не стоит, что бросит он на нас свои ослабленные силы разом.
Хестингс:
- Но так беспечно открыв тыл, он пригласит французов и уэльцев ему вцепиться в зад!? В такое трудно мне поверить.
Лорд Бардольф:
- Кто поведёт на нас его полки?
Хестингс:
- Уэстморленд и Джон Ланкастер, а на уэльцев пойдёт Гарри - два принца во главе фронтов. Но кто возглавит фронт французский?
Архиепископ:
- Начнём же, господа, и огласим восстанья цель. По горло сыт народ любовью алчной, и от избранника его тошнит - как ненадёжно, шатко зданье, основанное на любви изменчивой толпы! Как шумно чернь бросала в облака именованье Болингброка, кто не был тем, кого так страстно в нем толпа искала! И вот теперь, когда он в златотканом одеянье, обжора им сыта уже по горло - толпу тошнит от вида короля. И точно так толпа, упившись Ричардом, извергла из своей утробы прежнего кумира. Теперь, проголодавшись, она изблёванное ищет. Кому же нынче верить? Тем, кто при жизни Ричарда желали ему скорейшего конца, влюбляясь в гроб его ужасный? Толпе, бросавшей комья грязи ему в лицо, когда он был ведом по гордым улицам столицы, пленённый новым королём? Толпе, теперь орущей злобно: "Верни нам Ричарда назад!"? О дух людской, что так вчера желал он, сегодня страстно проклинает, чтоб завтра вновь о старом горевать.
Майбрей:
- Итак, мы стягиваем войско для похода?
Хестингс:
- Наш повелитель - время, нас в путь оно торопит.

2.1
Лондон. Улица.
Входят хозяйка и Фенг со слугой мальчиком, затем Снер.
Хозяйка:
- Мистер Фенг, пошла ли моя жалоба?
Фенг:
- Я дал её ход.
Хозяйка:
- А где ваш помощник? Он, надеюсь, в силе и за себя сумеет постоять.
Фенг:
- Эй, малый, а где Снер?
Хозяйка:
- Господи, да вот же он, добрейший мистер Снер!

Снер:
- А вот и я!
Фенг:
- Снер, должно арестовать сэра Джона Олдкасла.
Хозяйка:
- Да, я подала на него ко взысканию.
Снер:
- Ммм... Это может стоить жизни одному из нас - он не задумываясь пустит в ход оружие.
Хозяйка:
- Согласна, уж очень он горяч. Он и на меня кидался с кинжалом, в моём собственном доме, да ещё как яростно! Когда он такой бешеный, то никого не щадит - ни дитя, ни женщину.
Фенг:
- Ну я-то его не испугаюсь.
Хозяйка:
- Я тоже, если, конечно, буду стоять рядом с вами.
Фенг:
- Только бы его сцапать, уж он из моих рук не вырвется!
Хозяйка:
- Если он уедет, я совсем пропала! Клянусь богом, он задолжал мне мешок денег! Добрейший мистер Фенг, вы уж держите его покрепче! Добрейший мистер Снер, не упустите его! С разрешения вашей милости он незамедлительно отправился в Паштетный ряд покупать себе седло. А потом он оглашён обедать в "Липардову голову", к торговцу шелками мистеру Смуту. Убедительно вас прошу, господа, раз уж моя жалобность принята, а моё дело известно на весь божий мир, поспешите притянуть его к ответу! Сто марок - немалые деньги для бедной одинокой женщины! Он меня так долго водил за нос, что и сказать стыдно. Да разве можно так бесчестить женщину? Я что, осёл или скотина какая, чтобы сносить обиды от всякого? Да вон он идёт, а с ним этот мошенник Бардольф, нос у него - что бутыль малаги. Делайте же своё дело скорее, мистер Фенг, и вы, мистер Снер, уж как я вас умоляю, делайте своё дело!
Входят Олдкасл, паж и Бардольф.
Олдкасл:
- Что случилось, кобыла сдохла?
Фенг:
- Сэр Джон, я должен вас арестовать согласно жалобе миссис Кункли.
Олдкасл:
- Прочь, мерзавцы! Обнажай свой меч, Бардольф! Снеси башку наглому негоднику, а старую шлюху эту брось в канаву.
Хозяйка:
- Спасите! Режут! Проклятые убивцы! Убивают королевских слуг и слуг божьих! Ах вы, смертоубийцы! Мубеубийцы" Женоубийцы! Он платить не желает, мерзавец этакий!
Олдкасл:
- Бардольф, что они так орут? Уж я сейчас поглажу эту потаскуху по мягким местам!
Фенг:
- На помощь! На помощь!
Хозяйка:
- Люди добрые, дайте же нам пару помочей!
Входят верховный судья и полицейские.
Верховный судья:
- В чём дело? Прошу не затевать ссор.
Хозяйка:
- Милорд, будьте милостивы! Умоляю вас заступиться за меня!
Верховный судья:
- Вот это да, сэр Джон! так это вы буяните здесь? К лицу ли такое поведение человеку при вашем сане? Разве вам не пора быть на дороге в Йорк? (Фенгу)Голубчик, оставь его, ну что ты на нём повис? (Хозяйке) Какую сумму он вам должен?
Хозяйка:
- Какую сумму? Да я сама скоро с сумой по миру пойду. Он всё сожрал у меня, ни кола, ни двора не оставил, всё упрятал в своё толстое брюхо! ну погоди, уж я вырву своё добро у тебя, по ночам приходить буду и душить, как злой дух, понял, с кем связался, мерзавчик?
Олдкасл:
- Ну, положим, и я сам способен задушить любого духа, если только улягусь на него потеснее.
Верховный судья:
- Сэр Джон, стыдитесь!  Вы же порядочный человек! Зачем же заставлять бедную женщину прибегать к крайним мерам, чтобы вернуть своё кровное?
Олдкасл:
- Сколько она хочет с меня содрать?
Хозяйка:
- Истинный бог, и свою особу и все свои деньги, если ты честный человек. ты клялся на золочёном кубке, в Дельфийской комнате, сидя за круглым столом у камина, в среду после духова дня, это когда принц разбил себе голову за то, что ты сравнил его отца с виндзорским певчим, а я промывала тебе рану, вот тогда ты и поклялся, что женишься на мне, и сделаешь меня знатной леди. Попробуй, отопрись от своих слов! Тогда ещё вошла моя соседка Кич, жена мясника, и назвала меня кумушкой Куикли. Она приходила занять уксуса, сказала, что готовит блюдо из раков, а ты захотел поесть этих самых раков, я же сказала, что есть раков при открытой ране вредно, миссис Кич ушла, а ты сказал, что с такой мелюзгой я не должна держать себя запросто. И ещё прибавил, что скоро они будут зазывать меня "миледи". Потом ты поцеловав меня и попросил тридцать шиллингов. И всё это истинная правда. И я заставлю присягнуть тебя на библии, попробуй отопрись!
Олдкасл:
- Милорд, эта несчастная совсем разум потеряла. Она кричит на всех перекрёстках, что её старший сын - вылитый вы. Раньше она была зажиточной, а теперь вот повредилась в уме от бедности. Прошу вас, избавьте меня от присутствия дураков, я имею в виду полицейских.
Верховный судья:
- Сэр Джон, я отлично знаю ваше способность искажать истину, но ни ваш самоуверенный вид, ни поток высокопарных слов, который вы с такой лёгкостью извергаете, не заставят меня отступить от принципов справедливости. вы, как мне кажется, злоупотребляете доверием этой податливой женщины, заставляя служить вашим интересам и кошельком и самою собой.
Хозяйка:
- Истинная правда, милорд.
Верховный судья (Хозяйке):
- Помолчи, пожалуйста. (Олдкаслу) Верните ей долг и постарайтесь загладить причиненное зло, для этого вам всего-то и понадобится, что несколько полноценных монет и чистосердечное раскаяние.
Олдкасл:
- Милорд, я не могу оставить такой наезд без возражений. Благородную смелость здесь называют наглым бесстыдством, разве не будет большой ошибкой судить о человеке по тому, как он молчит и кланяется? Разве одного этого достаточно, чтобы считать его добродетельным? Нет, милорд, при всём моём почтении к вам и не могу согласиться со статусом просителя. И потом, я хочу сделать заявление: я спешу на королевскую службу, иными словами, я тороплюсь по королевским делам. Очень тороплюсь.
Верховный судья:
- Вы говорите так, будто у вас есть особой право поступать беззаконно. Докжите, что вы достойны своего звания, сэр Джон, удовлетворив законные требования истицы и заплатив этой бедной женщине долг.
Олдкасл:
- Хохяюшка, поди-ка сюда. (Отходит с ней в строну.)
Входит Гауэр.
Верховный судья:
- Что скажете, мистер Гауэр?
Гауэр:
- Скоро прибудут король с принцем Гарри, подробности в письме.
Олдкасл:
- Слово дворянина!
Хозяйка:
- Вы мне и раньше такое говорили.
Олдкасл:
- Слово дворянина! Слыхала? И больше ни слова на эту тему.
Хозяйка:
- Клянусь этой небесной землёй, по которой я ступаю, придётся заложить серебряную посуду, стенные ковры, что-то ещё...
Олдкасл:
- Стаканы. стаканы! только они нужны для питья. Что же касается стен, то на них можно нарисовать водными красками что нибудь весёленькое или хотя бы сцену "Возвращение блудного сына". Или немецкую охоту, что будет много лучше, чем эти побитые молью пыльные ковры. Ну так ты даёшь мне десять фунтов или как? Не будь бы такой капризной и сварливой, в во всей Англии не нашлось бы такой славной бабёнки, как ты. Иди вымой лицо и немедленно забери свою жалобу. Не следует со мной ссориться. Ты же меня знаешь. ну будет, не реви, я верю, ты не со зла, тебя просо натравили на меня. Ведь так?
Хозяйка:
- Не хватит ли тебе двадцати ноблей, сэр Джон? Ей-богу, не хочется мне закладывать серебро!
Олдкасл:
- Ладно, уговорила, как-нибудь вывернусь.  А ты как была, так и осталась набитой дурой.
Хозяйка:
- Хорошо, хорошо, я раздобуду тебе денег, даже если придётся заложить все свои платья. Вы придёте ужинать, сэр Джон? А потом как-нибудь разом со мной за всё расплатитесь.
Олдкасл:
- Да умри я на месте, если будет иначе! (Бардольфу) Следуй за ней по пятам!
Трактирщица:
- Пригласить к ужину Долли Тершит?
Олдкасл:
- Твоё дело. Пригласи.
Трактирщица, Бардорльф уходят.
Верховный судья (Гауэру):
- Мне сообщили приятные новости.
Олдкасл (подходит к ним):
- Какие, милорд?
Верховный судья (не обращая на него внимания):
- Где ночевал король?
Гауэр:
- Близ Бесингстока.
Олдкасл:
- Надеюсь, всё в порядке, милорд?
Верховный судья:
- Поход окончен?
Гауэр:
- Тысяч пятьсот солдат пехоты и пять сотен конных выдвинулись к Ланкастеру против Йорка и Нортемберленда.
Олдкасл:
- А что, король возвращается из Уэльса, милорд?
Верховный судья:
- Сию минуту даю вам письма. Пожалуйте со мной, мистер Гауэр.
Олдкасл:
- Милорд...
Верховный судья (поворачивается к нему):
- Что вам угодно?
Олдкасл:
- Прошу вас отобедать со мною, мистер Гауэр.
Гауэр:
- Благодарю, сэр Джон, но не получится - дела с милордом.
Верховный судья:
- Сэр Джон, что вы тут торчите? Вам давно пора заняться вербовкой  солдат. Пройдитесь по графствам что ли...
Олдкасл(как бы не слыша его):
- Ну так хотя бы отужинайте со мной, мистер Гауэр!
Верховный судья:
- Что за дурацкие повадки! Где вы научились таким манерам, сэр Джон?
Олдкасл:
- Вам не нравятся эти повадки, мистер Гауэр? Действительно, только полный дурак мог меня выучить такому безобразию. (Поворачивается к судье.) Именно от вас я и научился таким манерам, милорд.
Верховный судья:
- Вы просто невыносимы, наставь вас господи.

2.2
Лондон. Другая улица.
Входят принц Генрих и Пойнс.
Принц:
- Валюсь с ног от усталости, ты не поверишь.
Пойнс:
- И вам, принц, знакомы чувства обычных смертных? Никогда не поверю.
Принц:
- Представь себе. Возможно, это и уронит меня в твоих глазах, но мне хотелось бы выпить пива?
Пойнс:
- С ума сойти! Неужели и у вас бывают такие желания?
Принц:
- Очевидно, у меня не королевские вкусы, и моя простота может повредить моей славе. Чем занято моё внимание? Я всегда помню твои и имя и при встрече сразу узнаю твоё лицо. Не позорно ли это?  Я даже до мелочей знаю твою одежду! Кроме этих шёлковых чулок, что на тебе сейчас, у тебя раньше были другие, персикового цвета. Или вот рубашки, их у тебя две - та, что на тебе, и ещё одна сменная. О твоём белье более осведомлён, конечно, содержатель теннисной площадки, куда ты уже почти не ходишь, стыдясь своих лохмотьев. Неужели ты многодетный отец, и твоё бельё изорвали на пелёнки?
Пойнс:
- Вспомните свои недавние подвиги, принц. Как не вяжется с ними ваша нынешняя болтливость! Празднословить в такое время...Ваш отец опасно болен, вам это хотя бы известно?
Принц:
- Сказать тебе кое-что, Пойнс?
Пойнс:
- Попытайтесь, авось что-либо удобоваримое получится.
Принц:
- Ничего, не подавишься, как-нибудь переваришь.
Пойнс:
- Я готов, начинайте.
Принц:
- Так вот, не полагается мне выдавать печали, даже если они и есть в моём сердце, ты понял? Тем более, когда отец мой болен, зачем же возбуждать беспокойство в людях? Хотя именно тебе, за неимением лучшего друга, я бы мог открыться, как я удручен.
Пойнс:
- Сомневаюсь, что именно по этому поводу.
Принц:
- Ты меряешь меня на свой аршин, похоже, и думаешь, что я уже записан в книгу дьявола за свою бесчувственность - вместе с тобою и Олдкаслом. Но у вас превратное обо мне мнение. Моё сердце кровью обливается, когда я думаю о больном отце. Я скрытен, да, но это оттого, что нет надежды встретить хотя бы в ком-либо взаимопонимание.
Пойнс:
- Что так?
Принц:
- А что бы ты подумал, увидя мои слёзы?
Пойнс:
- Ну и притворщик же наш принц, чёрт возьми!
Принц:
- И так сказал бы каждый встречный, можешь не сомневаться. А ты вполне подходишь, оказывается, в качестве ходячего пособия по изучению расхожих мнений. Однако что тебя наводит на такие мысли, а?
Пойнс:
- Весь ваш образ жизни и дружба с Олдкаслом.
Принц:
- И с тобой, разумеется.
Пойнс:
- Да бросьте вы. Обо мне не говорят так дурно, ей-богу. К тому же, я младший сын в семье, а не старший, которому достанется всё наследство, и обязан заботиться о себе сам. Это единственный мой недостаток. Гляньте, вон Бардольф идёт.
Принц:
- А с ним мальчик, паж Олдкасла. Посмотри, во что превратился этот некогда вполне приличный ребёнок.
Входят Бардольф и паж.
Бардольф:
- Приветствую вас, господа. Здравствуйте, принц.
Принц:
- Здравия желаю, благородный Бардольф!
Бардольф (указывает на пажа0:
- Видали? Вот осёл! Опять весь зарделся. Такой стеснительный. Что за солдат! Выдул четыре кружки и весь запылал.
Паж:
- Послушайте, до чего смешно. Зовёт он меня из трактира, а я не могу понять, откуда голос. И что оказалось? Он со мню из окна разговаривает! А я и разглядел его рожу.
Принц:
- Сразу видно - мальчик развивается.
Бардольф:
- Пошёл вон, заяц учёный с барабаном!
Паж:
- Да идите вы сами! Стасть что такое. Сон Алтеи.
Принц:
- Погоди. Почему Алтеи? Не понял.
Паж:
- Алтее приснилось, что она родила горящую головешку. Это же кошмар! Вот я и зову всё страшное сном Алтеи.
Принц:
- Браво, мальчик. Вот тебе крона за остроумие.
Пойнс:
- Только бы этот нежный цветок не погиб по причине полного растления до того, как малость повзрослеет.
Бардольлф:
- Скажеет тоже - цветок! Виселица плачет по этому цветуёчку.
Принц:
- Как поживает твой хозяин, Бардольф?
Бардольф:
- НЕплохо, милорд. Он знает, что вы уже здесь. Вот письмо для вас.
Пойнс:
- Препровождено с подобающей церемонией. И всё-таки, что поделывает на этот момент их молодящаяся старость?
Бардольф:
- Пребывает в телесном здравии, сэр.
Пойнс:
- Тем более нуждается во враче его духовное здоровье. А вот об он как раз и не печалуется, ибо как ни больна его бессмертная часть, она никогда не умрёт. А вот вы, принц, позволяете этой кубышке вольничать с вами, как своей комнатной собаке. Что он вам пишет?
Принц:
- Читайте, Пойнс.
Пойнс (читает письмо):
- "Джон Олдкасл, рыцарь", - вот человек, не упустит случая, чтобы не напомнить о своём рыцарстве! Это как люди, седьмая вода на киселе королю, пальце не уколют, чтобы не ввернуть при случае: "Вот опять пролилась драгоценная капля королевской крови". И далее: "Если кому интересно, каким образом, то я напомню..." И тут же начинает по новой пересказывать свою родословную едва ли не от Яфета.
Принц:
- Наблюдательно. Однако читай дальше.
Пойнс:
- "Джон Олдкасл, рыцарь, сыну и наследнику короля, Генриху, принцу Уэльскому, с приветом". Ну, это не письмо, а какое-то удостоверение!
Принц:
- Читай же наконец! И без комментариев, если такое возможно в принципе.
Пойнс:
- "Подражаю в краткости знаменитому римлянину" Он, вероятно, имеет в виду своё короткое дыхание по причине тучности. Читаю, читаю... "Приветствую, прощаюсь и уезжа. Не доверяй Пойнсу. Он небрежен в дружбе, и болтает повсюду, что ты намерем жениться на его сестре Нелли. Исправься и покайся на досуге, засим прощай. Твой и не твой, в зависимости от обращения, Олдкасл, Джек - для близких, сэр Джон - для всей остальной Европы". Милолрд, позвольте вымочить это письмецо в хересе и заставить Олдкасла слопать его до последней буквицы.
Принц:
- Это, пожалуй, вынудит его взять слов двадцать обратно. Однако, Нэд, скажи мне, что это такое: разве я собирался когда-либо жениться на твоей сестре?
Пойнс:
- Я бы с этим её поздравил. Но я этого не говорил!
Принц:
- Ладно. Пока мы тут развлекаемся, души мудрецов смотрят на нас с облаков и от души смеются. (Бардорльфу.)Твой хозяин в Лондоне?
Бардольф:
- Да, милорд.
Принц:
- Кстати, где он ужинает, наш старый рыцарь? По обыкновению, всё в той же старой харчевне?
Бардольф:
- Именно. В Истчине, как всегда, милорд.
Принц:
- И в каком обществе?
Паж:
- С единоверцами старого толка, милорд.
Принц:
- А дамы там бывают?
Паж:
- Ни одной, кроме госпожи Куикли и госпожи Долли Тершит, она родственница моего господина, очень, кстати, благовоспитанная барышня.
Принц:
- ну так накроем их нечаянно прямо за ужином, Нед.
Пойнс:
- Я ваша тень, мой принц. Как нитка за иголкой, следую за вами.
Принц:
- Слушай, сорванец, и ты, Бардольф, ни слова вашему господину про то, что я уже в Лондоне. Вот вам немного денег, чтобы молчание было тихим.
Бардорльф:
- Могила!
Паж:
- Скорее я прокушу свой язык, чем проболтаюсь.
Принц:
- Тогда ступайте. (Бардрльф и паж уходят.)Эта Долли, надо полагать, такая же замызганная, как проезжая дорога.
Пойнс:
- Ручаюсь, сэр. Никак не чище.
Принц:
- Как бы так всё устроить, чтобы мы могли скрытно понаблюдать за ними сегодня?
Пойнс:
- Нет ничего проще. Нарядимся трактирными слугами и будем подавать ему за столом.
Принц:
- Великолепно. Идёт. Вперед, Нед!
Уходят.

2.3
Уоркурот. Прощадь перед замком.
Входят Нортумберленд, леди Нортумберленд и леди Перси.
Нортумберленд:
- Прошу вас, милая супруга и драгоценнейшая дочь, не вмешивайтесь в дел моих теченье. Смотрите веселей на них, итак мне тяжко на душе и очень неспокойно.
Леди Нортумберленд:
- Молчу, молчу... Решай, как знаешь. Спорить бесполезно.
Нортумберленд:
- Я слово дал, и буду опозорен, коли на место не явлюсь.
Леди Перси:
- НЕ впутывайтесь лучше в этот спор, хватило ж сил у вас нарушить слово, когда тот случай требовал его сдержать! Когда наш Перси, мой супруг прекрасный, день целый взор бросал на север, не явится ль отец к нему с подмогой.  Он ждал, увы, напрасно. Кто вас просил в тот день остаться дома? Тогда вы уронили обе чести - свою и Готспера. Да бог с ней, с вашей, а вот честь Госпера для молодёжи образец: кто, как не он ступал, слыл за хромого, и славы его блеск на подвиги толкал.  Его отрывистая речь для многих стала образцовой, отвагу видели в его словах. И модно стало заикаться. Осанка, наклон головы, походка, взгляд - всё стало модой. И этот идеал теперь низринут с пьедестала! Вы бросили его среди ужасной сечи без помощи и без надежды, когда одно лишь его имя казалось знаменем спасенья. Оставьте же иных, они не стоят Перси, не оскорбляйте Гарри этим предпочтеньем! Лорд-маршал, и без вас с епископом - достаточная сила. О, будь у Гарри часть хотя бы этих войск, мне бы ласкали слух рассказами о смерти принца.
Нортумберленд:
- Сдержи свои упрёки, дочка, былых ошибок не исправить. Я двигаюсь опасности навстречу, чтобы не пасть в момент, когда я буду меньше подготовлен.
Леди Нортумберленд:
- Беги с Шотландию, пока дела восставших не получал перевеса.
Леди Перси:
- Как только мы увидим перевес, примкнёте к войску, а до поры держитесь в стороне, во имя вас и ваших близких прошу, милорд! Пусть борются мятежники одни, как это допустили с вашим сыном, вы бросили его, и я вдовою стала. И жизни мне теперь не хватит, чтоб выплакать все слёзы сердца, чтоб вырастить о нём живую память - превыше гор, до неба от земли.
Нортемберленд:
- Идёмте в дом, от чувств переполненья мысль замерла, как океан в прилив. Я б с радостью отправился к восставшим, но мне помехой тысяча причин. Найду себе в Шотландии укрытье, пока домой не позовёт судьба.
Уходят.

