Приглашение на казнь

Ты хочешь посмотреть кино, как опускается на дно
моя душа и стынет кровь? Идём, я приглашу тебя в любовь.

В историю любви, где всё на месте:
Он, Она, несчастье, желание помочь,
радость узнавания, несовпадения, утраты,
не взаимность и бесполезность бытия.
Где всё стремительно воздвигнуто
и так же в одночасье растоптано
из страха потерять себя.

И есть еще один барьер, преодолеть его не смел
никто из нас бесследно: рубеж веков и пустота,
в которой погибать страна обречена победно.
А может мир стоит у края бездны?
И двое лишь предвестники той битвы,
из которой никто собой не выйдет.

Вот место действия: страна лугов альпийских,
она погружена в небес и вод озерных синь,
в потоки ручьевые, журчащие по склонам гор,
и громы водопадов в изумруде леса;
она наполнена божественным звучанием
хоров, оркестров, соло; она влечет к себе те души,
что не способны музыкой насытиться сполна
и требуют все новых откровений Божества.

А вот и время - четыре месяца последних года,
что неопровежимо показал всю тщетность и безвыходность народа
перед всесильной жадностью бахвал всех континентов и мастей:
ни люди, ни их жизни, ни мечты не отрезвляют дурь голов ведущих -
ведомые лишь материал для их лабораторий злющих.

Героев наших столкновение случайно и почти бесцельно -
в потоке фестивального дождя он выхватил в толпе ее внимание
и душу распахнул, крича огнем и жаром о боли, об обиде, о беде,
что ненасытно убивает плоть и нервы, что заставляет выть в тоске
и выворачивает стержень надежды, веры и любви.
Он говорил о текстах, что творил,
выплескивая из себя низверженности горечь,
и лишь молитва помогала удержаться и прощение принять
как благодать Всевышнего в защиту.

Не зная, чем в ответ поток страдания прервать,
она кивала в такт его идей о фильме по роману,
о переводе Ейдерманна, об интервью с кумиром сцены
и о статье про театра плен и опер власть.
В её заснувшем мире чувств он вызвал потрясение:
чем сотням проповедь читать, прими его спасение
как собственный зарок во имя пробуждения
от мнимой гордости заслуг, налаженного быта,
чистосердечной глухоты к земле, что так забита.
Ниспослан он тебе как испытание горем,
смирись с другой ценой за человека воли.

Оставить все как есть и не принять чужое?
За вежливой улыбкой ускользнуть
от разрывающей мятежности протеста?
А руку протянуть и дать душе тепло?
Покоем, пусть на время, окутать рану и сказать,
что веришь в предназначение его и добрых дел начало?
Прими же боль, тебе доверенную честно,
найди слова поддержки и спаси во имя веры и любви.

Ночь проведя в сомнениях, она вошла в его миры истерзанного духа.
А хватит ли ей опыта и слуха понять, не осудить и исцелить
его неверие в людское сострадание?
А он, плод редкого культурного слияния, способен оценить инакомыслия шаги?
Как совместить их возраста разрыв, их вкусов непохожесть,
её отсталость от течений модных, его стремительность вовлечь в себя других?
Он, чья вера провидению так сильна, и не привыкшая к доверию она...
Как всё это переварить, друг друга не изранив?

Стихам они доверили слова, которые друг другу не решились подарить,
в стихах друг другу приговор объявлен, стихами — не улыбками — заявлен
их путь к взаимопониманию. Простить друг друга им стихи помогут.
Казнить и миловать любя, убить и воскресить себя для счастья -
вот дорога. Пройдёшь её и, может быть, поймёшь,
что все мы дети Бога.


29.12.15 - Зальцбург