2.4
Лондон. Трактир "Кабанья голова" в Истчине.
Входят два служителя.
Первый:
- Какого чёрта ты подал этот сорт яблок - "сэр Джон"? Наш сэр Джон терпеть не может эти яблочки.
Второй:
- А ведь правда. Помню, принц как-то поставил перед ним тарелку таких яблок и, сняв шляпу, говорит:"А вот ещё пять старых, кислых, жёстких плодов сэр Джон. Позволю себе распроститься со всей шестёркой". Отвесил поклон и был таков. Олдкаслу это очень не понравилось. Хотя наверное, он уже забыл об этом случае.
Первый:
- Ладно, оставь их на столе,  пойдём уже за господином Пролазом и музыкантами. Мистрис Тершит обожает музыку.
Второй:
- Смех, да и только. Сейчас здесь будут принц и мистер Пойнс, они наденут наши куртки и фартуки, это будет сюрприз для сэра Джона. Это мне Бардольф сказал.
Первый:
- Ловко придумано. Повеселимся однако.
Второй:
- Ладно, иду за Пролазом. (Уходит.)
Входят трактирщица и Долли Тершит.
Трактирщица:
- Живчик вы мой, я не вру, вы сегодня в совершенном градусе! Температура у вас в полном разгаре, пульс вообще бешеный, а цвет лица... даже не могу сказать какой, что-то вроде китайской розы, залюбуешься. Ясно, вы чуть-чуть через край перебрали, когда прикладывались в бутыли с Канарским, а ведь это вино забористое, в голову так ударяет, что и оглянуться не успеешь, как уже в кювете. Ну как вы, а?
Долли:
- Кажется. очнулась. Прихожу в себя.
Трактирщица:
- Вот и ладненько - здоровье прежде всего. А вот и сэр Джон.
Входит Олдкасл.
Олдкасл (напевая):
- Когда свой королевский двор держал король Артур... (Служителю.) Вынеси ночную вазу. (Первый уходит.) Как жизнь, мистрис Долли?
Трактирщица:
- Только что в обмороке была, едва оттуда вернулась.
Олдкасл:
- Что так?
Тректирщица:
- Угорела либо от огорчения.
Олдкасл:
- Женские обмороки - пустое. Какая бабья жизнь без угара?
Долли:
- Ах вы, распухшее животное!
Олдкасл:
- Только ваша вина в том, что животные распухают.
Долли:
- Моя вина? Переедание и болезни - вот истинная причина распухания.
Олдкасл:
- Согласитесь, если в обжорстве можно винить поваров, то уж болезни вы подхватывает лично от милых дам. Доблестный воин из битвы выходит хромым, Атакуешь заряженную пушку. а потом...
Долли:
- Чёрт бы побрал тебя, водяная крыса!
Трактирщица:
- Вот я всё удивляюсь: едва вы сошлись, как уже свара готова. А ведь бог учит нас уступать друг другу. И уступить первой надо бы вам, милая Долли, ведь вы ещё полый сосуд.
Долли:
-  Да разве хрупкий сосуд уцелеет под этим бочонком7 Это же не человек, а целое винное предприятие! Сколько хереса в него войдёт, если точно? Ну да бог с тобой. Ты, слышала, в поход собрался? Миримся в таком случае - чего доброго, ещё и не воротишься. Тогда об нас с тобой вряд ли кто заплачет. (Обнимает его.)
Возвращается первый служитель.
Первый:
- Внизу прапорщик пистоль, вас спрашивают, сэр.
Долли:
- К чёрту его. Такой сквернослов и буян, каких поискать. Не пускай его сюда.
Трактирщица:
- Буян? Тогда пусть поворачивает оглобли. Я хочу жить в ладу соседями. Буяны нам здесь ни к чему. Шутить своей доброй славой я не намерена.
Олдкасл:
- Хозяйка, послушай...
Хозяйка:
- И нечего слушать, если про этого буяна.
Олдкасл:
- Это мой прапорщик.
Трактирщица:
- И не просите. Вы что, в самом деле! Приходит намедни мистер Чахотка, наш смотритель, и говорит:" Соседка Куинкли, пускайте к себе только тихую публику, иначе беда: о вас уже итак дурно отзываются, а вы всё же порядочная женщина". Нет, сэр Джон, даже не уговаривайте. Никаких буянов!
Олдкасл:
- Говорю, не буян он, сшышите, это я вам говорю, сэр Джон. Просто-напросто мелкий жулик. Его можно погладить, как собачку. Да он при виде индюка в обморок падает! Эй, человек, позови его!
Первый служитель уходит.
Трактирщица:
- Тогда другое дело. Если всего-то мелкий жулик, милости просим. Честных людей мы никогда не гоним. А во буянов - ни-ни. Я, когда про них слышу, прямо вся дрожу. Можете потрогать меня - я вся в мурашках.
Долли:
- Вас действительно всю трясёт.
Трактирщица:
- Как осиновый лист. Бррр... Не выношу буянов. Просто страсть.
Входят Пистоль, Бардольф и паж.
Пистоль:
- Боже, храни вас, сэр Джон!
Олдкасл:
- Здравствуй и ты, Пистоль. На вот, пей. зарядись хересом, а потом пальни в хозяйку.
Пистоль:
- А что, могу вполне. Двумя зарядами.
Олдкасл:
- Она стреляная птица, ей всё нипочём.
Трактирщица:
- Мне тошнит уже от ваших пистолетных шуток. Я пью ровно столько, сколько полезно для моего здоровья, и ни капли больше.
Пистоль:
- Тогда мы, мистрис Доротея. Вот возьму и пульну в вас.
Долли:
- Что за развязность! Подальше от меня, грязный паршивец! Беспортошник, пошёл вон! Ты мне не пара, не видишь что ли, я гуляю с твоим начальником.
Пистоль:
- Да что вы так обозлились, мистрис Доротея? Мы же старые знакомые.
Долли:
- Сказала же, поди вон!  Клянусь этим стаканом, вот полосну тебя ножом по морде, если ещё что-то в этом роде намекнёшь, пивной подонок! Посмотрите на него, он ещё и капитанские шнурки нацепил - не по чину!
Пистоль:
- Если эта баба не замолчит, я оборву ей кружева за оскорбленье звания.
Олдкасл:
- Не трожь её. пистолет. пульни-ка лучше вон из нашей компании.
Трактирщица:
- Не пуляйте, мистер Пистоль, не пуляйте, милый капиатан!
Долли:
- Да какой он капитан? Низкий самозванец! Благодари бога, дохлятина, что объедки выбрасывают из харчевен, а то давно бы ноги протянул, не будь помойных ям.
Бардольф:
- Уйди от беды, прапорщик. Добром прошу.
Олдкасл:
- Долли, послушай, уймись, душа моя, и ты, Пистоль, угомонись. Добром прошу. Или уходи тогда уже.
Пистоль:
- Это мне-то уйти? Капрал Бардольф свидетель, я ведь и правда могу эту Долли разорвать. Такое спускать нельзя! Раз спустишь, два спустишь, и она уже воспринимает это как должное. Нет,  клянусь  собственной  рукой, сначала отправлю ее в ад, в проклятое озеро Плутона, в кромешную бездну вместе с Эребом, на страшные муки! Подавайте-ка крючки  и  удилище!  Рвите  ее,  псы! Тащите ее, Парки! Не Ирина ли перед нами?
Хозяйка:
- Добрейший  капитан  П_у_с_т_о_л_ь!  Ей-богу,  время  уже
позднее, ведите себя потише. Умоляю даже - р_а_з_н_у_з_д_а_й_т_е свой гнев.
Пистоль:
- Ничего себе шуточки! И кто это на меня наезжает? татарские орды на месяц некормленых клячах, дерзают сразиться с каннибалами, с троянцами, с самим Церзарем! (Бьёт себя к грудь кулаком.) Пусть будут прокляты вместе со своим царём Цербером! Порази их гром!
Хозяка:
- Ей-богу, капитан, вот это сказал так сказал! Какие крепкие словечки!
Бардольф:
- Добрейший прапорщик, шли бы вы отсюда вон, вижу, дело идет к драке.
Пистоль:
- Пусть люди дохнут, как собаки! И пусть короны, как булавки, отдают! Иль нет Ирины здесь?
Хозяйка:
- Мой капитан, такой здесь не имеется. Что ж я, по-вашему, стану ее укрывать! Ради создателя, уймитесь!
Пистоль:
- Ешь и толстей, моя Калиполида. Эй, хересу подать! Se fortuna mi tormenta, lo sperare mi contenta. По-итальянски это, что означает на нашем языке: "Если судьба преследует меня, то надежда меня утешает". Что залпы нам? Пусть хоть сам черт палит! Эй, хересу мне! (Снимает шпагу и кладёт её на стол.)Ну, ложись, милашка. Вот мы и дошли до точки без всяких "и так далее".
Олдкасл:
- Пистоль, успокоиться тебе давно пора.
Пистоль:
- Милейший  рыцарь, целую твой кулак - мы ли не любовались с тобою вместе
Большой Медведицей?
Долли:
- Ради  господа  бога,  спустите  же его  с лестницы наконец! Видеть я не могу этого окаянного.
Пистоль:
- Это меня с лестницы? Знаем мы этих галлоуэйских кляч.
Олдкасл:
- Бардольф, швырни его, как грош в орлянку! Если он переливает из пустого
в порожнее, пусть ему самому будет пусто!
Бардольф:
- Ну, ты, проваливай отсюда!
Пистоль:
- А вот и до резни дошло. Сейчас прольется чья-то кровь.(Хватает шпагу. Прими в объятья, смерть, век жалкий сократи мне! Пусть жуткие, зияющие раны
                Трех призовут сестер! Эй, Атропос, ко мне!
Хозяйка:
- Ну и каша заварилась, беда на мою голову.
Олдкасл:
- Мальчик, рапиру мне.
Долли:
- Джек, не обнажай шпаги! Прошу тебя!
Олдкасл:
- Проваливай отсюда! (Атакует Пистоля.)
Хозяйка:
- Ну и заваруха! Уж лучше закрыться, чем вечно терпеть такие у_ж_а_с_т_и! Быть нынче убийству, помяните мое слово. Горе мое горькое! Да  спрячьте  же  вы  оружие, спрячьте, говорю, обнаженное оружие!
Бардольф и Пистоль поспешно уходят.
Долли:
- Джек, успокойся. Мерзавец ушел. Ах ты, мой храбрый негодный ублюдок!
Хозяйка (обеспокоенно):
- Он не ранил вас в пах? Мне кажется, он коварно метил вам прямо в это место.
Входит Бардольф.
Олдкасл:
- Ну что, ты выставил его за дверь?
Бардольф:
-Да, сэр. Он был пьян. Вы его слегка ранили, сэр, в плечо.
Олдкасл:
- Негодяй посмел задирать меня!
Долли:
- Ах  ты,  мой  драгоценный плутишка, моя бедная обезьянка! Как же ты
вспотел, дай мне вытереть тебе лицо, подставь же мне свою мордочку. Ах
ты,  мой  жирненький поросёночек!  Уж как я тебя люблю. Ты Гектор  Троянский,  один  стоишь  пяти Агамемнонов и в десять раз лучше всех
девяти героев. Ах, ты, мой негодник!
Олдкасл:
- Вот гадина! Уж задам я жару этой скотине!
Долли (хлопает в ладоши):
- Сделай это, потешь свою душеньку! А уж я за это погрею тебя как следует под одеялом.
Входят музыканты.
Паж:
- Музыканты пришли, сэр.
Олдкасл:
- Пусть  начинают. Играйте,  господа. Сядь ко мне на колени, Долли. Этакий мерзкий буян! Укатился, как ртуть, мерзавец!
Долли:
- Ты  обрушился  на  него,  как  церковная  башня.  Ах ты, мой
молочный  поросеночек с Варфоломеевской ярмарки! Когда ты наконец
перестанешь драться днем и фехтовать ночью, когда начнешь чинить свое старое
тело для отправки на тот свет? (Заливисто смеётся.)
Входят, в глубине сцены, принц Генрих и Пойнс, переодетые трактирными слугами.
Олдкасл:
- Замолчи,  милашка.  Брось  вещать  на  манер  мертвой  головы,  и никогда не
напоминай мне о конце.
Долли:
- Скажи мне, что за человек молодой принц?
Олдкасл:
- Добрый  малый,  хотя  порой и  вздорный. Из него вышел бы недурной эконом, он
неплохо бы резал хлеб...
Долли:
- Говорят, что Пойнс жуть как умен.
Олдкасл:
- Он-то умен? На виселицу бы этого павиана! Ум у него неповоротлив и тяжёл, как тьюксберийская горчица, что же до остроумия, то его в нем не больше, чем в молотке.
Долли:
- Почему же принц так его любит?
Олдкасл:
-  Потому,  что он такой же тонконогий, здорово играет в шары, ест морских
угрей  с  укропом,  глотает  с вином огарки, играет в чехарду с мальчишками,
прыгивает через скамейки, ну и главное - весьма изящно сквернословит; потому, что сапоги сидят на  нем гладко, как на вывеске, потому, что он покладист, не конфликтует, не передавая сплетни. У  него еще много и других дурацких талантов, доказывающих слабость ума  и  гибкость  тела,  вот за  все  это  принц и держит его при себе. Да и он сам точь-в-точь  такой  же. Если их поставить на чашки весов, достаточно и волоска, чтобы один перевесил другого.
Принц Генрих:
- Не отрубить ли уши этой колесной ступице?
Пойнс:
- Хорошая идея. Отколотим толстяка на глазах у его любознательной шлюшки.
Принц Генрих:
- Смотри, этот истаскавшийся старикашка заставляет чесать себе затылок, как
попугай.
Пойнс:
- Разве не чудно, что желание на столько лет переживает силу?
Олдкасл:
- Поцелуй меня, Долли.
Принц Генрих:
- Сатурн  в  соединении  с  Венерой.  Что  говорит  на  этот  счет
календарь?
Пойнс:
- Посмотрите,  как  этот  огненный  Тригон, его слуга, шепчется со старой
счетной книгой своего хозяина, с его справочником.
Олдкасл:
- Ты как-то притворно ласкаешь меня. Ты можешь быть искренней?
Долли:
- Ей-богу, я целую тебя от всей души.
Олдкасл:
- Стар я стал, стар... Не зажигаю тебя.
Долли:
- Что ты такое говоришь! Ты мне милей всех этих паршивых юнцов.
Олдкасл:
- Какой  материи  подарить  тебе  на  юбку?  Я получу деньги в четверг, а
завтра  у  тебя  будет  новая  шляпка. Спой мне веселую песенку. Уже поздно,
пойдем в постель. Ты забудешь меня, когда я уеду.
Долли:
- Ей-богу,  ты доведешь меня до слез, если будешь говорить такое. Чтобы я
хоть раз нарядилась до твоего возвращения! Ну давай дослушаем музыку до конца.
Олдкасл:
- Эй, Франсис, хересу!
Принц Генрих и Пойнс (приближаясь):
- Сейчас, сейчас, сэр.
Олдкасл (разыгрывает удивление):
- Ба! Ты, должно быть, незаконный сын короля! А ты, не брат ли Пойнса, парнишка?
Принц Генрих:
- Ах ты, карта греховных земель, что за жизнь ты ведешь?
Олдкасл:
- Получше  твоей, сопляк.  Я  дворянин,  а  ты трактирный слуга, который только и делает, что таскает бутылки.
Принц Генрих:
- Верно, сэр, именно поэтому я и оттаскаю тебя за уши.
Хозяйка (подобострастно):
- Да   хранит   господь   вашу  светлость!  Добро  пожаловать  в  Лондон!
Благословение  господне на вашу драгоценную голову! Господи боже мой, это вы
из Уэльса воротились?
Олдкасл(кладёт руку на голову Долли):
- Клянусь  бренным  телом  и зараженной кровью этого создания, я рад тебя
видеть, непотребный и безумный отпрыск царственного древа.
Долли:
- Что такое, жирный дуралей? Это ты про меня? Да плевала я на тебя!
Пойнс:
- Милорд,  он  увильнет  от  наказания  и обратит все в шутку, если вы не
пооколотите его прямо сейчас.
Принц Генрих:
- Ах  ты,  грозная  кадка сала! Что за пакости ты говорил обо мне при этой
честной, добродетельной, благовоспитанной и весьма ещё недурной даме?
Хозяйка:
- Да благословит вас господь за вашу доброту! Она, Долли, и в самом деле такая.
Олдкасл:
- А ты что, подслушивал?
Принц Генрих:
- Да, а что? И  ты ведь узнал меня, как и в тот раз, когда сбежал от меня в
Гедсхиле.  Ты  знал, что я у тебя за спиной, и гнал пургу эту нарочно,
чтобы испытать мое терпение.
Олдкасл:
- Ничего подобного: я и не подозревал, что ты все слышишь. А то, уж поверь, я бы такое тете о тебе самом порассказал бы...
Принц Генрих:
- Я  требую от тебя признания, что ты умышленно оскорблял меня.
Олдкасл:
- Хел; клянусь честью, я и не думал оскорблять. Ты же меня знаешь. Если не я, то кто тогда твой истинный друг?
Принц Генрих:
- Разве ты не сказал, что я какой-то там эконом и гожусь лишь на то, чтобы
резать хлеб?
Олдкасл:
- Я не оскорблял тебя, Хел. Ты всё неправильно понял.
Пойнс:
- Как это так - не оскорблял?
Олдкасл:
-Да, не  оскорблял,  Нед,  уверяю тебя, достойный Нед. Я говорил  о  нем  дурно  при  падших  созданиях, чтобы эти падшие создания не
вздумали   его  полюбить его светлость.  Делая  это,  я  поступал  как  заботливый  друг и верноподданный,  и  твой  отец  должен  быть благодарен мне за это. Никакого, как видишь, оскорбления, Хел, никакого, Нед, уверяю вас, дети мои. Как же вы всё ещё неразумны!
Принц Генрих:
- Сознайся,  что сейчас единственно лишь из трусости ты
оскорбляешь  эту достойную даму, чтобы примириться с нами! Это она-то падшее
создание?  И  твой  паж тоже падшее создание? И честный Бардольф, у которого
нос так и пылает рвением, тоже, по-твоему, падшее создание?
Пойнс:
- Вот именно, гнилой пень, отвечай.
Олдкасл:
- Дьявол  отметил  Бардольфа  неизгладимой  печатью,  и  лицо  его служит
Люциферу  плитой  для  поджаривания  пьяниц.  Что  касается  пажа,  то, хотя
ангел-хранитель еще не совсем его покинул, дьявол порядком его одолевает.
Принц Генрих:
- Ну, а женщины?
Олдкасл:
- Одна  из  них  давно уже в аду и поджаривает там бедных грешников. Что
касается другой, то я ей задолжал и не знаю, попадет ли она за это в ад
Хозяйка:
- Ручаюсь, что нет.
Олдкасл:
- Да,  я  тоже  на это надеюсь.  Но  за  тобой  водится  другой грех: ты противозаконно кормишь своих посетителей мясом; за это, я думаю, тебе придется-таки повыть.
Хозяйка:
- Да  ведь  все  трактирщики  так  поступают. Великое дело - не больше парочки
бараньих лопаток за весь пост!
Принц Генрих.
- Вы, сударыня...
Долли:
- Что скажете, ваша светлость?
Олдкасл:
- Его  светлость  хочет  сказать  такое,  против чего возмущается вся его
плоть.
Стук в дверь.
Хозяйка:
- Кто это там стучит так громко? Посмотри, Франсис.
Входит Пето.
Принц Генрих:
- Какие вести, Пето?
Пето:
- В Уэстминстере король.До двадцати измученных гонцов примчались с севера, а по дороге я обогнал десяток капитанов - без шапок, все в поту, они стучатся в трактиры и питейные дома и всюду ищут, где сэр Джона.
Принц Генрих:
- Мне стыдно, Пойнс, что я теряю даром здесь драгоценнейшее время, когда гроза восстанья собралась над нами, как тучи, что приносит южный ветер, и дождь вот-вот застигнет нас врасплох. Мой плащ и шпагу, эй! Прощай, мой Джек.
Принц Генрих, Пойнс, Пето и Бардольф уходят.
Олдкасл:
- Перед  нами  самый  лакомый  кусочек  ночи,  и  нам уже пора, уйдём, так и не
отведав сласти.
Стук в дверь. Опять стучат.
Входит Бардольф.
Бардольф:
- Вас требуют сейчас же ко двору. Ждут у дверей с десяток капитанов.
Олдкасл (пажу):
- Заплати  музыкантам,  малый.  Прощай,  хозяйка. Прощай, Долли. Вот
видите,  мои  милые,  как все гоняются за достойными людьми. Человек недостойный
может  себе  спокойно  спать,  а дельных людей сразу же за бока. Прощайте,
милые бабенки. Если меня не отправят тотчас же, я еще повидаюсь с вами.
Долли:
- Говорить  невмочь...  Сердце  так  и разрывается... Прощай, дорогой
Джек, береги себя.
Олдкасл:
- Прощайте, прощайте.
Олдкасл и Бардольф уходят.
Хозяйка:
- Счастливый путь. Когда зазеленеет горох, исполнится двадцать
девять  лет,  как мы с тобой знакомы. Уж такой верный человек... А честный какой! Ну, прощай же.
Бардольф (за сценой):
- Миссис Тершит!
Хозяйка:
- Что там такое?
Бардольф(за сценой):
- Скажите миссис Тершит, чтобы она шла к моему хозяину.
Хозяйка:
- О боги, Долли, беги! Беги со всех ног, милая! (Долли всхлипывает.) Да идешь ты, Долли?
Уходят обе.

3.1
Уэстминстер. Дворец.
Входит король Генрих в ночном одеянии, за ним - паж.
Король Генрих:
- Позвать мне графов Уорика и Серри. Но прежде чем прийти, пусть эти письма они прочтут и вникнут в них. Спеши. (Паж уходит.) О, сколько подданных моих беднейших спокойно спят сейчас! О сон, о милый сон! Хранитель наш, чем я тебя обидел, что ты не хочешь мне смежить ресницы? Зачем охотнее приходишь ты на жесткую постель в лачуге дымной, где дремлешь под жужжанье мух ночных, чем в ароматные чертоги знатных, на ложе пышное под балдахином, где сладостные звуки нежат слух? Божок ленивый, ты приходишь к черни на грязный одр, а с царственного ложа бежишь, как если б сторож колотушкой иль колокол набатный гнал тебя. Зачем над бездной на вершине мачты. Глаза смыкаешь незаметно юнге, укачивая в колыбели моря, когда хватает ураган свирепый за гребни разъяренные валы, чудовищные головы лохматит и к облакам вздымает с диким ревом, который пробудил бы мертвеца? Как можешь ты, пристрастный сон, баюкать промокшего до нитки юнгу в бурю, а в тихий, безмятежный час ночной, когда ко сну располагает все, отказываешь королю в покое? Счастливый, мирно спи, простолюдин Не знает сна лишь государь один.
Входят Уорик и Серри.
Уорик:
- Привет, мой государь, и с добрым утром.
Король Генрих:
- Разве уже утро, лорды?
Уорик:
- Второй час пополудни.
Король Генрих:
- Тогда и вам - с добрым утром. Прочли мои письма, надеюсь?
Уорик:
- Разумеется, государь.
Король Генрих:
- Тогда вы знаете, каким недугом поражено все тело государства. Болезнь уж угрожает сердцу.
Уорик:
- Конечно, это временное лишь расстройство, ведь можно возвратить здоровье советом благотворным и лекарством. Остынет скоро лорд Нортемберленд.
Король Генрих:
- О господи, когда б могли прочесть мы Книгу судеб, и увидать, как времени круговорот свирепо сносит горы, как, твердостью наскучив, материк, как соль, в пучине растворится, или узреть, как пояс берегов широким станет для чресл Нептуна; как все течет, и как судьба различные напитки взбивает в чаще перемен... Когда б счастливый юноша увидеть мог всю жизнь свою - какие ждут его
преграды, какие скорби впереди, закрыл бы эту книгу он и с радостью бы помер. Прошло с десяток лет, как с Ричардом дружил Нортемберленд. С ним пировал он, а спустя два года меж ними разгорается война. Всего лишь восемь лет назад был Перси мне товарищ, он обо мне радел как брат: любовь и жизнь к моим ногам слагая, пылая рвеньем, Ричарду в лицо он бросил вызов. Кто из вас, милорды, был при том?(Уорику) Не вы ль, кузен мой Невиль, имели милость лицезреть, как льющий слезы Ричард, подвергнувшись злым оскорблениям Нортемберленда, слова пророчества в ответ изрёк, назвав обидчика лишь лестницей для Болингброка при восхожденье к власти? Тогда поклялся он, что мысли не имел о троне, и, если бы не нужды государства, не сочетался бы вовек с величьем. "Придет пора, - так Ричард продолжал, - когда постыдный грех, созревший, как нарыв, прорвется бурно", - предвидя ненадёжность нашей дружбы и все, что происходит в наши дни.
Уорик:
- Имеется для всех людей порядок некий, что прошлых дней природу раскрывает, поняв который, предсказать возможно с известной точностью грядущий жизни ход, течение событий, тех, что еще не родились, но в недрах настоящего таятся как в семени зародыши вещей их высидит и вырастит лишь время. Вот непреложность этого закона могла догадку Ричарду внушить, что, изменив ему, Нортемберленд не остановится, и злое семя цветок измены худшей породит, а почвой для нее могли служить лишь вы, милейший.
Король Генрих:
- Что неизбежно и теперь взывает громко , то мужественно встретим мы не дрогнув. Слыхали, собрали граф с епископом полсотни тысяч.
Уорик:
- Быть того не может: ведь все, чего страшимся мы, молва удваивает, словно эхо - голос. Прошу в постель вас лечь, король. Клянусь душою, сил, что вы послали, достаточно, чтоб усмирить восстанье, но чтобы успокоить вас вполне, я сообщу вам верное известье: Глендаур, увы, скончался, пока недели две больны вы были, государь. Вам вредно бодрствовать в столь неурочный час.
Король Генрих:
- Я вашему последую совету, скорей бы смуту одолеть, а там направим путь, друзья, к святым местам.
Уходят.

3.2

Глостершир. Двор перед домом судьи Шеллоу.
Входят с разных сторон Шеллоу и Сайленс, Плесень, Тень Бородавка, Мозгляк и
Бычок; в отдалении - слуги.

Шеллоу:
- Пожалуйте, сэр. Дайте мне вашу руку, сэр, дайте же мне вашу  руку! Вижу, вы ранняя пташка. Как жизнь, мой добрый кузен Сайленс?
Сайленс:
- С добрым утром, мой добрый кузен.
Шеллоу:
- А  как  поживает моя кузина, ваша дражайшая половина? И ваша прелестная
дочь, моя крестница Элен?
Сайленс:
- Все такая же дикарка, мой кузен.
Шеллоу:
- А  вот  из  моего кузена Вильяма, с позволения сказать, вышел, надеюсь, отличный студент? Он все еще в Оксфорде, не так ли?
Сайленс:
- Да, сэр, и на моем иждивении.
Шеллоу:
- Пора бы ему в адвокатскую школу. Я в свое время учился в Климентовом
колледже, и там до сих пор, наверно, помнят о шалунишке Шеллоу.
Сайленс:
- Тогда вас называли не иначе как "весельчак Шеллоу", кузен.
Шеллоу:
- Боже  милостивый, что было, то было. И каких только кренделей я не
вытворял, да еще как ловко! Там обучался вместе со мной маленький Джон Дойт
из  Стаффордшира,  и  черный Джордж Барнс, и Франсис Пикбон, и Уилл Скуил из
Котсолда.  Таких головорезов не сыскать было во всех колледжах Англии. Смею
вас  уверить, уж мы-то знали, где раки зимуют, и к нашим услугам были всегда
самые  лучшие  девочки. Был там еще Джек Олдкасл, ныне известный сэр Джон; в то время он был еще мальчишкой и служил пажом у Томаса Маубрея, герцога Норфолка.
Сайленс:
- Тот самый сэр Джон, кузен, что приехал к нам вербовать солдат?
Шеллоу:
- Он самый. Однажды он на моих глазах проломил башку  Скогану у самых ворот школы, когда был еще вот этаким малышом. В тот день  я  подрался  с  Самсоном  Стокфишем, фруктовщиком  на  задворках Гревского  колледжа.  Ахосподи Иисусе, веселое было времечко! И подумать только, сколько моих старых приятелей уже умерло!
Сайленс:
- Все там будем, кузен.
Шеллоу:
- Разумеется, разумеется, совершенно верно. Смерть, как сказал  псалмопевец,  есть  удел  каждого: мы все умрем. А в какой цене пара добрых волов на Стемфордской ярмарке?
Сайленс:
- Право, кузен, не знаю, я там не бывал.
Шеллоу:
- От смерти не уйдешь... А что, жив еще земляк ваш, старик Дебл?
Сайленс:
- Увы, скончался, сэр.
Шеллоу:
- Ах, господи Иисусе, и он помер! Отлично стрелял из лука старина Дебл. И вдруг умер... Вот те на. Да,  отменный  был  стрелок.  Джон Гант очень его любил и, бывало, ставил на него  значительные  заклады.  Умер! Он попадал в цель с двухсот сорока шагов, а легкую  стрелу  пускал  с  двухсот  семидесяти.  Глядеть  на  него  - душа радовалась. А почем нынче овцы?
Сайленс:
- Смотря по товару. Два десятка добрых овец пойдут за десять фунтов.
Шеллоу:
- Так старик Дебл правда умер?
Сайленс:
- Вон идут, если я не ошибаюсь, двое из отряда сэра Джона Олдкасла.
Входит Бардольф с одним из солдат.
Бардольф:
- С добрым утром, почтенные джентльмены. Будьте добры сказать, кто из вас
судья Шеллоу.
Шеллоу:
- Я  Роберт Шеллоу, сэр, скромный эсквайр здешнего графства и королевский
мировой судья. Чем могу служить?
Бардольф:
- Мой  капитан,  сэр, свидетельствует вам свое почтение. Мой капитан, сэр
Джон - видный дворянин, клянусь небом, он - отважный полководец.
Шеллоу:
- Благодарю  за  поклон.  Я  знал этого славного рубаку. Как поживает
добрейший рыцарь? Осмелюсь спросить, как здоровье миледи - его супруги.
Бардольф:
- Простите, сэр, но солдату сподручнее обходиться во время службы без жены.
Шеллоу:
- Хорошо  сказано,  честное  слово,  сэр.  В  самом  деле хорошо.
Сподручнее  обходиться  без  жены?  Превосходно!  Да,  так оно и есть.
Отличные  изречения  всеми  ценятся, впрочем, и всегда ценились. Что-то здесь есть от слова "почтительнее". Отличное изречение.
Бардольф:
- Прошу  прощения,  сэр,  но и это словцо мне доводилось слышать. "Изречение",
говорите  вы? Клянусь дневным светом, я не знаю никаких "изречений". Но, что
касается слов, сказанных мною, я готов своим мечом доказать, что это истинно
солдатские    слова,    под   стать   любому   командиру,   клянусь   небом:
"сподручнее"   -   это   значит,   когда   у человека,   как   говорится,
всё под рукой... Или, еще вернее, когда он думает, думает, что предпочитает то, что у него под рукой, - а это самое главное. Нет, вы должны согласиться - это такая прелесть.
Шеллоу:
- Согласен, всё верно. (Входит Олдкасл.) А  вот  и  добрейший  сэр Джон! Вашу руку, вашу почтенную руку, сэр. Честное слово,  у  вас  отличный  вид,  и  вы  весьма молодо выглядите для своих лет. Добро пожаловать, добрейший сэр Джон!
Олдкасл:
- Очень рад видеть вас в добром здоровье, дорогой мистер Роберт Шеллоу. -
Мистер Шуркард, если не ошибаюсь?
Шеллоу:
- Нет, сэр Джон, это кузен Сайленс, мой сослуживец.
Олдкасл:
- Добрейший мистер Сайленс, вам весьма к лицу такая мирная должность - мирового судьи.
Сайленс:
- Благодарю покорно вашу милость.
Олдкасл:
- Ох, какая  жара!  Ну  что  же, господа, вы, конечно, приготовили мне с полдюжины годных рекрутов?
Шеллоу:
- Разумеется, приготовили, сэр. Не угодно ли вашей милости присесть?
Олдкасл:
- Покажите-ка мне этих красавцев.
Шеллоу:
- Где  список?  Где список, чёрт побери! Дайте взглянуть. Так,  так, так. Да, сэр, именно так. Релф Плесень. Я буду их выкликать,
и  пусть  они  выходят, пусть  выходят, говорю. Посмотрим. Где же Плесень?
Плесень:
- Я здесь, с вашего разрешения.
Шеллоу:
- Что  скажете,  сэр  Джон?  Парень недурён. Крепко сложен, молодой, здоровый, а также из очень хорошей семьи.
Олдкасл:
- Тебя зовут Плесень?
Плесень:
- С вашего разрешения, да.
Олдкасл:
- Пора бы тебя немного встряхнуть - чтобы пыль из тебя выколотить.
Шеллоу:
- Ха-ха-ха!  Превосходно,  ей-богу! Ведь вещи покрываются плесенью, когда
залежатся. Замечательно! Честное слово, прекрасно сказано, сэр Джон, отлично
сказано.               
Олдкасл(к Шеллоу): Отметьте его.
Плесень:
- Довольно  уже  меня  метили, пора бы меня оставить в покое. Моя старуха
без  меня совсем пропадет. Разве ей одной управиться с хозяйством да со всей
работой?  Нечего  вам  меня  метить,  найдутся  молодцы  более пригодные для
этого дела, чем я.
Олдкасл:
- Помалкивай,  Плесень.  Мы  тебя  берём.  Пора, и, правда,  тебя встряхнуть, Плесень.
Шеллоу:
- Молчи,   приятель,  молчи!  Стань  в  сторонку.  Или  ты  позабыл,  где
находишься? - Смотрим следующего, сэр Джон. Симон Тень!
Олдкасл:
- Черт  возьми,  хорошо  сейчас в тени. Думается мне, из него
выйдет хладнокровный солдат. До чего же душно.
Шеллоу: Где Тень? Кто видел Тень?
Тень:
- Я здесь, сэр.
Олдкасл:
- Тень, ты чей?
Тень:
- Своей матери, сэр.
Олдкасл:
- Сын  своей  матери?  Что весьма вероятно. К тому же - тень своего отца:
ведь  сын  женщины  есть  тень  мужчины, а не его подобие. Да, частенько именно так и бывает.
Шеллоу:
- Как он вам, сэр Джон?
Олдксл:
- Тень всегда пригодится летом: отметьте его. У нас уже немало теневых воинов в списках.
Шеллоу:
- Томас Бородавка!
Олдкасл:
- Где он?
Бородавка:
- Здесь, сэр.
Олдкасл:
- Тебя зовут Бородавкой?
Бородавка:
- Да, сэр.
Олдкасл:
- Ты, я вижу, препаршивая бородавочка.
Шеллоу:
- Отметить и его, сэр Джон?

 Олдкасл:               
- В этом нет надобности; ведь одежда висит на нем, как на шесте, и ноги у
него как две черточки, - он и так смахивает на отметку в списке.
Шеллоу:
- Славная  шутка,  сэр, славная! Браво! - Франсис Мозгляк!
Мозгляк:
- Здесь, сэр.
Олдкасл:
- Ты каким ремеслом занимаешься, Мозгляк?
Мозгляк:
- Я женский портной, сэр.
Шеллоу:
- Отметить и его, сэр?
Олдкасл:
- Отмечайте.  Будь он мужской портной, то сам бы разметил нас мелом.
Что,  сделаешь  в неприятельских рядах столько прорех, сколько наделал в
женских юбках?
Мозгляк:
- Изо всех сил буду стараться, сэр. Уж как будете мною довольны!
Олдкасл:
- Неплохо  сказано.  Молодец,  женский  портной!  Хорошо  сказано, храбрый
Мозгляк.  Ты  будешь столь же отважен, как разъяренный голубь или доблестная
мышь. Отметьте женского портного, мистер Шеллоу, да получше, покрепче.
Мозгляк:
- Хотелось бы мне, чтобы и Бородавку забрали.
Олдкасл:
- Хотелось  бы мне, чтобы ты был мужским портным, тогда бы ты его починил
и сделал годным для маршировки. Я не могу сделать простым солдатом того, кто
ведет за собой целую армию. Удовлетворись этим, грозный Мозгляк.
Мозгляк:
- Понял, сэр.
Олдкасл:
- Благодарю тебя, почтеннейший. Кто следующий?
Шеллоу:
- Питер Бычок с лужка.
Олдкасл:
- Ну что ж, посмотрим на Бычка.
Бычок:
- Здесь я, сэр.
Олдкасл:
- Клянусь всеми чертями, видный парень! Отметьте Бычка, пока он не заревел.
Бычок:
- Добрейший господин капитан...
Олдкасл:
- Как! Тебя еще не отметили, а ты уже ревешь?
Бычок:
- Я больной человек, сэр.
Олдкасл:
- А что за болезнь у тебя?
Бычок:
- Простуда,  сэр,  кашель,  сэр.  Я схватил его на королевской службе - в день коронации, сэр, когда звонил на колокольне.
Олдкасл:
- Ладно, отправишься со своим простудифилисом на войну в халате. Мы выгоним из тебя болезнь в два счёта, я распоряжусь, чтобы твои друзья звонили по тебе. - Все теперь?
Шеллоу:
- Я  вызвал  на  два  человека  больше,  чем вам требовалось, вам надобно только четырех, сэр. - А теперь прошу ко мне отобедать.
Олдкасл:
- Я  готов выпить с вами, а обедать мне некогда. Честное слово, я рад был
повидаться с вами, мистер Шеллоу.
Шеллоу:
- О сэр Джон, помните, как мы с вами провели ночь на ветряной мельнице на
Сент-Джорджских лугах?
Олдкасл:
- Лучше  не  вспоминать  об  этом,  добрейший  мистер  Шеллоу,  да, так было бы лучше.
Шеллоу:
- Весёленьекая ночка! А что, Дженни Ночная Пташка еще жива?
Олдкасл:
- Жива, мистер Шеллоу.
Шеллоу:
- Никогда ей не удавалось сладиться со мной.
Олдкасл:
- Никогда. Она всё говорила: "Терпеть не могу мистера Шеллоу".
Шеллоу:
- Клянусь мессой, уж я-то умел бесить ее. Славная была бабенка. Так она еще
держится?
Олдкасл:
- Постарела, сильно постарела, мистер Шеллоу.
Шеллоу:
- Понятно, что постарела. Да как же ей не быть старой? Ведь у нее уже был
сын  Робин  Найтуэрк от старого Найтуэрка, прежде чем я поступил и Климентов
колледж...
Сайленс:
- Это было пятьдесят пять лет назад.
Шеллоу:
- Добрый  кузен  Сайленс,  если  б  ты только знал, что мы перевидали с этим
джентльменом на своем веку! Да, добрейший сэр Джон?
Олдкасл:
- Что и говорить, частенько слышали, как бьет полночь, мистер Шеллоу.
Шеллоу:
- Да, сэр  Джон,  ей-богу,  приходилось. "Не  зевай,  ребята!" - вот что говорили мы в ответ. А теперь прошу отобедать со мной, господа. Однако славное было времечко! Идемте, идемте же.
Олдкасл, Шеллоу и Сайленс уходят.
Бычок:
- Господин капитан Бардольф, замолвили бы за меня словечко, и вот
вам  авансом четыре монеты по десяти шиллингов французскими кронами. Чесслово,  сэр,  для  меня  война - хуже виселицы. О себе, сэр, я и хлопотать бы не стал, но уж очень  мне  желательно с друзьями остаться. Не будь этого, сэр, я бы нипочем не стал об этом деле хлопотать.
Бардольф:
- Ладно, уйди в сторонку.
Плесень:
- Добрейший  господин капрал-капитан, ради моей несчастной старухи замолвите и за меня словечко. Ведь некому по хозяйству работать, кроме меня, а старуха моя  сама не может ни с чем управиться. Вот вам сорок шиллингов, сэр.
Бардольф:
- Ладно, ступай в сторонку.
Мозгляк:
- Ну а мне все нипочем: смерти же никому не миновать. Ни в жизнь не стану труса
праздновать.  Суждено  умереть  -  ладно, умру, не  суждено  -  еще лучше, буде жить дальше. Всякий должен  служить своему государю, и, что бы там ни было, а уж тот, кто помрет в этом году, с гарантией застрахован от смерти на будущее. И это очень вдохновляет.
Бардольф:
- Хорошо сказано. Верно.
Мозгляк:
- Ей-богу, я не вру и трусом никогда не был.
Входят Олдкасл, Шеллоу и Сайленс.
Олдкасл:
- Ну, сэр, таки же мне забирать?
Шеллоу:
- Четверых, по вашему усмотрению.
Бардольф(тихо, Олдкаслу):
- Сэр,  на два слова. Я получил три фунта, с тем чтобы освободить Плесень
и Бычка от призыва
Олдкасл:
- Мерзавцы, одно слово, но такие воины нам не нужны. Пусть уходят. А эти грязные деньги верни.
Шеллоу:
- Ну, сэр Джон, кого же вы выберете?
Олдкасл:
- Выбирайте вы за меня.
Шеллоу:
- Возьмите Плесень, Бычка, Мозгляка и Тень.
Олдкасл:
- Плесень  и Бычка? ну нет. Ты, Плесень, оставайся дома, пока полностью не заплесневеешь. А  что до тебя, Бычок, то тебе еще надо подрасти до уровня Быка. Вы оба мне не абсолютно нужны. Прочь отсюда.
Шеллоу:
- Сэр  Джон, вы  действуете  в  ущерб себе. Эти двое - самые
лучшие телом, а мне хотелось, чтобы у вас под началом собрались исключительно отборные солдаты.
Олдкасл:
- Уж  не  собираетесь  ли  вы,  мистер  Шеллоу,  учить меня выбирать
солдат? Велика важность - тело, его сложение, сила, статность, рост, осанка! Мне важен более всего дух  солдата!  Взгляните  на Бородавку.  С виду чисто
оборванец.  Но  я точно знаю,  он  будет разряжать ружье быстрей, чем
кузнец  бьет  молотом. Да, он будет напирать и ломиться вперед с быстротой малого, что  катит  пивную бочку. А этот тощий, кажется, Тень - вот каких солдат мне и нужно.  Неприятелю  в  него  не попасть: все равно что целиться в лезвие  перочинного  ножичка.  А  в случае отступления как шибко побежит этот
Мозгляк,  женский  портной!  Так что подавайте мне исключительно неприглядных рекрутов - и я не взгляну на тех, кто в теле! Бардольф, дай Бородавке мушкет.
Бардольф:
- Держи оружие, Бородавка. Шагомммм арш! Так, так, так...
Олдкасл:
- Посмотрим,  как  ты  управляешься  с  мушкетом.  Так,  очень неплохо.
Продолжай...  Отлично... Да, подавайте мне плюгавых, тощих, старых, лысых стрелков! Здорово, Бородавка! Ты славный прыщ. Вот тебе шесть пенсов.
Шеллоу:
- А все-таки он не мастер своего дела, еще не набил руку. Помню, когда я
учился в   Климентовом   колледже, изображал  на  Артуровых  играх в
Майленд-Грине  сэра Дагонета, там был один такой маленький ловкий человечек, - как же он здорово  палил  из  мушкета! Повернет его и так и этак, и туда и сюда, а потом  прицелится - пиф-паф, трах-тарарах! - и отскочит назад, а потом опять - и туда и сюда... Ещё одного такого жонглёра ни в жизнь не увидать.
Олдкасл:
- Эти  молодцы  мне  подходят,  мистер Шеллоу. Да хранит вас бог, мистер
Сайленс.  Не будем тратить лишних слов. Прощайте, господа. Благодарю
вас.  Мне  еще  до ночи надо одолеть добрых двадцать миль. Бардольф -
новобранцам мундиры.
Шеллоу:
- Да  благословит  вас господь, сэр Джон! Да поможет он вам во всех делах
ваших!  Да пошлет нам он мирные времена! На обратном пути заезжайте обязательно.
Мы ведь с вами давно знакомы. Может статься, я отправлюсь с вами ко двору.
Олдкасл:
- Видит бог, я очень хотел бы этого, добрейший мистер Шеллоу.
Шеллоу:
- Как сказано, так и будет сделано. Да хранит вас бог.
Олдкасл:               
- Прощайте, джентльмены. (Сайленс и Шеллоу уходят.) Бардольф, уведи солдат.
Бардольф и рекруты уходят.
Олдкасл:
- На  обратном пути уж постригу этих судей! Насквозь нижу Шеллоу. Господи, до  чего мы, старые люди, подвержены пороку лжи! Этот чахлый судья  только  и  делал, что хвастал передо мной своей разгульной молодостью и подвигами на Торнбульской улице, но каждое третье слово было ложью, которую он преподносил аккуратнее, чем платят дань турку. Я отлично его помню в колледже - он похож был на человечка, вырезанного из  корки сыра. Голый он был точь-в-точь как раздвоенная редька с вырезанной наверху  рожицей.  Он  был так тощ, что близорукому его нипочем бы не разглядеть - настоящий  призрак голода. И притом  похотлив, как мартышка,  за что женщины звали его мандрагорой. Вечно плелся в хвосте у моды   и  распевал  трепанным  потаскушкам  песни, подслушанные у
извозчиков, при этом клялся, что всё сам сочинил. И  вот эта  шутовская  рапира стала эсквайром, развязно говорит о Джоне Ганте, как если бы тот был ему младшим братом. Готов поклясться, что он видел  его не больше раза в жизни в Тильт-Ярде, когда Гант проломил ему голову за то, что он затесался в свиту лорд-маршала. Я же сказал Джону  Ганту,  что  он отколотил свое собственное прозвище. Ведь его со всей его  одежей  можно было запрятать в шкурку угря. В футляре от гобоя ему было бы  просторно,  как  в роскошном дворце.  А  теперь у него и поместье и рогатый  скот...  Непременно заведу с ним дружбу, когда вернусь, и будь я не я,  если  не  сделаю  себе  из  него два философских камня. Если старая щука глотает  молодую  плотву,  то,  по  закону  природы,  у  меня  все основания проглотить такого вот судью. Придёт время, и все снова будет в порядке. (Уходит.)


IV. 1

Йоркшир. Лес Голтри.
Входят архиепископ Йоркский, Маубрей, Хестингс и другие.
Архиепископ:
- Что это за лес?
Хестингс:
- Голтрийский, коль вам угодно знать.
Архиепископ:
- Здесь станем и проведём рекогносцировку - надо точно знать численность врага.
Хестингс:
- Уже сделано.
Архиепископ:
- Отлично. Друзья мои, собратья по оружью, должен вам сказать, что получил письмо от Нортемберленда, весьма холодное по тону и тёмное по смыслу. Хотел бы, пишет, к нам примкнуть, но с войском, достойным имени его и сана. Сейчас он удалился в Шотландию, и ждёт удачу. В конце возносит он молитву, чтоб выдержало наше предприятье опасности, а также страшный бой с врагом.
Маубрей:
- Так рухнули надежды на него, разбившись в пух и прах.
Входит гонец.
Хестингс:
- Ну что, какие нынче вести?
Гонец:
- В порядке стройном идёт к нам неприятель, он движется навстречу солнцу. От нас всего лишь в миле, и, судя по им занятом пространству, в его рядах должно быть тысяч тридцать.
Маубрей:
- Мы так и думали, увы. Так двинемся и в поле их приветим.
Входит Уэстморленд.
Архиепископ:
- Кто этот рыцарь в боевых доспехах?
Маубрей:
- Предположительно Уэстморленд.
Уэстморленд:
- Вам шлет привет, желает вам здоровья наш полководец герцог Джон Ланкастер.
Архиепископ:
- Так с миром говорите, Уэстморленд - чем вызван ваш приход?
Уэстморленд:
- Я речь свою к вам обращаю, ваше преподобье. Когда бы в образе своем восстание
явилось - толпой презренной оборванцев, мальчишек, попрошаек, сопляков под предводительством щенков свирепых, то вы, святой отец, и вы, милорды, своей прекрасной честью не прикрыли б уродливую наготу кровавой мерзкой смуты. Лорд архиепископ, чей престол храним гражданским миром, чья борода давно уж поседела,
чью мудрость и ученость мир вскормил, и чье облаченье белое - эмблема мира и голубиной чистоты, зачем вы переводите себя с благословенного наречья мира на грубый, яростный язык войны, в могилы превращая ваши книги, чернила - в кровь и перья ваши - в копья, а вдохновенный голос ваш - в трубу, трубящую суровый клич войны?
Архиепископ:
- Спросили вы: зачем я сделал так? Вот краткий вам ответ - мы все больны: излишествами и развратной жизнью себя мы до горячки довели, и все нуждаемся в кровопусканье. Страдая хворью той, сам Ричард, славный наш король, увы, погиб. Однако, благородный сэр, не а качестве врача сюда я прибыл и не как враг спокойствия и мира вступил в ряды бойцов. Я лишь на врем принимаю грозный вид войны, чтоб воздержаньем души излечить, пресыщенные счастьем, и чтобы от застоя
очистить кровь, готовую свернуться. Теперь я выскажусь иначе, взвесил справедливо, на двух чашах, восстанья зло и зло, которое мы терпим. Тут перевесили страданья наши, предполагаемый ущерб. Мы ясно видим, как ток времён и бег событий из мирной сферы нас увлёк, и перечень подробный всех обид мы в должный час предъяви - давно его представить мы хотели, но не добились доступа к монарху. Те лица, что чинили нам обиды, чей след еще не высохшею кровью начертан на земле родной, примеры, что повсеместно мы встречаем в наше время, принудили нас меч поднять, хоть это чуждо нам - не с тем, чтоб мир нарушить, иль ветвь его хотя бы надломить, но чтоб его нам подлинно упрочить.
Уэстморленд:
- Когда король не принял ваших жалоб? Чем оскорбил он вас? Какие пэры Вас обижали своевольно? Что побудило ваше преподобье восстанья свиток дерзкий и кровавый скрепить своей божественной печатью и освятить раздора острый меч?
Архиепископ:
- Хоть государство всем нам брат, сейчас оно мне лютый враг - из-за расправы над моим любимым братом.
Уэстморленд:
- Во мстителе здесь нет нужды, а будь она, - вам не пристало мстить!
Маубрей:
- Но почему же не пристало, коль в памяти еще свежи удары дней былых, а в настоящем терпим гнет неправедной руки, что душит нашу честь!
Уэстморленд:
- Добрейший лорд, постигнув роковую неизбежность событий наших дней, вы убедитесь, что обидчик - время, а вовсе даже не король. Мне также кажется, что вам  ни наш король, ни наше время не дали оснований обижаться. Иль вам не возвратили всех имений, которыми владел родитель ваш, достойный герцог Норфолк?
Маубрей:
- Так разве мой отец права утратил и должен был я снова в них вступить? Король, его любивший, был должен силой обстоятельств, против воли отца изгнать. В тот миг, когда отец и Болингброк, привстав на стременах, коней ретивых шпорой горячили, с копьем наперевес, спустив забрала, сверкали взорами сквозь сталь решетки, и подала знак труба к сраженью, тогда что удержать могло бы отца от смертоносного удара? Но бросил жезл свой государь, не полагая даже, что жизнь его на том жезле висела. В тот миг он бросил жизнь свою и жизни тех, кто от меча иль по доносам в правленье Болингброка принял смерть.
Уэстморленд:
- Пустое говоренье, лорд Маубрей! В те времена граф Херифорд считался самым доблестным бойцом. Как знать, кому бы счастье улыбнулось, но если бы отец ваш победил, из Ковентри не вынес бы он славы, затем что вся страна единодушно его хулила, а молитвы все за графа Херифорда возносили, народ его боготворил и чествовал превыше короля. Однако отклонился я от цели. Сюда я послан царственным вождем - узнать, чем недовольны вы, а также сообщить, что вас он выслушать согласен, и, коль законны требованья ваши, он их исполнит, устранив всё то, что возбуждало в вас вражду.
Маубрей:
- Он вынужден вступить в переговоры, и движет им расчет, а вовсе не любовь.
Уэстморленд:
- В вас говорит, лорд Маубрей, гордыня. Не страх таится и предложенье нашем,
только милость. Вот пред вами наше войско: оно, клянусь, надежно, - и мысль о страхе допустить нельзя. У нас в рядах имен блестящих больше, и воины искусней в ратном деле, оружье лучше, выше цель, - отсюда должно нам храбрее быть. Не говорите же, что вынуждено наше предложенье.
Маубрей:
- Не допустил бы я переговоров.
Уэстморленд:
- Стыдитесь, знать, своих поступков, коль не выдерживает гниль давленья.
Хестингс:
- Уполномочен ли принц Джон вести переговоры от лица монарха, принять решенье и условья мира?
Уэстморленд:
- Со званьем полководца неразлучны эти полномочья, так что опустим ваш вопрос.
Архиепископ:
- Тогда, милорд, возьмите этот свиток, в нем перечень всех требований наших.
Когда условья по статьям исполнят, сторонники все наши - здесь и всюду - оправданы пусть будут по закону. Пускай подпишет принц свое согласье желанья наши исполнить - и тотчас мы в брега покорности вернемся, обетом мира мощь свою сковав.
Уэстморленд:
- Ваш свиток принцу я вручу. Мы на глазах у наших войск сойдемся и, если будет воля божья, мы миром завершим всё это дело, а если нет, тогда пускай мечи на поле брани решают спор.
Архиепископ:
- Да будет так, милорд.
Уэстморленд уходит.
Маубрей:
- Мне говорит какой-то тайный голос, что прочным этот мир не может быть.
Хестингс:
- Зачем так сильно волноваться? Уж коли мир мы заключим на основанье тех определений, что сами же составим, мир будет каменной скалы прочней.
Маубрей:
- Однако будем на таком счету, что всякий вздорный повод, нелепый, незначительный предлог напоминаньем будет государю о восстанье. И, будь мы в верности своей готовы идти на жертву ради короля, нас будут продувать такие ветры, что легче станут зерна, чем мякина, и будет трудно отличить добро от зла.
Архиепископ:
- Да нет, милорд. Прошу заметить, что государь устал от вздорных распрей. Он понял, что, убив врага, в наследниках двух новых наживаешь, и потому захочет, без сомненья, он со своих табличек все стереть, наветчиков из памяти изгнав, чтоб не будили в нем воспоминаний о былом. Он ведь знает: нет силы выполоть всех сорных трав, как подозрительность его хотела б. Его друзья с врагами так сплелись, что, если вырвет с корнем он врага, тем самым нанесет ущерб и другу.
Страна подобна женщине сварливой, что до побоев мужа довела. Когда ж он занесёт над ней кулак, дитя протягивает, чтобы этим карающую руку удержать.
Хестингс:
- К тому ж король извёл все розги о спины прежних оскорбителей своих, теперь недостает орудий казни, и мощь его, как лев, когтей лишенный, грозить лишь может, не терзать.
Архиепископ:
- Вы правы, и потому поверьте, мой милый маршал лорд, что если мы поладим с ним, то мир, как сломанная кость, что вновь срослась, прочнее только станет.
Маубрей:
- Да будет так! Как будто возвращается Уэстморленд.
Входит Уэстморленд.
Уэстморленд:
- Принц приближается. Угодно ль с ним вам повстречаться меж войсками?
Маубрей:
- Идемте с богом, ваше преподобье.
Архиепископ:
-Привет снесите принцу. Мы идем.
Уходят.


4.2

Другая часть леса.
Входят с одной стороны - Маубрей, архиепископ, Хестингс и другие, с другой - принц Джон Ланкастерский, Уэстморленд, офицеры и свита.

Принц Джон:
- Добро пожаловать, кузен Маубрей. - Привет и вам, лорд архиепископ, и вам, лорд Хестингс, как и всем другим. - Вам несравненно больше подобало бы, милорд архиепископ, пасти своих овец, обравшихся на колокольный звон смиренно, чем в этот грозный час в стальной броне воспламенять крамольную толпу под грохот барабанов и скрежет снаряженья, что превращает слово в меч, а жизнь благую в смерть. Тот, кто владеет сердцем государя, созрев под солнцем милости его, коль обратит во зло его доверье, - ах, сколько бед он сможет натворить под сенью королевской власти! Всё сказанное я отнёс бы к вам, милорд архиепископ. Как Вы проникли в слово божье, и были вы для нас господнего парламента оратор. Для нас вы были бы посредником усердным меж благодатью, меж святыней горней и этой грешной суетой. Кто ж знал, что вы свой сан во зло употребите, воспользовавшись благодатью неба, как пользуется низкий фаворит в делах корыстных именем монарха!
Под лживою личиной божьей воли вы наших подданных вооружили на монарха, так нагло мир небесный и земной нарушив.
Архиепископ:
- Добрейший принц, мы не желали нарушить мир, но, как сказал я лорду Уэстморленду, законы смуты нам велит, сплотившись, прибегнуть к гибельному средству, единственно чтоб оградить себя. Вам предъявили перечень обид, которые мы тихо претерпели - с презреньем список двор отверг. Вот это породило гидру войн, чей грозный взор вы усыпить могли бы, законные исполнив наши просьбы. Тогда покорность, сбросив гнет безумья, к монаршим кротко склонится стопам.
Маубрей:
- Иначе до последнего дыханья сражаться станем.
Хестингс:
- А если мы падем, союзники подхватят наше знамя. Тех перебьют - другие сменят их, лишь умножая зло. И станет распря кочевать из рода в род, доколе на земле сменяться будут поколенья.
Принц Джон:
- Вы слишком, Хестингс, близоруки, чтоб даль грядущего прозреть.
Уэстморленд:
- Угодно ль высказать вам, принц, как смотрите на дело это?
Принц Джон:
- Я одобряю все, и принимаю, и честью рода нашего клянусь, что ложно понята была монаршья воля, и что иные из придворных употребили власть во зло. Милорд, порядок наведём мы скоро, всем сердцем вам клянусь, и если вы останетесь довольны, своих солдат по графствам тотчас распустите, что тут же сделаем и мы. И меж войсками выпьем вместе, по-дружески пожав друг другу руки, чтоб всякий увидал и в дом придя, всем сообщал, что вновь вернулись к нам приязнь и мир.
Архиепископ:
- Мне слово принца пусть порукою послужит.
Принц Джон:
- Даю своё охотно слово, его сдержу, и за здоровье ваше пью немедля.
Хестингс(одному из офицеров):
- Ступайте к войску, возвестите мир, пускай заплатят всем и всех распустят, всем это будет только в радость. Так поспешите же, друзья.
Офицер уходит.
Архиепископ:
- Я пью за вас, достойный Уэстморленд.
Уэстморленд:
- А я - за вас, милорд. Когда б вы знали, каких трудов мне стоит этот мир, охотней пили бы со мной. В моей любви вы скоро убедитесь.
Архиепископ:
- Не сомневаюсь в этом ни на миг.
Уэстморленд (поднимает кубок):
- Душевно рад, за ваше здравие, кузен лорд Маубрей.
Маубрей:
- Мне вовремя желаете здоровья: внезапно стало как-то худо мне.
Архиепископ:
- Перед бедою люди веселы, а тяжесть на душе - предвестник счастья.
Уэстморленд:
- Так будьте ж веселы! Порыв печали внушает вам, что радость на пороге.
Архиепископ:
- Ну что вы, у меня легко на сердце.
Маубрей:
- Тогда это к беде, коль правильна примета.
За сценой крики.
Принц Джон:
- Объявлен мир. Вы слышите - народ ликует.
Маубрей:
- Вам слышится победы ликованье?
Архиепископ:
- С победою одной природы мир: покорены в нем обе половины, но вовсе без потерь.
Принц Джон:
- Ступайте, Уэстморленд, и наших тоже распустите. (Уэстморленд уходит.) Милорд, давайте мы солдатам нашим велим вот здесь пройти, чтоб увидать противников неставших.
Архиепископ:
- Лорд Хестингс, пусть пройдут парадом пред тем как разойтись.
Хестингс уходит.
Принц Джон:
- Надеюсь, ночь мы проведем в компаньи? (Входят Уэстморленд.) Что ж наша армия стоит, как будто ноги вросли в землю?
Уэстморленд:
- Вы ж их поставили стоять - и войско не уйдёт, пока приказ ваш лично не услышат.
Принц Джон:
- Они свой крепко знают долг.
Входит Хестингс.
Хестингс:
- Милорд, рассеялось все наше войско вмиг: как распряженные быки спешат на все четыре части света. Как школьники, которых отпустили, стремятся кто куда - домой, иль на забавы.
Уэстморленд:
- Весть добрая, в награду за нее вас арестую, Хестингс, - за измену, а также вас, дражайшие епископ и лорд как вас... Маубрей.
Маубрей:
- Достойно ль, честно ли так поступать, Исус наш, господи, помилуй!?
Уэстморленд (смеётся):
- А разве заговор честней?
Архиепископ:
- Так где же верность ваша слову?
Принц Джон:
- Я слова не давал, лишь обещал я сделать улучшенья, каких вы требовали, и, клянусь, что свято все исполню. И что до вас, изменники отчизны, готовьтесь честно встретить кару - за действия свои и за восстанье. Мятеж был вздорен: глупо было рать вести на нас, совсем безумно - войско распустить. Глупцы глупейшие стоят передо мною. Бить и барабан, преследовать орду! Не нам, а господу победы слава! До плахи их беречь - на ложе жёстком том измена дух испустит окаянный.
Уходят.


4.3
Другая часть леса.
Шум битвы. Стычки.
Встречаются Олдкасл и сэр Джон Кольвиль.
Олдкасл:
- Как  звать вас,  сэр?  Какого званья вы и прибыли откуда?
Кольвиль:
- Я рыцарь, сэр, зовут же Кольвиль из Долины.
Олдкасл:
- Ну,  хорошо, пусть имя ваше - Кольвиль, а звание - рыцарь, живёте вы в Долине. Итак, пусть ваше имя так и останется за вами, но ваше звание теперь -
изменник,  а место жительства - тюрьма, где есть глубокие подвалы, так
что по-прежнему вы - Кольвиль из Долины.
Кольвиль:
- Не вы ли, сударь, грозный сэр Джон Олдкасл?
Олдкасл:
- Кем  бы я ни был, сэр, не хуже я, чем он. Так что ж, сдаетесь, сэр, иль мне
придется  попотеть ещё немного?  Хотите так, тогда пусть эти капли пота льются слезами ваших близких, рыдающих по поводу утраты. Начнём, повергнись в страх и трепет и громко умоляй простить.
Кольвиль:
- Мне кажется, вы Джон Олдкасл, и потому я вам сдаюсь без боя.
Олдкасл:
- В утробе моей куча языков, и они всякому доложат мое
имя. Будь брюхо моё чуть поменьше ростом, я был бы
самым  ловким  малым в Старом Свете. Увы, когда-нибудь оно меня погубит. А вот идёт ваш полководец.
Входят принц Джон Ланкастерский, Уэстморленд, Блент и другие.
Принц Джон:
- Жар миновал. Погоню прекратить. Трубить отбой велите, сэр Уэстморленд прекрасный. (Уэстморленд уходит.) Олдкасл, где пропадали вы в такое время? Когда все кончено, вы тут как тут. Клянусь, проделки эти вас заставят у виселицы проломить хребет.
Олдкасл:
- Странно, когда бы это не случилось. Известно ведь: хула, попреки нередко служат нам  наградой  за  нашу доблестную службу.  Что  ж я, по-вашему, стрела или ядро для пушки? Увы, несчастный я старик, могу ль я мчаться
быстрей мысли?  Спешил, летел, ломая позвоночник,  загнав  порядка сотни
лошадей,  вот прискакал сюда - и что же? Хоть весь еще в дорожной
пыли,  уже  успел я проявить высокого  геройства доблесть, пленив вот этого вот Джона из  Долины,  крутого  рыцаря и доблестного драчуна. но мне всё
нипочем! Лишь увидав меня, он сдался, так что, по чести, могу и я сказать, как
тот носатый молодец, тот самый, что, едва придя из Рима, всё увидал и всех подряд он победил.
Принц Джон:
- Вы, кажется, обязаны удачей скорей его учтивости, чем доблести своей.
Олдкасл:
- Однако  знаю я одно: вот пленник, вам его передаю, а также просьбу - записать  сей  подвиг в числе других деяний нынешнего дня, не то,
клянусь вам небом,  велю  сложить особую балладу, а над заглавием изобразить
его,  целующего  мои  пятки. Не принуждайте к этому меня, а то, клянусь я
словом  дворянина,  вы  все поблекнете на моём фоне - рядом со мной вы жалкие злачёные гроши. Лишь мне  удастся  в небе  славы  затмить вас так, как это делает луна - при ней небесное светило нам кажется булавочной головкой.
Так поступите же по совести, принц Джон, превознеся моё раденье, и пусть Олдксла доблесть станут прославлять народы.
Принц Джон:
- Уж больно доблесть эта тяжела, и не легко её мне будет возносить.
Олдкасл:
- Так пускай она сияет.
Принц Джон:
- Она слишком мутна, чтобы сиять.
Олдкасл:
- Так делайте  с  ней  что  угодно, добрейший принц, и называйте как хотите,
лишь бы всё это шло на пользу.
Принц Джон (пленнику):
- Так ты зовешься Кольвиль?
Кольвиль:
- Так точно, сэр милорд.
Принц Джон:
- Тогда ты всем известный бунтовщик.
Олдкасл:
- Вот видите, кого пленил я, ваш верноподданный Олдкасл.
Кольвиль:
- Таков же я, как и мои вожди, будь я начальник, то куда дороже вам обошлась бы, знать, победа.
Олдкасл:
- Бог знает, за сколько они продались, но ты, малыш, отдался мне бесплатно, за что и говорю тебе спасибо.
Входит Уэстморленд.
Принц Джон:
- Прекращена погоня?
Уэстморленд:
- Бьют отступленье, кончилась расправа.
Принц Джон:
- И Кольвиля и присных всех его отправить в Йорк и там казнить немедля. Вам лично поручаю, Блент, его стеречь. (Кольвиль под стражей и Блент уходят.) Мы ж ко двору отправимся, милорды. Слыхал я, тяжко болен государь. Весть о победе пусть опередит нас. (Уэстморленду.) Кузен, ее доставьте королю, чтобы утешить и слегка приободрить. А мы за вами следом.
Олдкасл:
- Милорд, позвольте мне направить путь чрез Глостершир, а возвратясь домой, меня не обойдите похвалой.
Принц Джон:
-Прощайте, сэр. Мне сан велит о вас дать лучший отзыв, чем вы того на деле заслужили.(Уходит.)
Олдкасл:
- Дай  бог,  чтоб  у  тебя ума хватило; это было бы почище твоего
герцогства. Уж слишком рассудительный юнец, из чёрной зависти меня он ненавидит. Его и шут не рассмешит, да это и не странно: ведь он совсем не пьет
вина.  А из  таких  вот благонравных  ни в жизнь не выйдет толку.
Напитки  лёгкие, уха из рыбы так охлаждают кровь, что трудно тут
не впасть в мужскую немочь, а когда женятся такие вот персоны, то производят в мир один лишь женский род. ПО большей части дураки они и трусы. Пожалуй, многие из  нас  недалеко  б  от  них  оторвались, когда  бы не прибегнули к иным напиткам.  Хороший  херес  производит двойственный эффект: сначала в голову ударит и там разгонит тучи пыли, что мрачностью своей нам ум затмили, и снова станет мозг живым, изобретательным и полным пылких,  игривых  образов,  которые  тотчас передаются  языку, - вот так  рождаются отличнейшие шутки.  Второе  действие напитка херес в том, что кровь он согревает; ведь если кровь холодная и медленно течёт, то печень станет белой, что повсеместно служит признаком дурным. Так кровь горячая воспламеняет нас, от этого лицо пылает,
как  огнь сигнальный, и к подвигу зовёт все силы человека, этого
крохотного  королевства.  И  вот  уже полки  житейских  сил  и  маленькие духи
сбираются  вокруг  вождя - нашего сердца, что, будучи в задоре и
гордясь  такою  свитой, отважно любой подвиг совершит, и все это херес!
Я честно вам скажу, ничто военное искусство без хереса, ученость же - не более чем  клад под стражей дьяволом, пока херес  не  выведет  ее на свет и не запустит в оборот. Вот почему так храбр был принц наш Гарри, что ледяную Болингброков кровь он, словно тощую неплодную землицу без меры и утучнял, и орошал, и обрабатывал усердным возлияньем.  Вот почему горячий стал и
храбрый.  Будь  у  меня  хоть  тысяча  детей, я первым долгом объяснил бы им
программу жизни: не пить некрепкие напитки, а херес крепко уважать. (Входит Бардольф.) Ну что, Бардольф, что скажешь?
Бардольф:
- Войско распущено, и все уж разлетелись по домам.
Олдкасл:
- Пускай! Я отравлюсь через Глостершир, там повидаю мистера эсквайра.  Я  уже  порядком  поразмял его меж пальцев и скоро буду запечатывать им письма. Идем.
Уходят.

4.4

Уэстминстер. Иерусалимская палата.
Входят король Генрих, Кларенс, Глостер, Уорик и другие.
Король Генрих:
- Коль даст господь со смутою покончить, что кровью обагряет наш порог, мы юношество наше поведем на те поля, где нам пристало биться, и обнажим лишь освященный меч, наш флот готов, и собраны войска. Избрали мы наместников себе.
Благоприятно все желаньям нашим, лишь сил телесных нам недостает, да надо подождать, пока повстанцы не подпадут ярму законной власти.
Уорик:
- Здоровье и победа, государь, придут к вам скоро.
Король Генрих:
- Сын мой Хемфри Глостер, где принц, твой старший брат?
Глостер:
- Мне говорили, отправился он в Виндзор на охоту.
Король Генрих:
- И с кем?
Глостер:
- Мне неизвестно, добрый государь.
Король Генрих:
- Не с братом Кларенсом поехал ли?
Глостер:
- Нет, государь, брат Кларенс подле вас.
Кларенс:
- Чего желает государь отец?
Король Генрих:
- Тебе добра желаю, милый сын. Но почему не с братом ты? Тебя он любит, а ты меж тем пренебрегаешь им. Всем братьям он тебя предпочитает. Ты должен дорожить его любовью, и братьям много принесешь добра. Когда меня не станет, - как посредник меж ними и величьем королевским. Так не чурайся брата, не теряй всех преимуществ милости монаршей, холодным равнодушьем к братней воле в его груди не притупляй любви. Он добр, когда внимательны к нему, и слезы жалости легко роняет... Как день, его рука щедра бывает, но в гневе чистый он кремень, суров и необуздан, как зима, порывист, словно ветер леденящий, что налетает на пороге дня. С характером его считаться нужно: за промахи почтительно кори, но лишь тогда, когда играет кровь играет. А если он угрюм, оставь его, пока, набушевавшись, улягутся в нем страсти, как на брегу морском кит старый издыхает. Мой Том, помни всё это - и станешь для друзей щитом, а братьев свяжешь, точь-в-точь, как обруч золотой, чтоб не дал течь сосуд с их общей кровью, куда примешан будет неизбежно со временем наветов лютый яд. Пусть выдержит сосуд - будь яд сильней, чем аконит, губительней, чем порох.
Кларенс:
- Внимателен и нежен буду с братом.
Король Генрих:
- Так почему ж не в Виндзоре ты с ним?
Кларенс:
- Там нет его, он в Лондоне сегодня на обеде.
Король Генрих:
- Известно ль тебе - с кем?
Кларенс:
- Мой государь, с ним Пойнс и все его любимцы.
Король Генрих:
- На тучной почве сорняки обильны. Он, юности моей прекрасный образ, опутан ими с головы до пят, вот почему я с грустью вдаль бросаю взгляд предсмертный. Кровавыми слезами плачет сердце, лишь я представлю те гнилые времена, что к нам нагрянут, едва усну я с предками моими. Когда разгул не будет знать узды, лишь гнев и пыл дружить с ним станут. Когда войдет его распутство в силу, о, как помчится он на крыльях страсти к опасностям и страшному паденью!
Уорик:
- Вы судите о нем, король, превратно. Товарищей своих он изучает, как если б это был язык чужой: чтоб овладеть им, надо заучить порою и самые нескромные слова. В дальнейшем, как известно, с отвращеньем их вежливые люди избегают. И принц наш бросит тех друзей, что с бранью площадной сравнятся, о них воспоминанье ему послужит образцом и мерой, чтобы судить верней о прочих людях.
Былое зло пойдет ему на пользу.
Король Генрих:
- Нет, пчелы редко оставляют падаль, где так укромно мед их сложен. (Входит Уэстморленд.) Кто там? Ах, это Уэстморленд.
Уэстморленд:
- Здоровья вам и много дней счастливых - вдобавок к тем вестям, что я привез. Принц Джон, ваш сын, целует руку вам. Епископ, Маубрей, Хестингс и другие подверглись каре вашего закона, крамолы меч в ножны надежно вложен, и всюду расцвела олива мира. О том, как все произошло, прочтете подробно в донесенье, государь.
Король Генрих:
- Ты птица вешняя, Уэстморленд, что на исходе зимних бурь вещает возожденье дня.
(Входит Харкорт.) А вот еще известья.
Харкорт:
- Храни вас небо от врагов, король! Когда ж они восстанут, пусть падут, как те, о ком пришел я сообщить. Узнайте: разгромил шериф Йоркширский объединенные войска шотландцев и англичан, которых в бой вели Нортемберленд могучий и лорд Бардольф. О том, как битва шла, благоволите в посланье этом, государь, прочесть.
Король Генрих:
- Что ж худо мне от радостных вестей? Иль не приходит никогда Фортуна с руками, полными даров, и каракулями пишет некие слова... Она дает здоровье беднякам, лишая их еды, а богачей пирами дразнит, наградив болезнью: от изобилья не дает вкусить. Мне радоваться бы известьям добрым, но меркнет взор, и голова кружится... О, подойдите! Что-то мне нехорошо.
Глостер:
- Крепитесь, государь!
Кларенс:
- Отец державный!
Уэстморленд:
- Глаза откройте, государь, очнись!
Уорик:
- Не бойтесь, принцы: с государем часто случаются подобные припадки. Все отойдите. Воздуху побольше! Сейчас оправится король.
Кларенс:
- Нет, нет! Не выдержит он долго этих мук. Заботы, напряженье сил духовных разрушили души его ограду, и жизнь вот-вот сквозь бреши улетит.
Глостер:
- Народные меня пугают толки о порожденьях страшных, о младенцах, зачатых вовсе без отцов. Природы строй совсем нарушен - и год перескочил чрез месяц, их спящими застав.
Кларенс:
- В реке прилив был трижды без отлива, и - хроника живая - старики толкуют, что подобное явленье случилось перед тем, как Эдуард наш тяжко заболел и умер.
Уорик:
- Потише, принцы государь очнулся.
Глостер:
- Боюсь, удар сведет его в могилу.
Король Генрих:
- Прошу меня поднять и отнести в другой покой, но только осторожно.
Уходят.

4.5

Другая комната но дворне.
Король Генрих в кровати; Кларенс, Глостер, Уорик и другие.
Король Генрих:
- Любезные друзья, не много ль шума? Но пусть ласкает нежная рука чуть слышной музыкой мой дух усталый.
Уорик:
- Позвать в покой, что рядом, музыкантов.
Король Генрих:
- Корону положите на подушку.
Кларенс:
- Глаза ввалились. Как вдруг он изменился...
Уорик:
- Да тише вы. Молчите.
Входит принц Генрих.
Принц Генрих:
- Кто видал Кларенса?
Кларенс:
- Я рядом, брат, и в горести большой.
Принц Генрих:
- Что за дела! Дождь льёт под кровом? Что с государем, говорите. С ним плохо?
Глостер:
- Хуже не бывает.
Принц Генрих:
- Он уже знает про победу? Скорей ему скажите.
Кларенс:
- Как раз при этой вести и стало ему худо.
Принц Генрих:
- Когда от радости он занемог, бог даст, оправится и без пиявок.
Уорик:
- Милорды, тише! Принц, заткните бога ради глотку. Родитель ваш как будто задремал...
Кларенс:
- В другую комнату уйдемте вместе.
Уорик:
- Угодно ль, принц, нам с нами удалиться?
Принц Генрих:
- Нет, я останусь подле короля. (Все, кроме принца Генриха, уходят.) Зачем лежит корона на подушке, такая беспокойная подруга? Тревоги блеск! Забота золотая! Как часто двери сна ты держишь настежь бессонной ночью! И он с тобою спит, но не здоровым, сладким сном, как тот, кто в грубом колпаке ночном храпит себе под утро. О величье! Чью голову сдавил венец, тому ты как роскошный панцирь днём знойным, душным, что, охраняя, жжет. Лежит пушинка у врат его дыханья, лежит - не дрогнет. Когда б дышал он, стала б шевелиться. Король! Отец!
Да, крепок сон, он разлучил с короной много королей английских. По праву ты получишь от меня дань горьких слез и тягостной печали: тебе, отец, ее заплатят щедро моя природа, нежность и любовь. По праву получу я от тебя венец- я твой прямой наследник.(Надевает корону.) Да сохранит его на мне господь! Пускай все силы мира соберутся в одной руке чудовищной - не вырвут у меня наследственного сана. Оставлю сыну своему венец, как ты его оставил мне, отец.(Уходит.)
Король Генрих(очнувшись, шепчет):
- Лорд Уорик... Глосте... Кларенс...
Входят Уорик, Глостер, Кларенс и другие.
Кларенс:
- Вы нас позвали, государь?
Уорик:
- Вам уже лучше, государь?
Король Генрих:
- Зачем меня покинули вы, лорды?
Кларенс:
- Здесь, государь, остался принц, мой брат. Он собирался сторожить ваш сон.
Король Генрих:
- Принц Генрих... Где он? Взглянуть бы на него! Его не вижу.
Уорик:
- Открыта настежь дверь - ушел он.
Глостер:
- Чрез покой, где мы сидели, он не проходил.
Король Генрих (спохватывается):
- Корона где? Кто взял ее с подушки?
Уорик:
- Лежала здесь, когда мы уходили.
Король Генрих:
- Так значит он унёс. Принц взял ее. Позвать его скорей! Иль так ему неймётся, что принял сон он мой за смерть? Его пришлите, Уорик, побранив. (Уорик уходит.)
Проступок принца наряду с болезнью ускорит смерть мою. О сыновья! Как быстро, целью золото избрав, встает природа на дыбы! Вот для чего в заботах неразумных
отцы терзают думою свой сон, заботой - мозг, трудами - кости... Вот для чего накапливают груды червонцев, тех, что достанутся другим. Вот для чего детей мы обучаем наукам и военному искусству! Мы, как пчела, из каждого цветка собрав сладчайший сок и крылья воском облепив, а рот измазав медом, летим обратно в улей - а там, как трутней, за труд наш нас же убивают... И эту горечь перед смертью должен испить отживший век отец... (Входит Уорик.) Где тот, кто ждать не стал, пока болезнь, союзница его, меня прикончит?
Уорик:
- В соседней комнате я видел принца. Струились слезы по щекам прекрасным, так искренне он предавался горю, что, глядя на него, насилье злое, весь век свой упивавшееся кровью, омыло б нож слезами. Вот к нам идет он. Тише.
Король Генрих:
- Но почему мой сын унёс с собой корону? (Входит принц Генрих.) А вот и сам явился. Ко мне склонись, мой Гарри. Уйдите все, оставьте нас одни.(Уорик и прочие уходят.)
Принц Генрих (взволнованно):
- Не думал я ваш голос вновь услышать.
Король Генрих:
- Желание - отец той мысли, Гарри. Я слишком задержался в этом мире, тебе уже я в тягость. Ужель так жаждешь ты занять английский трон, то мой венец спешишь надеть до срока? О юность глупая! К величью рвешься, сам не ведая того, что это зло тебя раздавит! Но потерпи: лишь чуть заметный ветер подъемлет облако моей державы, мой день померк: оно прольется скоро. Похитив мой венец, который стал бы и так твоим уже чрез несколько часов, ты пред моим концом скрепил печатью предположенья горшие мои. Вся жизнь твоя доказывала ясно, что ты меня не любишь, и хотел бы, чтоб в смертный час я в этом убедился сам. На сердце каменном своем ты наточил уж тысячу кинжалов, чтоб полчаса моей похитить жизни.
Ты даже полчаса не смог ты потерпеть? Тогда ступай и вырой мне могилу. Вели звонить в колокола, вещая новость: не смерть мою - твое лишь воцаренье. Те слезы, что на мой прольются гроб, елеем станут, чтоб тебя помазать. Смешай меня скорее с бренным прахом, жизнь давшего тебе отдай червям. Слуг прогони моих, нарушь указы - пришла пора глумиться над порядком. На троне - Генрих Номер Пять! Встань, о тщеславье! Прочь мудрость! Слава прочь! К английскому двору со всех сторон беспутные сбирайтесь обезьяны! Соседи, извергайте прочь подонков! Коль есть у вас бездельник, что бранится, пьет и кутит всю ночь, что грабит, убивает, грехи отцов творит на новый лад, возрадуйтесь - он нам не будет в тягость: ведь Англия его тройною мерзость двойною позолотою покроет и даст ему почет, и власть, и должность. Намордник, что удерживал распутство, сорвет король, и разъяренный пес всех, кто безвинен, ринется терзать. О бедный край, полуживой от войн гражданских! Я не сберег тебя от смут заботой, что ж будет, коль заботой станет смута? О, снова превратишься ты в пустыню, где будут волки лишь бродить, как встарь!
Принц Генрих:
- О государь, меня простите! Когда б не слезы - влажная словам преграда, прервал бы я урок благой, хотя и горький. Вам не сказать бы этих скорбных слов,
Мне ж - не внимать так долго... Вот ваш венец. Да сохранит надолго вам его небесный венценосец! А если он дороже мне, чем ваша честь и слава, пусть навсегда останусь на коленях, в смиренном положенье, что внушил мне дух, исполненный любви и долга. Лишь знает бог, как больно сжалось сердце, когда, войдя, застал вас бездыханным. Коль притворяюсь, пусть умру бесславно, и мир, доверью чуждый, не увидит той перемены, что замыслил я. Придя взглянуть на вас, я счел вас мертвым, и, полумертвый сам от этой мысли,с укором обратился я к короне. Как если бы сознанье было в ней: "Заботы, сопряженные с тобою, все соки вытянули из отца. Хоть высшей пробы золото твое, но для меня нет худшего на свете. Другое выше пробы драгоценной, затем что исцеляет от недугов. Ты же прекрасно, славно погубило носившего тебя!" С таким укором надел корону я, отец державный, чтоб с нею, как с врагом, что предо мной родителя убил, вступить в борьбу, как долг велит наследнику престола. Но если радостью она растлила мне кровь, вселила в душу мне гордыню и если суетной, мятежной мыслью я ринулся с приветом ей навстречу, пусть бог навек лишит меня рассудка и превратит в ничтожного вассала, что в страхе перед ней колени гнет!
Король Генрих:
- Сын мой! Господь внушил тебе корону взять, чтобы в отце твоем любовь усилить
разумным оправданием твоим! Поди сюда, сядь у моей кровати и выслушай, как думается мне, последний мой совет. Известно богу, каким путем окольным и кривым
корону добыл я. Лишь мне известно, с какой тревогой я носил ее. К тебе ж она спокойно перейдет, при лучших обстоятельствах, законней. Всё, чем запятнан я в борьбе за власть, сойдет со мною в гроб... На мне корона казалась символом захватной власти. В живых немало оставалось лиц, что помогли мне ею завладеть, и  это вечно порождало смуту, кровопролитья, раня мир непрочный. Всем этим страхам я навстречу шел, своей рискуя жизнью. В мое правление была страна ареной бурных драм. Но смерть моя изменит в корне все: что захватил я, теперь по праву перейдет к тебе - наследственный венец носить ты обречён. Хоть будешь тверже ты стоять, чем я, все ж твой непрочен трон: пока ещё свежи обиды. Мои друзья, что стать должны твоими, зубов и жал лишились лишь недавно - с их помощью кровавой стал я править и страшился, что меня их мощь низринет вновь. Опасность отвращая, я многих истребил и собирался вести в Святую землю остальных - чтобы не дали праздность и покой в мои права внимательно всмотреться. Веди войну в чужих краях, мой Гарри, чтоб головы горячие занять, тем самым память о былом изгладишь. Еще бы говорил, но мне дышать уж трудно и говорить нет сил. Прости, о боже, мне путь, которым к власти я пришел, и сыну в мире сохрани престол!
Принц Генрих:
- Он вами, государь, был добыт, сохранен и мне вручен: незыблемы мои права на трон. Отстаивать их стану неуклонно пред всей вселенною по закону. (Входит принц Джон.)
Король Генрих:
- А вот идет мой Джон Ланкастер.
Принц Джон:
- Здоровья, мира, счастья вам желаю!
Король Генрих:
- Ты мир и счастье мне несешь, здоровье же на крыльях юности, умчалось от голого, иссохшего ствола. Тебя увидел - и мой труд земной теперь закончен. Где лорд Уорик? Звать его сюда.
Принц Генрих:
- Уорик! (Входит Уорик.)
Король Генрих:
- Не носит ли особого названья покой, где мне сегодня стало худо?
Уорик:
- Милорд, Иерусалим он зовётся.
Король Генрих:
- Хвала творцу - там должен жизнь свою закончить. Мне предсказали много лет назад, что кончу жизнь свою  в Иерусалиме. Я полагал - в Святой земле. В ту комнату меня снесите. Там, в Иерусалиме, я небу дух предам. (Уходят.)


V.1

Глостершир. Комната в доме Шеллоу.
Входят Шеллоу, Фальстаф, Бардольф и паж.
Шеллоу:
- Клянусь петухом и сорокой, не отпущу я вас сегодня, сэр. Эй, Деви!
Олдкасл:
- Прошу простить меня, мистер Шеллоу...
Шеллоу:
- Не принимаю никаких извинений; не должно быть никаких извинений. Эй, Деви!
Входит Деви.
Деви:
- Здесь, сэр.
Шеллоу:
- Деви, Деви... Постой, Деви... Деви, постой... Ах да, позови повара Уильяма. Сэр Джон, я не принимаю ваших извинений.
Деви:
- Слушаю, сэр. А повесток ваших я так и не мог вручить. Да, вот еще, сэр,
чем же мы засеем ту большую пашню, пшеницей?
Шеллоу:
- Да,  красной  пшеницей,  Деви.  Но  позови повара Уильяма. Есть у нас
молодые голуби?
Деви:
- Да, сэр. А вот счет кузнеца за ковку лошадей и за плуги.
Шеллоу:
- Проверь счет и заплати. Сэр Джон, я не принимаю ваших извинений.
Деви:
- А  еще,  сэр,  надо  бы  купить  новую  цепь к ведру. Да, вот еще, сэр:
прикажете  вычесть из жалованья Уильяма за мешок, который он потерял на днях
на рынке в Хинкли?
Шеллоу:
- Он должен возместить убыток: несколько штук голубей, Деви, да парочку
цыплят,  да  ножку  баранины, да еще чего-нибудь вкусненького. Растолкуй это повару.
Деви:
- А военный господин у нас ночует, сэр?
Шеллоу:
- Да. Надо угостить его на славу. Друг при дворе лучше, чем пенни в
кошельке. Угости как следует и его людей, Деви: они отъявленные негодяи
и в случае чего станут трепать мое имя.
Деви:
- Положим,  у  них самих довольно обтрепанный вид, сэр; белье страсть какое грязное.
Шеллоу:
- Хорошо сказано, но давай уже принимайся за дело, Деви.
Деви:
- Очень  прошу  нас,  сэр,  поддержите  Уильяма Уайзора из Уипкота против
Климента Перкса из Хилля.
Шеллоу:
- На   Уайзора   поступило  много  жалоб.  Он отъявленный плут.
Деви:
- Вполне  согласен  с вашей милостью, он плут, но, видит бог, надо же
когда-нибудь и плуту получить поблажку по просьбе приятеля. Честный человек,
сэр,  может  сам  за  себя  постоять, а плут нет. Я служу вашей милости
верой  и правдой уже восемь лет, и если мне нельзя раз или два в полгода
поддержать  плута  против  честного человека, значит, у вашей милости ко мне
совсем мало доверия. Ведь этот плут - мой честный друг, сэр; поэтому я очень
прошу вашу милость решить дело в его пользу.
Шеллоу:
- Ну, я его не обижу. Ступай же, Деви. (Деви уходит.) Где  вы,  сэр  Джон?Скорей  снимайте  сапоги. Вашу руку, мистер Бардольф.
Бардольф:
- Я рад видеть вашу милость.
Шеллоу:
- Благодарю   тебя  от  всей  души,  добрейший  Бардольф.  (Пажу.)  Добро
пожаловать, великан. Идемте, сэр Джон.
Олдкасл:
- Сейчас иду, добрейший мистер Шеллоу. (Шеллоу уходит.) Бардольф, присмотри за нашими лошадьми. (Бардольф и паж уходят.) Если  бы  меня распилили на части, то вышло бы четыре дюжины таких бородат монашеских  посохов,  как  мистер Шеллоу. Удивительно, до чего духовно уподобились  друг  другу  хозяин и слуги: имея его всегда перед глазами, они все стали  смахивать  на  придурковатого  судью,  а он, постоянно разговаривая с ними, стал походить на лакея с ужимками судьи. Все их  мысли  настроились  на  один  лад и жмутся друг к другу, как стадо диких
гусей.  Имей  я  нужду в мистере Шеллоу, я постарался бы подольститься к его
слугам,  намекнув  на  их  близость к хозяину; нуждайся я в их услугах, я бы
польстил  мистеру  Шеллоу, сказав, что никто не управляет слугами лучше, чем
он.  Как умное поведение, так и дурацкие повадки заразительны подобно болезням,  поэтому  надо  выбирать  себе  приятелей  весьма осмотрительно.  Я  сделаю  этого  Шеллоу  мишенью  для  своих  шуток  и буду забавлять  принца  Генриха,  пока  не  сменятся  шесть мод, что равняется продолжительности четырех судебных сроков или двух процессов, - и он будет хохотать   без   и_н_т_е_р_в_а_л_о_в.  О,  как  сильно  действует  выдумка, приправленная  клятвой,  или шутка, сказанная с мрачным видом, на молодчика, еще  не  испытавшего,  что  такое  ломота в плечах! Вот увидите, принц будет
хохотать  до  тех пор, пока его лицо не сморщится, как мокрый скомканный
плащ.
Шеллоу(за сценой):
- Сэр Джон!
Олдкасл:
- Иду, мистер Шеллоу, иду. (Уходит.)

5.2

Уэстминстер. Зал во дворце.
Входят с разных сторон Уорик и верховный судья.
Уорик:
- А вот и милорд. Куда идете, сударь?
Верховный судья:
- Как чувствует себя король?
Уорик:
- Прекрасно, кончились его тревоги.
Верховный судья:
- Надеюсь, жив?
Уорик:
- Ушел он в путь последний,
  И в нашем мире больше нет его.
Верховный судья:
- Зачем король не взял меня с собою? За то, что верно я ему служил, теперь обидам буду предоставлен.
Уорик:
- Да, молодой король не очень любит вас.
Верховный судья:
- Я знаю распорядок новых дней, во всеоружии хочу их встретить. Действительность не может быть ужаснее того, что мне фантазия рисует.
Входят принц Джон Ланкастерский, Глостер, Кларенс, Уэстморленд и другие.
Уорик:
- Вот Генриха умершего потомство в скорби; будь у живого Гарри характер худшего из младших братьев, не много бы осталось здесь дворян, что спустят парус перед грубым сбродом!
Верховный судья:
- Боюсь, что все пойдет вверх дном.
Принц Джон:
- Привет, кузен мой Уорик! Монинг.
Глостер и Кларенс:
- Привет, кузен!
Принц Джон:
- Мы словно разучились говорить.
Уорик:
- Владеем речью мы, но так печален её предмет, что нас лишает слов.
Принц Джон:
- Так мир тому, кто вызвал нашу скорбь.
Верховный судья:
- Мир нам! Спаси нас бог от горшей скорби.
Глостер:
- Добрейший лорд, вы потеряли друга. Клянусь, что на лице у вас печать глубокой скорби.
Принц Джон:
- Хоть не уверен в милости никто, но вам прием холодный обеспечен. О, если б все иначе было!
Кларенс:
- Да, вам придется угождать Олдкаслу, идя наперекор самой природе.
Верховный судья:
- Все, что я делал, принцы, делал честно, ведомый беспристрастным духом. Я милости выпрашивать не стану у короля как нищий, да ещё с позором. Коль не помогут правота и честь, к усопшему отправлюсь государю и расскажу, кем прислан я к нему.
Уорик:
- Вот принц идет.
Входит король Генрих Пятый со свитой.
Верховный судья:
- Да сохранит вас бог, мой государь!
Король Генрих:
- В наряде новом, пышном, что прозвано Величеством, не так удобно мне, как думается вам. Я вижу, братья, что к печали вашей примешался страх. Здесь аглицкий, а не турецкий двор. Не Амурат - преемник Амурата, а Гарри - Генри короля. Но все ж печальтесь, братья добрые, вам грусть нынче пристала. Так царственно являете вы горе, что вас возьму за образец, и траур носить стану в сердце. Печальтесь всё же в меру, помня, что бремя все должны мы сообща нести. Что до меня, клянусь, я буду вам отцом и братом, вы лишь отдайте мне свою любовь, а я уж сам возьму заботы ваши. Вы плачете о Генриха кончине, и плачу я. Но Гарри жив, который в дни счастья эти слезы превратит.
Принц Джон и другие:
- Мы, государь, не ждем от вас другого.
Король Генрих:
- Все как-то странно смотрят на меня.(Верховному судье.)В особенности вы; ведь вы уверены, что вам я враг.
Верховный судья:
- Уверен: если мыслить здраво, у вас нет оснований для вражды.
Король Генрих:
- Позвольте, но как может принц высокий забыть, как оскорбляли вы его? Отчитывать, бранить, бросать в темницу  наследника? Иль этого вам мало? Как это можно в Лете утопить?
Верховный судья:
- Я действовал от имени монарха, власть короля являл собой являя. И вот, когда я исполнял закон, радея лишь о благе всех сограждан, угодно было вам забыть свой сан, закона мощь, величье правосудья, монарха образ, воплощенный мной в судейском кресле, - и нанести  удар мне. И вас за оскорбленье короля, я, смело пользуясь мне данной властью, под стражу взял. Коль поступил я дурно, - теперь, когда надели вы корону, не возражайте, если ваш наследник нарушит приговор ваш, правосудье прогонит со скамьи его священной, прервет закона ход, притупит меч,
что ваш покой блюдет и безопасность, нет, больше: если образ ваш растопчет, над вашим представителем глумясь. Вы царственный свой разум вопросите, представьте, что случилось это с вами, что вы отец и что у вас есть сын, который так попрал величье ваше, так все законы грозные презрел, так надругался дерзостно над вами.
Потом представьте, что, за вас вступившись, я вашей властью принца усмирил.
Обдумав это, обо мне судите. Как государь, скажите беспристрастно, в чем я свои нарушил полномочья иль верность властелину моему.
Король Генрих:
- Милорд, вы правы, взвешено прекрасно. Так сохраняйте же весы и меч. Желал бы я, чтоб, возрастая в славе, вы дожили до дня, когда мой сын, вас оскорбив, подобно мне смирится. Тогда я повторю слова отца: "Я счастлив, что есть подданный бесстрашный, который принца осудить дерзнул. И счастлив я, что у меня есть сын, который отдал в руки правосудья свое величье". Вы меня к тюрьме приговорили, - я приговорю вас носить и впредь тот меч, который с честью вы до сих пор носили. Обращайтесь с ним так же смело, честно, как в тот раз, когда он был направлен на меня. Вот вам рука моя. Отцом мне будьте: что вы шепнете мне, я вслух скажу и волю подчиню свою смиренно  советам вашим мудрым и благим. И я прошу вас всех поверить, принцы, что в гроб с отцом сошло мое беспутство, с ним страсти все мои погребены, и строгий дух отца воскрес во мне, чтоб ожиданья обмануть людские, всех посрамить пророков, истребить дурное мненье, что меня клеймит за внешние былые проявленья. Кровь гордая, что до сих пор ко мне текла разгульно, свой изменит ход и устремится в океан, где, слившись с волнами царственными, заструится спокойно, величаво. Мы теперь же парламент наш высокий созовем и изберем советников надежных, чтоб Англия ни и чем не уступала тем странам, где правленье совершенно. Чтоб и война и мир иль оба вместе привычны и знакомы были нам. Во всем, отец, вам будет первый голос. Короновавшись, тотчас созовем, как я упомянул, весь наш Совет. Когда ж по воле неба стану править,
ни принц, ни пэр не пожелает, чтоб сократился мой счастливый век.(Уходят.)

5.3

Глостершир. Сад при доме Шеллоу.
Входят Олдкасл, Шеллоу, Сайленс, Бардольф, паж и Деви.

Шеллоу:
- Нет,  вы непременно должны осмотреть мой сад, и там в беседке мы с вами
отведаем  прошлогодних  яблок  моей  собственной  прививки, съедим тарелочку
варенья  с  тмином  и  еще  что-нибудь. Идемте, кузен Сайленс.  А потом в
постель.
Олдкасл:
- Ей-богу, у вас славное поместье, очень богатое.
Шеллоу:
- Пустырь, кругом пустырь.  Мы  нищие,  сэр  Джон.  Только и
хорошего, что воздух. Накрывай, Деви! Так, хорошо.
Олдкасл:
- Этот Деви у вас мастер на все руки - и слуга и управляющий.
Шеллоу:
- Хороший  слуга,  превосходный слуга, сэр Джон. Клянусь мессой,  я выпил за ужином слишком много хереса. А теперь садитесь же. И вы, кузен, тоже.
Сайленс:
- Ну, господа, давайте теперь, как говорится: (Поет.)
                "Гулять, пировать всю ночь напролет,
                Хвалить небеса за удачливый год.
                Всюду мясо в котлах, спрос на девок растет,
                Пляшет счастливый народ. Эй, налей!
                Говорю вам, друзья, веселей!"
Олдкасл:
- Вот  уж весельчак! Добрейший  мистер  Сайленс,  сейчас  выпью  за ваше
здоровье.
Шеллоу:
- Поднеси-ка вина мистеру Бардольфу, Деви.
Деви:
- Добрейший  сэр,  садитесь.  Я  к вашим услугам. Господин паж,  любезный  господин  паж,  садитесь. Ваше здоровье! Если не хватит чего съестного, мы вознаградим себя выпивкой. Уж не взыщите: чем богаты, тем и рады. (Уходит.)
Шеллоу:
- Веселей,  мистер  Бардольф!  И  ты  тоже,  мой  маленький воин, будь веселей.
Сайленс (поет):
                "Веселей, веселей! Жена-ерунда;
                Коротка ль, высока ль - баба дрянь навсегда.
                Пир горой, когда пьёшь с бородой.
                Да здравствует праздник хмельной!
                Веселей же, друзья, веселей!"
Олдкасл:
- Никак не думал, что мистер Сайленс такой молодец.
Сайленс:
- Кто? Я? Да, мне случалось в жизни повеселиться, и не раз.
Возвращается Деви.
Деви:
- Вот вам яблоки. (Ставит блюдо перед Бардольфом.)
Шеллоу:
- Деви!
Деви:
- Что  прикажете, ваша милость? (Бардольфу.) Сейчас же буду к вашим услугам.
Стакан вина, сэр?
Сайленс (поет):
                "Кубок с вином блещет огнем.
                Выпью за ту, что в сердце моем.
                Кто весел, всех долговечней!"
Олдкасл:
- Славно, мистер Сайленс!
Сайленс:
- Будем веселиться. Перед нами еще самая приятная часть ночи.
Олдкасл:
- Ваше здоровье, мистер Сайленс! Много лет вам здравствовать!
Сайленс(поет):
                "До дна я выпью кубок мой,
                Будь он хоть в милю глубиной!"
Шеллоу:
- Достойный  Бардольф,  за твоё здоровье. Если тебе чего-нибудь хочется и
ты не требуешь, пеняй на себя. Твое здоровье, мой маленький плутишка, твое
здоровье. Пью за здоровье мистера Бардольфа и всех лондонских кавалеров.
Деви:
- Я еще надеюсь на своем веку побывать в Лондоне.
Бардольф:
- Очень бы хотел увидеть тебя там, Деви...
Шеллоу:
- Клянусь  мессой,  вы там осушите вдвоем добрую кварту. Хе-хе! Не правда ли, мистер Бардольф?
Бардольф:
- Совершенно верно, сэр, пинты в четыре.
Шеллоу:
- Отлично  сказано,  черт  возьми!  Этот  плут  не отстанет от тебя, будь
спокоен. Уж он не отступится, он мастер по этой части.
Бардольф:
- Да и я тоже не отстану от него, сэр.
Шеллоу:
- Вот слова, достойные короля. Будьте как дома, веселитесь! (Стук в дверь.)
Посмотрите, кто там пришел. Эй, кто там?
Деви входит.
Олдкасл(Сайленсу, который выпил стакан до дна):
- Так, теперь вы оказали мне честь.
Сайленс(поет):
                "Окажите мне честь -
                Меня в рыцарский сан возвесть, Саминго!"
Так ведь?
Олдкасл:
- Так.
Сайленс:
- Вот  видите.  Согласитесь,  что  и старый человек иногда еще кое на что
пригодится.
Возвращается Деви.
Деви:
- С  позволения  вашей  милости,  там  пришел какой-то Пистоль, он привез
вести из дворца.
Олдкасл:
- Из дворца? Пусть войдет. (Входит Пистоль.) Что скажешь, Пистоль?
Пистоль:
- Да хранит вас бог, сэр Джон!
Олдкасл:
- Какой ветер занес тебя сюда, Пистоль?
Пистоль:
- Не тот злой ветер, который не приносит ничего доброго. Милейший рыцарь,
ты теперь одна из самых веских персон в королевстве.
Сайленс:
- Клянусь  святой  девой,  он самый увесистый, если не считать моего кума
Пуфа из Барсона.
Пистоль:
- Пуф? "Пуф" тебе в зубы, гнусный, подлый трус! Сэр Джон, я твой Пистоль, твой верный друг. Я сломя голову сюда примчался и радостную весть тебе привез. Бесценные известья, дни златые.
Олдкасл:
- Выкладывай их скорее, да только говори по-человечески.
Пистоль:
- Плевать мне на весь свет и всех людишек! Я речь веду об Африке златой!
Олдкасл:
- Презренный ассириец, что за вести? Король Кофетуа знать правду хочет.
Сайленс(поет): "И Робин Гуд, и Джон, и Скарлет".
Пистоль:
- Допустят ли дворняг на Геликон, чтоб лаяли на царственные вести? Тогда, Пистоль, пади в объятья фурий!
Шеллоу:
- Почтенный джентльмен, я не знаю, из каких вы будете.
Пистоль:
- Тогда скорби об этом.
Шеллоу:
- Прошу  прощенья,  сэр.  Если,  сэр,  вы  прибыли с вестями из дворца, я
полагаю,  нам  остается  одно  из двух - или выложить их, или же хранить при
себе. Знайте, сэр, что король облек меня некоторой властью.
Пистоль:
- Какой король? Ответь, прохвост, иль сгибнешь!
Шеллоу:
- Генрих.
Пистоль:
- Который? Четвертый или Пятый?
Шеллоу:
- Генрих Четвертый.
Пистоль:
- К черту твой сан! Сэр Джон, стал королем твой кроткий агнец. Он - Генрих Пятый. Правду говорю. Когда солгал я, покажи мне фигу, как гордые испанцы.
Олдкасл:
- Как! Старый король умер?
Пистоль:
- Он мертв, как гвоздь дверной. Сказал я правду.
Олдкасл:
- Скорей,  Бардольф!  Седлай  моего коня! Мистер Роберт Шеллоу, выбирай
какую  хочешь  должность  в государстве - она твоя. Пистоль, я осыплю тебя
почестями!
Бардольф:
- Счастливый день! Он мне дороже рыцарского званья!
Пистоль:
- Что? Вести хороши?
Олдкасл:
- Отнесите мистера Сайленса в постель. - Мистер Шеллоу, лорд Шеллоу, будь
чем  хочешь:  я  -  наместник  Фортуны. Надевай сапоги, мы будем скакать всю
ночь. - О драгоценный Пистоль! - Живо, Бардольф! (Бардольф уходит.) Ну,  Пистоль,  расскажи  мне еще что-нибудь, да придумай для себя что-нибудь
хорошенькое. Надевайте  сапоги,  мистер  Шеллоу!  Я знаю, молодой король
тоскует  по  мне.  Возьмите  первых  попавшихся лошадей: законы Англии теперь мне все подвластны. Счастье моим друзьям, и горе - лорду верховному судье!
Пистоль:
- Пусть коршуны ему терзают печень! "Куда ты скрылось, счастье?" - так поется.
Оно вот здесь! Привет блаженным дням! (Уходят.)

5.4

Лондон. Улица.
Входят полицейские, которые тащат хозяйку Куикли и Долли Тершит.
Хозяйка:
- Ах  ты,  отпетый  негодяй! Починный бог, я готова помереть, лишь бы мне
увидеть тебя на виселице! Ты вывихнул мне плечо!
Первый полицейский:
- Констебли  передали  ее мне. Пусть не сомневается: мы угостим ее кнутом
на славу. Из-за нее было недавно погибло два человека.
Долли:
- Врешь,  живодер  окаянный! Пусти, проклятая постная рожа!  Если  я  выкину  дите, что сейчас ношу под сердцем, то лучше бы тебе заранее пришибить родную мать, поганец ты этакий, харя пропойная!
Хозяйка:
- О  боже,  если бы сэр Джон был тут! Уж он бы учинил над этими выродками
знатную  расправу.  Молю  бога,  пусть выкинет плод своего чрева.
Первый полицейский:
- Тогда  у  тебя  будет опять дюжина подушек, а сейчас их у тебя
всего  одиннадцать. Ну же, ступайте за мной. Человек, которого вы избили
вместе с Пистолем, умер.
Долли:
- А  я тебе говорю, плюгавый человечишка с курильницы, тебя самого за это
знатно выпорют.  Ты,  синяя  навозная муха! Ты, грязный оголодавший
палач! Клянусь всеми святыми и всем доходом моего предприятия, если тебя не выпорют как следует, не носить мне больше короткого платья.
Первый полицейский:
- Ну ты, рыцарь в юбке, идем же.
Хозяйка:
- Господи  боже  мой,  неужто  правда одолеет силу? Ну, это мы еще
посмотрим.
Долли:
- Идем, негодяй ты этакий, идем. Веди меня к судье.
Хозяйка:
- Идем, пёс несытый.
Долли:
- Ах ты, ходячая смерть!
Хозяйка:
- Скелет паршивый!
Долли:
- Идем, сухопарый негодяй!
Первый полицейский:
- Ладно, идем. (Уходят.)


5.5

Площадь перед Уэстминстерским аббатством.
Входят два служителя, посыпая площадь тростником.
Первый служитель:
- Эй ты, не жалей тростника!
Второй служитель:
- Уже два раза трубили.
Первый служитель:
- Раньше двух часов они не вернутся с коронации. Живей, живей!
Служители уходят. Олдкасл, Шеллоу, Пистоль, Бардольф и паж.
Олдкасл:
- Станьте возле меня, мистер Роберт Шеллоу. Уж я добьюсь у короля для вас
роскошных  благ.  Я  подмигну  ему,  когда он будет проезжать мимо нас, вы сами
увидите, как он со мной обойдется.
Пистоль:
- Да укрепит господь твои легкие, добрый рыцарь.
Олдкасл:
- Поди  сюда,  Пистоль, стань позади меня. (К Шеллоу.) Как жаль, что я не
успел заказать всем нам новое платье, охотно бы выложил тысячу фунтов, что
занял  у вас! Но не беда, ваш скромный наряд как нельзя более кстати -
он доказывает, как я спешил увидеть любимого короля.
Шеллоу:
- Вот именно.
Олдкасл:
- Он-то и доказывает мою искреннюю привязанность Гарри.
Шеллоу:
- Я же говорю. Вот именно.
Олдкасл:
- Мммм... Мою преданность...
Шеллоу:
- Вот именно, вот именно.
Олдкасл:
- Сразу видно, что я скакал день и ночь и совсем позабыл... даже в голову
не пришло - нетерпение не дало переодеться.
Шеллоу:
- Точно так.
Олдкасл:
- Вот  я  стою  здесь,  весь  в  пыли, в поту, сгорая от желания его
увидеть,  бросив  все  свои  дела, только бы увидеть его.
Пистоль:
- Это  semper  idem <Всегда то же. (Лат.)>, ибо absque hoc nihil est <Без
этого ничто не существует. (Лат.)> - все, как говорится, одно к одному.
Шеллоу:
- Так оно и есть.
Пистоль (поёт):

                Мой рыцарь, разожгу в тебе я печень и благородный гнев:
                Прекрасная Елена-Долль, в оковах томится в тюрьме;
                И ввержена туда презренной грубою рукой.
                Отмщенье, встань из черных бездн,
                Обвитое змеей Алекто страшной!
                В темнице Долли, а Пистоль
                Сказал всего лишь правду.
Олдкасл: Я дам тебе свободу, Долли!
За сценой радостные клики и трубные звуки.
Пистоль:
Не море ли шумит? Я слышу рокот труб.
Вводит король Генрих Пятый со свитой - в числе других верховный судья.
Олдкасл:
- Храни тебя господь, король мой... Хел!
Пистоль:
- Пусть небо сохранит сей дивный отпрыск славы!
Олдкасл:
- Храни тебя господь, мой милый мальчик!
Король Генрих(верховному судье):
- Милорд, ответьте этому безумцу.
Верховный судья:
- В уме ль вы, сэр? С кем так фривольно говорите?
Олдкасл (королю Генриху):
- С тобой! Король! Юпитер! Жизнь моя! Как счастлив я тебя таким увидеть!
Король Генрих:
- Старик, с тобою я знаком едва ли. Побойся бога. Седины вовсе не к лицу шутам.
Мне долго снился человек такой - раздувшийся от пьянства, старый, грубый, но я проснулся, и теперь сон этот стал мне мерзок. Впредь о душе заботься, не о теле.
Обжорство брось: знай, пред тобой могила уже зияет - поглотить тебя готовясь. Дурацкой шуткой впредь не отвечай. Не думай, что такой же я, как прежде. Известно богу - скоро мир увидит, что я от прошлого навек отрекся и отрекусь от всех, с кем знался раньше. Когда услышишь, что я вновь таков, как прежде, приходи ко мне и будешь моим руководителем в распутстве. До той поры тебя я изгоняю, как всех прогнал, кто совращал меня. С прошлым покончено. Под страхом смерти вам запрещено теперь к особе нашей приближаться на расстоянье в десять миль. Вам средства к жизни дам, чтобы нужда на зло вас не толкала, и, если вы исправитесь, дадим вам должность в меру ваших сил. (верховному судье) Милорд судья, я поручаю вам дать неотложный ход моим словам. Идем же. (Король со свитой уходят.)
Олдкасл:
- Мистер Шеллоу, я должен вам тысячу фунтов.
Шеллоу:
- Да, сэр Джон, и я прошу вас вернуть мне их сейчас же - я еду домой.
Олдкасл:
- Это  едва  ли  возможно,  мистер  Шеллоу. Не огорчайтесь, право; меня
позовут  к  нему, но  тайком.  Видите ли, он должен был так обойтись со мной на людях. Не сомневайтесь в своем повышении: я придам вам весу.
Шеллоу:
- Не  знаю, как вы это сделаете, разве что только наденете на меня свой
камзол  и  набьете его соломой. Очень прошу вас, добрейший сэр Джон, отдайте
мне хоть пятьсот фунтов из этой тысячи. Деньги нужны самому позарез.
Олдкасл:
- Не сомневайтесь, я сдержу свое слово. То, что вы сейчас видели, не
более чем маска.
Шеллоу:
- Боюсь, что эту маску с него не снимут до самой вашей смерти, мой милый Джон.
Олдкасл:
-Не  бойтесь  масок.  Идемте со мной обедать. Идем же, лейтенант Пистоль;
идем и ты, мой Бардольф. За мной пришлют сегодня же, точнее вечером.
Входит принц Джон, верховный судья и стража.
Верховный судья:
- Взять сэра Джона Олдкасла, немедля свести во Флит и всех друзей его.
Олдкасл:
- Милорд, милорд!
Верховный судья:
- Нет времени. Все скажете вы после. Ведите их.
Пистоль:
- Se fortuna mi tormenta, lo sperare mi contenta.
Все, кроме принца Джона и верховного судьи, уходят.
Принц Джон:
- Мне по душе поступок государя. Намерен прежних спутников своих он обеспечить, но для начала он их изгнал и не вернет, пока не убедится в их скромном и разумном поведенье.
Верховный судья:
- Именно так.
Принц Джон:
- Король созвал парламент свой, милорд?
Верховный судья:
- Созвал.
Принц Джон:
- Готов ручаться; не пройдет и года, как наш король огонь и меч пошлет во Францию. Об этом птичка пела и, кажется, пленить его сумела. Идем, милорд.
Уходят.

ЭПИЛОГ

                (Произносит Танцовщик)

     Я  появляюсь  перед  вами прежде всего со страхом, затем с поклоном, и только потом с   речью.   Страшусь   вашего   неудовольствия,  кланяюсь  по
обязанности,  а  говорю, чтобы просить у вас прощения, но к делу. Да  будет вам известно, что  недавно я выступал здесь перед вами в конце одной пьесы, которая вам не понравилась,  и я просил  у  вас  снисхождения  к  ней,  обещав  вам  впоследствии лучшую. Клянусь, я надеялся уплатить вам свой долг вот этой пьесой. Если же она, как   неудачное  коммерческое  предприятие,  потерпит  крах,  то  я  окажусь полным банкротом,  а  вы, мои любезные кредиторы, от этого пострадаете. Отпустите мне хотя бы  часть долга, а часть я честно заплачу и, не в пример большинству должников, не надаю при этом вам бесконечных обещаний.
     Если  мой язык вымолит у вас оправдание, не прикажете ли вы мне пустить
в  ход ноги? Правда, это было бы легкой расплатой - отплясаться от долга. Но
чистая совесть готова дать любое удовлетворение, и я на все пойду. Все дамы,
здесь  присутствующие,  уже  простили  меня;  если  же  кавалеры не простят,
значит,  кавалеры не согласны с дамами - вещь, совершенно невиданная в таком
собрании.
     Еще  одно слово, прошу вас. Если вы еще не пресытились жирной пищей, то
ваш  смиренный  автор  предложит  вам несколько сальную историю, в которой выведен отчаянный сэр Джон, который очень развеселит  вас,  показав  прекрасную Екатерину Французскую. В этой истории, насколько  я  знаю,  он умрет  от  испарины, если его еще не убил ваш суровый приговор. Как известно, настоящий Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое, не комедийное  лицо. Язык мой устал, а когда и мои ноги так же устанут, я пожелаю вам доброй  ночи.  А затем я преклоню колени, но лишь для того, чтобы помолиться за Её Величество корону.

***

"ГЕНРИХ IV"


     Несомненно, что замысел "Генриха IV" возник тогда, когда  он
завершал хронику о Ричарде II, продолжением которой  являются  две  пьесы  о
царствовании Генриха IV. За это говорит даже не  столько  то,  что  в  конце
"Ричарда II" епископ Карлайль пророчествует  о  бедах,  ожидающих  Англию  в
наказание за свержение законного короля, сколько  упоминание  о  бесчинствах
молодого принца Генри,  наследника  нового  монарха  Болингброка.  Последний
жалуется на то, что уже три месяца не видел сына, и  посылает  на  поиски  в
таверны, где он бражничает со всяким сбродом ("Ричард II", V, 3). Упоминание
принца в таком контексте является анахронизмом  для  данной  пьесы.  Шекспиру во
время низложения Ричарда II было всего тринадцать лет, в то время, когда когда будущий Генрих V беспутствовал с Олдкаслом.
     Именно это (юность Гарри, будущего Генриха V) и является основным сюжетным мотивом хроники "Генрих  IV"  в гораздо большей степени, чем судьба его отца, чьим именем названы обе пьесы. Ясно также и то, что уже в это время у автора  созрел  план  драматизации всей истории принца Гарри, а  впоследствии  короля  Генриха  V,  прославленного  в анналах истории Англии своими победами над Францией в Столетней  войне.  Его биография и история царствования были красочно описаны в летописях Холиншеда и других историков. О Генрихе V в народе ходили легенды, и он был в сознании масс таким  же  мужественным, справедливым, "хорошим"  королем,  каким  во Франции позже представляли себе Генриха IV Наваррского.
     Героический  образ  короля-воина  рано  привлек   внимание
драматургов эпохи Возрождения, и  его  история  была  инсценирована  не раз еще  до Шекспира. Когда над Англией нависла опасность испанского вторжения,  театры, поддерживая патриотический дух народа, ставили пьесы, прославлявшие  прошлые победы англичан над чужеземцами. Тогда-то и появилась первая пьеса на данный сюжет - "Славные победы Генриха V", написанная неизвестным автором. Однако она была поставлена не сразу, но не позднее  1588  года.  (Это  установлено  благодаря  тому,  что сохранились сведения об участии комика Тарлтона в исполнении  пьесы,  а  так как он скончался в 1588 году, то это приблизительно фиксирует дату.)
     Пьеса имела успех и довольно долго продержалась на сцене. В  1592  году
Томас Нэш в памфлете  "Пирс  безгрошовый",  хваля  театры  за  то,  что  они
развивают в народе чувство национальной  гордости,  упоминает  эту  хронику:
"Как замечательно, что на сцене показывают  Генриха  V,  взятие  им  в  плен
французского короля и то, как он вынуждает его и дофина  присягнуть  ему  на
верность". Вероятно, именно эта пьеса под названием "Генрих V" была занесена
в 1594 году в реестр книг, предполагавшихся к печатанию, и  о  ней  же  идет
речь в документе  о  представлении,  состоявшемся  в  1595  году.  Она  была
напечатана  в  1598  году,  и  это  издание  сохранилось,   благодаря   чему
исследователи могли сравнить пьесу с  шекспировскими  хрониками  на  тот  же
сюжет - они во многом идентичны.
     "Славные  победы  Генриха  V"  -  инсценировка   известных исторических фактов и легенд об этом короле. Это пьеса биографического характера, с очень сдержанной обрисовкой персонажей. Но при всем том ее неизвестный автор проявил некоторую выдумку, создав беглый и живой сценический рассказ  о  жизни  и  деяниях  Генриха  V.  Следуя преданиям о беспутной молодости короля, он ввел сцены,  изображающие  его  в компании веселых собутыльников, среди которых есть рыцарь  сэр Джон Олдкасл - в некотором смысле прообраз шекспировского Фальстафа. Есть в пьесе и эпизод, когда  принц  дает пощечину верховному судье. Наконец,  мы  находим  здесь  и  сцену,  подавшую Шекспиру идею изобразить принца  и  Фальстафа  репетирующими  сцену  встречи короля с принцем. В "Славных победах" это  однако происходит  иначе:  там  двое  из
трактирной компании комически повторяют ссору принца с верховным судьей.  Не
приходится сомневаться в  том,  что  Шекспир  прямо воспользовался  пьесой  своего предшественника (как мы полагаем, ом был Франсуа Вийон). Шекспир не только заимствовал из нее  отдельные  детали,  она  в
целом послужила ему более чем канвой и для двух частей "Генриха IV" и для "Генриха V", причем героические образы были значительно снижены почти до пародии, особенно образ Олдкасла.
     Инсценировка предшественника была скупой  на  непроверенные факты  и  схематичной  по построению, идны следы работы с хроникой. Явно, что Шекспир вольно дополнил многое  по  Холиншеду.  Но  с  обоими
источниками  Шекспир  обращался   уж слишком вольно,   подчиняя   отдельные   факты   и характеристики своей концепции пьесы.   Для этого он не постеснялся  существенно отступить  от хронологии. Возраст Генриха IV Шекспир значительно увеличил, представив  его стариком - человеком на склоне лет, приближающимся к могиле, тогда как на самом деле  в год битвы при Шрусбери королю было всего тридцать шесть лет. Хотспер  был  даже старше короля, а Шекспир сделал его  намного  моложе,  сравняв  по  годам  с
принцем Генрихом, это он сделал для того,  чтобы разница в  характере  и  поведении  их  от  этого  стала особенно выразительной.  А  во  второй  части  "Генриха  IV",  где  уже  нет Хотспера, Шекспир для сохранения контраста ввел фигуру другого сына  короля, Джона Ланкастерского, которого ни Холиншед, ни другие историки вообще не  упоминают в связи с данными  событиями.  Шекспиру  он  понадобился,  чтобы  опять-таки оттенить беспутство принца Генриха  по  сравнению  с  чопорным  и  надменным младшим королевским сыном. В летописях в связи с данными событиями женщины не упоминаются. Шекспир создал образы леди Мортимер и леди Перси.  Наконец,  из слегка  намеченных  эпизодов  с   собутыльниками   принца   Шекспир   создал фальстафовские сцены, теперь принадлежащие к лучшим образцам его юмора, но к истории это не имеет никакого отношения.
     Примечательно, что первая часть "Генриха IV" была напечатана в 1598 году вообще без имени автора, но переиздана в  1599  году  уже с  указанием  на  авторство  Шекспира,  возможно, на это повлияла не только смерть Маргариты Наваррской, которая наверняка знала всю подноготную этих пьес, так и полная смена нравов при французском дворе того времени в конце 16 века. Печаталась эта пьеса дополнительно в 1604, 1608, 1613 годах и еще три раза уже после смерти Шекспира, попав также в фолио 1623 года.  Вторая  часть  вышла  в  1600  году  и  была повторена в фолио. В 1844 году был найден "манускрипт Деринга" -  рукописный вариант, сделанный в начале XVII века, по-видимому, для какого-то  домашнего спектакля. Эта рукопись, следовавшая печатным текстам, интересна как  первая дошедшая до нас попытка монтажа двух частей хроники.
   Основой современного текста первой части является кварто 1598 года, как
самое полное. Для второй части более  надежным  оказался  текст  фолио  1623
года. Он на 150 строк полнее кварто 1600 года. В недавнее время Л. Л. Шюкинг
(1930) и А. Харт (1934) доказали,  что  сокращения  в  кварто  в
основном были  сделаны  по  цензурным  соображениям,  так  как  в  некоторых
репликах могли быть усмотрены намеки на королеву Елизавету, так же  как  это
было со сценой низложения Ричарда II.   Две  пьесы  о  царствовании  Генриха  IV  составляют  срединную   часть тетралогии, началом которой фактически является "Ричард II", а  концом  -  "Генрих  V". Хотя все они связаны последовательностью исторических  событий  и  общностью
некоторых персонажей, пьесы о царствовании Генриха  IV  выделяются,  образуя
самостоятельное художественное целое, отличаясь по содержанию, духу  и  тону
от хроник, обрамляющих тетралогию.
   В "Ричарде II" преобладает трагическая тональность,  в  "Генрихе  V"  -
тональность  эпико-героическая.  И  здесь  и  там  с   предельной   ясностью проводится  определенный  политический  тезис:  и не только в  "Ричарде  II"  -  критика "божественного права" королей, в  "Генрихе  V"  - подчёркнут воинственный  патриотизм.
   Определить "идею" "Генриха IV" в такой же тезисной форме едва  ли  возможно.
Эта пьеса вообще меньше всего поддается  определениям  в  духе  традиционных
рубрик - она только по своему объему превосходит любую  из  пьес "корпуса
Шекспира". Если каждая из частей "Генриха VI" представляет собой  законченное
драматическое произведение, то этого нельзя сказать о двух  частях  "Генриха
IV". Верно, что каждая из них требует отдельного спектакля, но тем не  менее
идейно  и  художественно  они  образуют  единое  целое. Единство обеих частей прежде всего  определяется  тем,  что  их  содержанием
является судьба трех лиц - короля Генриха IV, принца Генриха и Олдкасла (у Шекспира это пародийный образ Фальстафа).  В полном объеме облик каждого  из  них  раскрывается  лишь  в  ходе  действия, охватывающего обе хроники.
     Против этого можно возразить, сказав, что каждая  из  пьес  имеет  свою
фабулу. Но фабула первой части  не  является  вполне  законченной.  Развязка
первой части не содержит драматургического решения  всех  узлов,  завязанных
началом пьесы.  Здесь  решается  лишь  та  часть  драматического  конфликта,
которая строится на противопоставлении принца Генриха и Хотспера, а это хотя
и существенно в общем  плане  пьесы,  но  все  же  не  больше,  чем  эпизод.
Драматургическая конструкция "Генриха IV" вообще  характеризуется  эпическим
нанизыванием эпизодов. Американский  шекспировед  Феликс  Шеллинг  правильно
определил  "Генриха  IV"  как  хронику  эпического  типа,   в   отличие   от
хроник-трагедий "Ричард III"  и  "Ричард  II".   В "Генрихе IV"  при  полном  отсутствии  единства  действия  есть  изумительно осуществленное  "единство  интереса".  Он   сосредоточивается   на   судьбах отдельных  людей  и  на  судьбах  целой  страны,   картина   жизни   которой раскрывается с такой полнотой, что перед нами возникает зрелище истории, как она реально творится.
     "Генрих IV" - грандиозная историческая драма, содержание которой  столь
обширно, что оно не уместилось в рамки одного спектакля, в результате получилось 10 актов. Художественная задача, была тем труднее, что в сюжете  не
было такого стержня, как, например, в "Ричарде III".  В  других  хрониках
Шекспира драматизм определялся в первую очередь  тем,  ч_т_о  происходит.  В
"Генрихе IV" автор покоряет именно изображением того, к_а_к творится история.
     Поэтому-то каждая часть "Генриха IV"  интересна  сама  по  себе.  Но  и
отдельные  эпизоды  внутри  каждой  из  частей  тоже  обладают   качествами,
придающими им самостоятельный интерес. Более того, некоторые из них обладают
своей внутренней законченностью. Все сцены, связанные с  ограблением  купцов
на большой дороге, нападением принца и Пойнса  на  грабителей,  и,  наконец,
рассказ  Фальстафа  об  этом  происшествии  составляют  законченную  комедию
фарсового типа, точно так  же  как  эпизоды  Хотспера  составляют  трагедию,
вкрапленную в общую композицию "Генриха IV". Это не просто линии действия, а
драматически завершенные, сюжеты. Они есть и во  второй  части.  Олдкасл  и
миссис Куикли, король и принц Генрих - в одном случае фарс, в другом - драма
взаимоотношений  отца  и  сына   -   образуют   такого   рода   законченные,
самостоятельные драматические сюжеты,
     Самое поразительное в драматургической композиции "Генриха  IV"  -  это то сложное единство, которое создается  сплавом  всех  разнообразных
элементов, входящих в драму. Из малозначительных баронских восстаний XV века
автор-очевидец (предположительно имею в виду Франсуа Вийона) извлек материал для создания исторической драмы большого социального смысла. Может быть, именно то обстоятельство,  что,  взятые  сами  по  себе, данные события не отличались  большой  красочностью,  и  позволило  автору сосредоточить внимание на характерах, показать их в живой связи с историей.
     Можно  видеть  по  предшествующим  хроникам Шекспира,  что  главное  внимание в них было  обращено  на  формирование  централизованного  национально-буржуазного государства. Подобно другим пьесам этого жанра,  как  в  первой,  так  и  во второй части "Генриха IV" драматический конфликт имеет в основе борьбу между королевской властью и феодалами. Но нигде раньше у Шекспира не  достигалось  такой широты изображения исторического процесса и такой глубины  в  раскрытии  его движущих пружин, как в "Генрихе IV".
     Конфликт между Генрихом IV и его феодалами раскрывается в  такой  живой
конкретности, что  это  типичное  противоречие  эпохи  обретает  неповторимо
индивидуальный облик. Участники конфликта  предстают  перед  нами  каждый  с
своеобразными чертами, и именно эта  индивидуализация  их  таит  глубочайший
смысл, создавая в  конечном  счете  ощущение  поражающей  жизненной  полноты
действия. Максимальная степень  реализма  достигается  благодаря  тому,  что
Шекспир не создает прямого соответствия между моральным обликом персонажа  и
той государственной, политической идеей, носителем которой он является.
     В этом смысле, с точки зрения композиционной, ясно выявляется, что цель
драмы - утвердить принцип централизованной монархии. Но  король  Генрих  IV,
являющийся  живым  носителем  этого  государственного  принципа,  далеко  не
идеальный монарх. Более того, он несет в себе противоречие  этому  принципу,
ибо  сам  достиг  власти  посредством  свержения  законного   монарха.   Это
противоречие между личностью короля  и  принципом,  который  он  отстаивает,
делает для нас живой и исторически правдивой картину процесса. Таким образом в текстах Шекспира очевидна незапланированная двойственность и противоречивость   абсолютистской    государственности, утверждающей, с одной стороны, законность, а  с  другой  -  подчиняющей  эту законность  индивидуальной  воле  и,  в  конечном  счете,  произволу  одного человека.
     Сам  король  ощущает  противоречивость  своего  положения.   Его   душу
постоянно терзает сознание вины в убийстве Ричарда II. Он полон недоверия  к
окружающим феодалам, особенно к тем,  кому  обязан  был  своим  возвышением.
Неумолимая логика властолюбия побуждает его в первую очередь укротить именно
своих наиболее  энергичных  пособников,  ибо  они  представляют  для  короля
главную опасность. Опасны в глазах правителя те, кто, не разделяя священного
трепета  толпы  перед  властью,  знают,  что  приобретение  ее  -  дело  рук
человеческих. А Нортемберленд, Перси и другие знают "технику"  этого  дела,
ибо сами приводили в действие колеса механизма,  вознесшего  Генриха  IV  на
трон. Именно поэтому они, в свою очередь, полны  притязаний  и  непокорства,
так как им кажется, что, посадив Генриха на трон,  они  связали  его  вечным
обязательством благодарности. Но логика классовой политики такова, что как
раз обязанность быть благодарным в первую очередь и побуждает Генриха  IV  к
неблагодарности.
     Слишком поздно понимают бывшие соратники Генриха IV по бунту,  что  они
ошиблись в своём выборе ставленника. В их руках, правда, остается прежнее оружие - бунт против  короля, которого они сами поставили у власти. Но самый их мятеж обнаруживает главную внутреннюю, исторически  предопределенную  слабость  их позиции.  Нортемберленд,  Вустер,  Хотспер,  восставая  против  Генриха  IV,
лихорадочно ищут союзников даже среди прежних врагов. Авторр  с  гениальной
прозорливостью раскрывает беспринципность политических оппозиций, имеющих  в
основе корыстные, властолюбивые  стремления  меньшинства.  И  вот  в  лагере
противников короля оказываются законный претендент  на  власть  -  Мортимер,
наследник Ричарда II, шотландец Дуглас, воевавший  с  Англией,  предводитель
мятежного Уэльса Глендаур, с которым только что воевали английские  феодалы.
Самое разительное то, что Хотспер, недавний  победитель  шотландца  Дугласа,
теперь вынужден объединиться с ним.
     Семейство Перси, являющееся душой мятежа,  вступает  в  союз  со  всеми
внутренними и внешними врагами английской монархии. Логика борьбы делает  их
врагами своей же нации, тогда как Генрих IV при всей  его  личной  моральной
небезупречности    оказывается    защитником     национальных     интересов.
Морально-политически он более прав, чем его противники, каковы  бы  ни  были
его личные недостатки и пороки.
     Лагерь мятежников как  в  первой,  так  и  во  второй  части  изображен
автором хроник  с  поразятельным  многообразием.  Все  они  -  носители  принципа феодального сепаратизма. Каждый из них движим эгоистическими  соображениями, но сколь различны они между  собой!  Вот  Нортемберленд,  старый  прожженный политик, хладнокровный  в  своих  расчетах,  а  рядом  -  его  брат  Вустер, беспокойный, подозрительный и беспощадный интриган. За  ними  наследственный опыт бесчисленных феодальных склок, мятежей,  придворных  интриг.  Они,  так сказать, носители "цивилизованного"  интриганства.  С  ними  заодно  феодалы иной, исторически более низкой и примитивной ступени -  шотландец  Дуглас  и уэльский бунтарь Глендаур. В Дугласе мы видим сочетание храбрости,  горца  с хитростью политика,  привыкшего  к  сложным  отношениям  вечно  враждовавших кланов. Поэтому он выбирает, когда пускать в ход воинственный задор и  когда - выждать.  Наконец,  Глендаур  -  феодал  самого  примитивного  варварского
склада. Воинственный и хвастливый, он то ли в самом деле верит в колдовство,
то ли устрашает врагов и друзей своим  знанием  магии  и  умением  заставить
служить  себе  таинственные  силы  стихий  природы,  во  всяком  случае,  он
одновременно храбрец и шарлатан.
     Удивительное историческое чутье побудило автора очень ярко изобразить
то, что противниками короля  и  самого  принципа  абсолютной  монархии  были
носители давно уже х понятий и представлений. Личное  честолюбие,  надменность,
хвастовство, коварство - все это как нельзя точнее характеризует  феодальных
мятежников. Но есть среди них один, выделяющийся своими качествами,  хотя  и
близкий им по многим чертам, - это Хотспер. Вийон в своих балладах ярко и красочно показывал падение нравов в среде аристократии 15 века, что и явилось причиной поражения в столетней войне в первый её период.
     Он - само воплощение феодальной воинственности. Честь - его  кумир.  Но
понимает он ее как типичный феодал. Она в том  для  него,  чтобы  утверждать
свое превосходство силой. Хотспер - своеобразный  поэт  кулачного  права,  в
этом отношении бесстрашный и по-своему  безупречный.  У  него  нет  холодной
расчетливости его отца, Нортемберленда, нет ни придворного интриганства,  ни
варварского коварства. Он прям, горяч и откровенен. Хотя и он  сражается  за
весьма реальные интересы и феодальные права, в известном  смысле  его  можно
назвать самым бескорыстным  и  убежденным  борцом  за  принципы  феодального
рыцарства. Он последний представитель рыцарственного героизма  среди  других
феодалов, которые уже борются не только мечом,  но  и  оружием  политической
хитрости. Их политиканству он  противопоставляет  рыцарскую  мужественность,
бесстрашие, готовность сражаться в самых неблагоприятных  условиях.  И  есть
нечто обаятельное в  его  горячем  безрассудстве,  когда,  покинутый  своими
союзниками, он вступает в неравный бой, в котором и гибнет смертью героя.  И
тогда  его  победитель,  принц  Генрих,  тот  самый,   который   справедливо
пародировал феодальную воинственность Хотспера (часть первая, II, 2),  столь
же искренне восхищается чистой  мужественностью,  бессмысленно  растраченной
воинственным Перси (V, 4)
     Итак, два лагеря противостоят друг другу на авансцене  истории:  лагерь
короля и лагерь мятежных баронов. Как богато и многообразно показан конфликт
между ними через раскрытие живых образов  людей,  составляющих  обе  партии!
Общий антагонизм между ними дополняется бесчисленными мелкими  антагонизмами
внутри каждого лагеря. Мы уже очертили разнообразие облика  и  нравственного
склада мятежников. В королевском лагере главный антагонизм - между  Генрихом
IV и его сыном, принцем Генрихом. В том, что принц чуждается двора, якшается
со всяким сбродом, Генрих IV видит не  только  своего  рода  кару  свыше  за
свершенное им злодеяние, но и постоянный живой упрек себе. В отчуждении сына
ему чудится осуждение принцем своего отца. Так воспринимает свои отношения с
сыном король.
     Для принца во всем этом иной смысл. Он живет в атмосфере, где  интересы
власти непрестанно душат человечность. Власть  требует  от  своих  носителей
непреклонности, жестокости. Давая человеку в руки огромное могущество, она в
то же время лишает его элементарных  человеческих  удовольствий  -  веселья,
дружбы, возможности по желанию распоряжаться собой.  Принц  видит,  что  его
отец, в сущности, не принадлежит себе. А молодому Генриху хочется быть самим
собой, не втискивать свое тело и душу  в  корсет  придворных  условностей  и
обязанностей, связанных с королевским званием. По контрасту он выбирает себе
общество людей, совершенно отвергнувших какие бы  то  ни  было  нравственные
принципы и обязательства в жизни. С ними ему по крайней мере легко и весело,
здесь, в таверне, он чувствует себя непринужденно, имея возможность в  любой
миг сказать и грубую правду в лицо своим собутыльникам.
     Если он бежал от двора и нашел прибежище  в  таверне,  то  это  еще  не
значит, что он признал своим этот низменный мир. С самого начала  мы  слышим
речь  принца  (1,  2),  ясно  свидетельствующую  о  том,  что  душой  он  не
принадлежит и этому миру. Принц ищет такой принцип  нравственности,  который
позволил бы сочетать полную духовную и практическую свободу  с  требованиями
человечности. Он жаждет естественности. Поэтому  начинает  он  с  того,  что
опускается в среду, где царят простые,  первобытные,  физические  инстинкты.
Это  лучше,  чем  подчинение  искусственному  ритуалу  власти,   стесняющему
человечность, и  лучше  подчинения  ложному  принципу  чести,  заставляющему
Хотспера утверждать свое достоинство бесконечными убийствами.  Но  ошибаются
Олдкасл, думая, будто принц безраздельно с  ними. У Шекспира они для него - только проявления природы в ее низшем естестве, и ему доставляет удовольствие потешаться над ними, особенно над  Фальстафом, которого он одновременно любит и  презирает.  Любит  за  жизнерадостность  и непосредственность, за веселый нрав и  шутливость,  презирает  за  то,  что, свободный от морали, Шекспировский Фальстаф - раб своей плоти. Но, повторяю, Олдкасл не был таким, о чём возмущенные родственник-потомки Олдкалса писали королевскому цензору и королевской семье ещё при жизни Шекспира.
     Яснее всего нравственная проблема, над решением которой  бьется  принц,
раскрывается в троекратно повторенном мотиве отношения к чести. Для Хотспера
честь  -  фетиш,   принцип,   которому   он   слепо   подчиняет   всю   свою
жизнедеятельность Для  Шекспировского Фальстафа  понятие чести - пустой  звук).  Ригористическое  следование  принципу  чести приобретает  у  Хотспера  несколько  аскетический  оттенок.   У   Фальстафа, наоборот, отрицание чести доходит, до потворства  самым  низменным  животным инстинктам.
     Принц Генрих хочет сохранить верность  "природе",  но  в  нем  живет  и
сознание своего личного и общественного  долга:  личного  -  перед  отцом  и
общественного - перед государством. Когда  наступает  критический  момент  -
отцу грозит потерять корону, может быть, даже жизнь, а государству  угрожает
анархия, - принц  бросает  забавы,  проникается  сознанием  своего  долга  и
борется за честь семьи, государства, но не за личную честь. Одержав победу над самым страшным  и  сильным  противником Хотспером, он даже не протестует,  когда  Фальстаф  пытается  приписать  эту заслугу себе. Принцу Генриху не важно, узнают ли другие о его  подвиге,  для него существеннее сознание выполненного долга.
     Но все это - поиски принцем  своего  морального  кодекса  как  частного
лица. В первой части хроники мы видим его на той  стадии  личного  развития,
когда он решает вопрос о своих жизненных нормах как индивид, один из  многих
в обществе и государстве. Принц Генрих отстаивает свое право жить  так,  как
он хочет. В этом отношении  он  типичный  человек  начинающего  утверждаться
буржуазного миропорядка. Здесь принц выступает как носитель  партикуляризма,
сочетающего  свободный  выбор  образа  жизни   с   признанием   элементарных
обязанностей по отношению к государству, в котором он живет и которое должно
обеспечить ему право на эту свободу.
     Во  второй  части  хроники  положение  принца  становится  иным.  Здесь
всячески подчеркивается близкая перспектива  возведения  его  в  королевский
сан. Принц Генрих и сам все более осознает, что он не простое частное  лицо,
а наследник престола. В нем живет внутреннее сопротивление этому.  Нагляднее
всего это проявляется в оскорблении верховного судьи.
     Если в первой части узловой нравственной проблемой была  честь,  то  во
второй -  закон.  Отношение  индивида  к  закону  раскрывается  через  образ
Фальстафа прежде всего. Фальстаф презирает закон. Он любыми средствами будет
пытаться  обойти  его,  как  он  это  делает,   когда   его   привлекают   к
ответственности за неуплату долгов. Но, с другой стороны, Фальстаф не  прочь
и воспользоваться законом, если откроется такая возможность.  Одним  словом,
он смотрит на закон с точки  зрения  личной  выгоды.  Он  возлагает  большие
надежды на то, что сможет хорошо погреть  руки,  когда  его  приятель  принц
Генрих станет королем. Известие о возведении  принца  на  престол  разжигает
самые безудержные мечты толстого рыцаря, когда, держа в руках бразды закона,
он сможет творить любые беззакония. На предупреждения принца по этому поводу
Фальстаф не обращает внимания, а между тем  Генрих  с  самого  начали  очень
иронически отвечал на рассуждения Фальстафа о том, что они  смогут  сделать,
когда Гарри станет королем.
     Впрочем, и сам принц до поры  до  времени  относится  к  закону  и  его
представителям враждебно. Однако, в отличие от Фальстафа, принц  никогда  не
смотрел на законность с точки зрения своей выгоды. Он соотносил ее только со
своим стремлением к личной свободе. Именно утверждая свою независимость,  он
и дал затрещину верховному судье, за что тот посадил его в тюрьму.
     И вот умирает Генрих IV.  Глядя  на  его  корону,  принц  размышляет  о
"золотом бремени", каким она является для ее обладателя. Но он готов принять
его на себя, и теперь принц Генрих отлично сознает, что,  став  королем,  он
должен отречься от прежней свободы. Отныне у него будут только  обязанности.
Напрасно опасается умирающий Генрих VI, будто воцарение его сына приведет  к
разгулу беззакония. Принц будет еще вернее следовать закону, чем его отец.
     Два эпизода завершают формирование личности Генриха V. Первый - встреча
с верховным судьей. Теперь он может отплатить ему за то, что тот посадил его
в тюрьму. Но принц признает правоту судьи. Тот действовал по закону,  и  его
не остановило даже то, что нарушителем закона был сам  наследный  принц.  То
обстоятельство, что законность  в  государстве  он  ставит  выше  личностей,
распространяя ее даже на особу короля и его  наследника,  делает  верховного
судью  идеальным  представителем  законности.  Новый  король   с   уважением
склоняется перед ним, прощая ему личную обиду.
     Второе испытание принца, ставшего  королем,  -  встреча  с  Фальстафом.
Толстый рыцарь спешит на коронацию, как если бы короновали  его  самого.  Во
всяком случае, он убежден, что теперь  начнется  его  царство.  А  Генрих  V
делает вид, что даже не узнал его. Для него теперь Фальстаф - это дурной сон
его молодости. Старика он призывает остепениться и поручает  надзор  за  ним
верховному судье. Закон победил беззаконие, но,  хотя  нравственный  принцип
торжествует, мы ощущаем некое неразрешимое противоречие в чувствах. Конечно,
с точки  зрения  высокой  нравственности  поведение  новоиспеченного  короля
правильно. Но вместе  с  тем  мы  видим,  что  милый,  обаятельный  в  своей
безыскусственности принц преобразился, очерствел. Он  утрачивает  что-то  от
своей  человечности.  И,  хотя  автор  с  логической   последовательностью
обрисовал нам путь принца Генриха, хотя с точки зрения  морали  такой  конец
является обоснованным, на самом деле проблема не получила и не могла получить действительного решения.
     Со  свойственной   ему   способностью   резко   обнажать   противоречия
действительности автор остро поставил проблему "естественной" человечности
и ее отношения к существующий государственности. Примирить их  было  нельзя,
ибо природа того государства, которое автору хотелось увидеть  как  идеал,
была такова, что она неизбежно вступала в противоречие  с  человечностью.  В
пределах личной жизни автору  еще  видится  возможность  некоего  среднего
пути, компромисса. В государстве этот компромисс оказывается невозможным.  В
"Генрихе V" автор вернется к этой теме и даст ей то же  самое  решение.  И
неизбежность этого была не только в природе тогдашнего государства, но  и  в
социальной природе человеческой личности, как  она  формировалась  вместе  с бурным  ростом буржуазных общественных отношений. Всякого рода индивидуализм  -  все равно, будь то хищнический,  эгоистический,  принципиальный  или  бездумный, жестокий или идеальный - оказывался в неразрешимом противоречии с  принципом идеальной государственности, иллюзию которой питали гуманисты.
     Рассматривая  обе  хроники  "Генрих IV" под этим углом зрения, можно
сказать,  что  автор  нарисовал  не  только картину конфликтов феодального
общества.  В  том  своеобразном  сочетании  прошлого  с современным  феодальное своеволие баронов ничем, в сущности, не отличается от буржуазного индивидуализма. В этом смысле "Генрих IV"  не только историческая драма, но и произведение глубоко современное для людей  той эпохи, что провидчески отразило  коренные  противоречия  эпохи Возрождения.
     В  "Генрихе  IV"  автор, однако, старается удержаться на позициях
гуманистического  оптимизма. Вот почему для него все конфликты, изображенные
в  пьесе, являются все же отходящей в прошлое историей, что было характерно для 15, но не конца 16 века. Процесс ее развития дает основания для веры в торжество лучших начал. Но реализм  Шекспира  подтачивает этот оптимистический
вывод, утвержденный в финале пьесы, однако этот реализм художественно опровергается обеднением личности того, кто искал этот идеал, - принца Генриха.
     Широкое   полотно   исторической   жизни,   созданное в этих хрониках,   не
представляет собой, таким образом, просто хроники событий и яркой  обрисовки
индивидуальных судеб. Все пьесы этого позднего цикла проникнуты глубокой идейностью. Нити ее тянутся, сплетаясь и перекрещиваясь, через все многообразное действие пьесы.
    
     Автор соединил  в  одном  потоке  и  трагедию  гибнущего  феодального
рыцарства, и драму неправедной власти,  и  духовные  искания  героя  (им  мы
считаем принца Генриха), и неподражаемую  комедию  нравов  лондонского  дна,
историю и быт того времени.
     Большие исторические события  уже  самим  своим  драматизмом  всегда  в
чем-то театральны. Эта театральность истории была почувствована уже  молодым
Шекспиром, когда он еще  только  начинал  свой  драматургический  путь.  Чем
глубже проникала мысль великого художника в существо исторического процесса,
тем яснее становилось  для  него,  что  за  величественным  фасадом  истории
кроется многое, чего  нельзя  упускать  из  виду.  Театральная эффектность,  на  которую  явно  рассчитывают  такие  люди,  как Хотспер, снимается иронией  других,  а  сам  исторический  процесс  в  целом предстает в своей реалистической наготе благодаря обнаружению не  идеальных,
а действительных и вполне практических стремлений борющихся  друг  с  другом
людей.
     В  "Генрихе  IV"  критика  давно  увидела  смелейший  пример  сочетания
возвышенного и комического.  Надо  ещё раз отметить:  то,  что  формально
следует  считать  возвышенным  (рыцарские  и  придворные  сцены),  Шекспиром было снижено до уровня грубости и неправды, но комические сцены, изображающие "низменную среду",  грубый  фарс  -  "фальстафиаду", показывают противоречия  старого  и  нового  в  своей  эпохе,  пока  еще   в   том   же оптимистическом духе, которым проникнута и "серьезная" часть хроники.

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ пьесы "ГЕНРИХ IV"

Действующие лица. Шеллоу, Сайленс, деревенские судьи. - В  Англии  того
времени такие судьи, избиравшиеся из числа местных помещиков, были  довольно
значительными  административными  лицами,  в  обязанности  которых   входило
наблюдение  за  общественным  спокойствием  и  за  исполнением   королевских
приказов.

Уоркуорт -  город  и  замок  того  же  имени,  находящиеся  в  графстве
Нортемберленд.

Молва - образ из  моралите  (в  средневековом  аллегорическом  театре),
нередко выводившийся на сцену во времена Шекспира.

...и шпора Перси юного остыла. - Намек  на  прозвище  Перси  -  Хотспер
(Горячая Шпора).

И этот пастырь узами  двойными  теперь  связал  приверженцев  своих.  -
Мортон говорит о двойной власти архиепископа Йоркского: духовной и светской.

Он  кровью  Ричарда  кропит  повстанцев,  соскобленною  с   помфретских
камней... - Помфрет - замок, где был заточен и убит Ричард II.

Ax ты, поганый корешок мандрагоры! - Существовало  мнение,  что  корень
мандрагоры (растение, встречающееся в Греции и на Гималайских  горах)  имеет
сходство с фигурой человека.

...человечек ростом с агат на перстне. -  На  агатах,  вставлявшихся  а
перстни, нередко вырезывались человеческие фигурки.

Ахитофель - имя одного из бесов.

...у него на лбу - рог изобилия. - Рогом изобилия Фальстаф  называет  в
шутку "рога" обманутого мужа.

Смитфилд -  центральный  скотный  двор  в  Лондоне;  недобросовестность
смитфилдских барышников вошла в пословицу. Фальстаф намекает  на  пословицу:
"Не выбирай жену в Уэстминстере, слугу в соборе святого  Павла  и  лошадь  в
Смитфилде, не то получишь шлюху, мошенника и клячу".

Гален - знаменитый греческий врач II в. н.  э.,  труды  которого  очень
ценились в эпоху Возрождения.

...дурной ангел легковесен... - Игра слов: "злой ангел",  по  суеверным
христианским представлениям, всегда следящий за человеком и толкающий его на
все дурное, и "дурной ангел" - монета дурной чеканки, то есть неполновесная.

...пусть мне никогда больше не плеваться белой слюной! - Считалось, что
у пьяниц слюна отличается особенной белизной.

Грот - старинная монета стоимостью в четыре пенса.

Немецкая охота - так называлась охота на кабанов.

...все твои  голландские  запасы  -  запасы  голландского  полотна,  из
которого изготовлялось белье.

Он...  окликнул  меня,  милорд,  через  красную  оконную   решетку.   -
Отличительным признаком таверн были красные решетки на окнах.

...поэтому  я  и  называю  его  сном  Алфеи.  -  Алфея  (миф.)  -  жена
этолийского царя Энея.  Здесь  смешаны  два  античных  предания:  об  Алфее,
которая, разгневавшись на своего сына Мелеагра, бросила в огонь головню,  от
сохранения которой зависела его жизнь, и о троянской царице Гекубе,  которой
перед  рождением  Париса  (погубившего  Трою)  приснилось,  что  она  родила
пылающую головню.

Иафет. - Согласно библии, у Ноя, спасшегося от потопа вместе с  семьей,
было  три  сына  -  Сим,  Хам  и  Иафет,  которые   стали   родоначальниками
человечества.

С  эфесцами,  милорд,  людьми  старого  закала.  -   Поскольку   жители
древнегреческого города Эфеса слыли любителями всякой роскоши и  увеселений,
во времена Шекспира эфесцами в шутку называли гуляк.

Ирина  -  героиня  утраченной  трагедии  современника   Шекспира   Пиля
"Турецкий Магомет и прекрасная гречанка Ирина".

Вот шутка, нечего сказать! и т. д. -  пародийно  измененная  цитата  из
трагедии современника Шекспира Марло "Подвиги великого Тамерлана".

...дерзают с каннибалами равняться... -  С  канннибалами  -  вместо  "с
ганнибалами".

...и царь их Цербер... - Цербер был не царем, а псом, охранявшим вход в
подземное царство Плутона.

Ешь и толстей, моя Калиполида - пародийно измененная цитата  из  другой
трагедии Пиля - "Битва при Алькасаре".

Иль мы не любовались с тобою вместе Большой Медведицей? -  то  есть  не
проводили ночи вместе в кутежах.

Знаем мы этих галлоуэйских кляч. - Галлоуэй  -  область  на  юго-западе
Шотландии, где разводятся пони.

Атропос - имя одной из трех Парок.

...в десять раз лучше всех девяти героев. - На  маскарадах  и  в  живых
картинах того времени нередко изображалась  "процессия  девяти  героев"  или
"девяти мужей славы", состоявшая из  следующих  фигур:  три  иудея  -  Иисус
Навин, Давид) Иуда Маккавей; три язычника - Александр  Македонский,  Гектор,
Юлий Цезарь:  три  христианина  -  король  Артур,  Карл  Великий  и  Готфрид
Бульонский.

Мертвая  голова  -  одна   из   вздорных   выдумок   тогдашней   магии:
искусственная человеческая голова, которая должна была верно отвечать на все
вопросы и предсказывать будущее.

...ест морских угрей с укропом. - Морские  угри  с  укропом  -  любимая
закуска тогдашних пьяниц.

Сатурн  нынче  в  соединении  с  Венерой.  Что  говорит  на  этот  счет
календарь? - Помимо мифологического  смысла  (встреча  старика  Фальстафа  с
жрицей любви Долль) это выражение содержит астрологический смысл:  схождение
в небе двух светил (в данном случае - планет Сатурна и Венеры), как  могущее
оказать определенное влияние на судьбы человеческие, отмечалось в  тогдашних
календарях.

Посмотрите, как этот огненный  Тригон...  шепчется  со  старой  счетной
книгой своего хозяина... - Тригон  (буквально  -  треугольник)  -  старинное
название одной из частей Зодиака. Огненным Тригоном здесь назван Бардольф за
багровый цвет его лица. Счетная книга Фальстафа - миссис Куикли, которая все
время записывает его долги.

Джон Дойт, Джордж Барнс, Франсис Пикбон, Уилл Скуил - все эти имена,  а
также упоминаемые дальше Стокфиш, Шуркард, Дебл и Найтуэрк - смысловые: Дойт
значит - грошик, Пикбон -  блюдолиз,  Скуил  -  пискун,  Стокфиш  -  вяленая
треска; Шуркард - играющий  в  карты  наверняка  (то  есть  шулер),  Дебл  -
двуличный, Найтуэрк - ночная работа.

Томас Маубрей - покойный отец выведенного в этой пьесе лорда Маубрея.

Псалмопевец - царь Давид, о котором рассказывается  в  библии,  что  он
слагал и пел псалмы.

Джон Гант - герцог Ланкастерский, покойный отец  Болингброка,  ставшего
королем Генрихом IV.

У нас уже немало теней в списках -  то  есть  "мертвых  душ"  (фиктивно
числящихся).

Целая армия - паразиты, кишащие в лохмотьях.

Я вызвал на два человека больше, чем вам требовалось...  -  Небрежность
Шекспира или ошибка в счете со стороны Шеллоу. На самом  деле  только  одним
больше, так как на сцепу перед этим было выведено пять рекрутов, а не шесть.

Добрейший господин капрал-капита н... - Плесень от  волнения  смешивает
два разных чина.

Артуровы игры (названные так  по  имени  легендарного  короля  Британии
Артура, при дворе которого жили будто бы особенно доблестные  и  искусные  в
военном деле рыцари) - состязания  в  стрельбе  из  лука,  устраивавшиеся  в
Майленд-Грине (поляна близ Лондона), причем  их  участники  принимали  имена
персонажей "артуровских" романов.

Сэр Дагонет - имя шута легендарного короля Артура.

...хвастал передо мной... своими подвигами на Торнбульской улице. -  На
Торнбульской улице в Лондоне находилось множество притонов.

...женщины  звали  его  мандрагорой.  -  Плоды   мандрагоры   считались
возбуждающим средством.

Тильт-Ярд - поле для турниров в Уэстминстере.

...сказал Джону Ганту, что он отколотил свое  собственной  прозвище.  -
Имя Гант  (герцогский  титул,  происходящий  от  названия  города  Гента  во
Фландрии) созвучно английскому слову "gaunt" - тощий, исхудалый.

...и будь я не я, если не сделаю себе из него два философских камня.  -
Алхимики пытались изготовить два состава, которые они называли двумя  видами
"философского камня": один из них должен был обладать способностью  обращать
все металлы в золото, другой - исцелять от всех болезней.

...из-за расправы, постигшей моего родного брата. -  Брат  архиепископа
Йоркского, лорд Скруп, граф Уилтшир, был  казнен  Генрихом  IV  (см.  первую
часть этой трагедии, акт I, сцена 3).

Граф Херифорд - титул Болингброка, будущего короля Генриха IV.

"Пришел, увидел, победил" - слова Юлия Цезаря,

Двери сна - глаза.

Надевает корону. - Согласно старинному английскому обычаю, когда король
был при смерти, рядом с ним клали его корону, которую  после  смерти  короля
тут же надевал на себя его наследник.

...другое, низшей пробы, драгоценной, затем что исцеляет от недугов.  -
В состав некоторых лекарств того времени входило золото, которое было  более
низкой пробы, чем золото королевской короны.

Не Амурат - преемник Амурата... - Намек на события,  происходившие  при
турецком дворе незадолго до написания этой пьесы. В 1574 г.  султан  Амурат,
взойдя на престол, умертвил всех своих  братьев  как  возможных  соперников.
После его смерти, в 1596 году, его сын, также называвшийся Амуратом, сделал,
взойдя на престол, то же самое,

Саминго  -  искажение  имени  Сан-оминго,  то  есть  святого  Доминика,
считавшегося покровителем пьяниц.

Пуф из Барсона -  великан  из  города  Барсона  (иначе  Барстона);  его
показывали за деньги на ярмарках.

Плевать мне на весь свет... - Здесь и дальше в речах Пистоля -  пародия
на напыщенный стиль некоторых английских  трагедии  того  времени.  Фальстаф
отвечает в тон Пистолю.

Король Кофетуа - персонаж  популярной  народной  баллады,  неоднократно
упоминаемый Шекспиром.

Робин Гуд, Джон, Скарлет - персонажи старинных английских баллад.

Геликон - горная цепь в Греции, считавшаяся  обиталищем  бога  искусств
Аполлона.

Гвоздь дверной - большой гвоздь во  входной  двери,  в  который  ударяли
подвешенным около него молотком, что заменяло современный звонок.

Пусть коршуны ему терзают печень! - Намек на миф о  Прометее,  которого
Зевс (Юпитер) приковал к скале, велев коршуну каждую  ночь  выклевывать  ему
печень, за день выраставшую снова.

...тогда у тебя будет опять дюжина подушек; а сейчас их у  тебя  только
одиннадцать - Полицейский хочет сказать, что  хозяйка  дала  одну  из  своих
подушек Долль, которая привязала ее к животу, симулируя беременность.  Смысл
этой хитрости в том, что беременных женщин избавляли от суровых наказаний.

Ах ты, синяя навозная муха! - Полицейские носили синие куртки.

Неужто правда одолеет силу" - Одна из обмолвок хозяйки,  которая  хочет
сказать: "неужто сила одолеет правду?"

Алекто - имя одной из фурий; согласно преданию, голова  ее  была  увита
змеями.

Идем, лейтенант Пистоль. -  Пистоль  -  лишь  прапорщик,  но  Олдкасл,
рассчитывая на свое  влияние  при  дворе,  мысленно  производит  его  уже  в
лейтенанты.

Флит - название тюрьмы в Лондоне.

...развеселит вас, показав прекрасную Екатерину Французскую. - В  пьесе
Шекспира "Генрих V", написанной через год или два после  окончания  "Генриха
IV",  изображаются  победы  Генриха  V  во  Франции,  а  затем  его  брак  с
французской принцессой Екатериной.

...как известно Олдкасл умер смертью мученика,  но  это  совсем  другое
лицо, нежели Фальстаф в пьесах Шекспира.