Цикл Юрьевка. Стишата

Признаюсь, грешен, что  писал  стишата
и  делал  это  я  от  всех  тайком.
Втянулся, обнаглел. Хоть  был  женатым,
но  всё  же  с  дурью, видно,  с  ветерком.
Бывало  всяко. Чаще  в месте людном,
и  на  собрании, в  автобусе, метро
вдруг  становилось  на  душе  паскудно
и  приходило  искушение, как  бес  в  ребро.
Мол, можно  отключиться,  выйти  из  реалий,
потешить  душу, упражняя  ум.
Я  с  рифмою  летел  в  неведомые  дали,
куда  не  долетал  от  нашей  жизни  шум.
Хоть  не  придворный  стихоплёт, но  всё  же,
на  зеркало  не  принято  пенять,
ведь  юбилярам  отказать  не  гоже
и  приходилось  оды  сочинять.
Сходило. Слушали  и  бить  не  били.
Бывали, правда, недолёт  и  перелёт.
Когда  же  в  точку  попадал, хвалили.
Глядишь, и  рюмку  кто-нибудь  нальёт.
Происходило  это  до  неё, до  язвы.
Теперь  я  с  этим  твёрдо  завязал.
На  юбилеи  продолжаются  заказы,
Но я  на  них, как  тот  акын  и  аксакал,
что  вижу, то  пою, рифмуя,
и  помня, что  повтор  снижает  славы  шанс.
Шучу. Я  на  неё  не  претендую.
Куда  приятней, если  стих  приводит  в  транс.
Однажды, это  было  прошлым  летом,
на  даче  я  молочницу  воспел
и, словно джентльмен, не  вышедший  в  поэты,
ей  осенью  стихи вручить  посмел.
Последовал  эффект. В  чём  убедился  вскоре,
когда  был  приглашён  переступить  порог.
Видать, молочницу стихом  я  раззадорил,
к  признанью  подтолкнуть, опять  же, смог.
Она  больна  ведь сочиненьем  песен,
внося  в  них  всплеск  эмоций  от  душевных  ран.
Хоть  за  плечами  жизнь, мир  интересен. 
Но  сломанной  рукой  ни  скрипку, ни  баян
теперь  уж  не  поднять, как  тридцать  лет, бывало.
Тогда  с  детьми  делила  свой  досуг.
А  вот  теперь  душа  по  ним  затосковала
и  всё  буквально  валится  из  рук.
Спасение  одно  тогда, разрядка  в  песне.
Из  прошлой  жизни  нарождаются  слова.
А  вот  мотив  откуда? Не  понять, хоть  тресни.
Но  вот  хандра  проходит. Вновь  душа  жива.
А  ныне  за  столом  сплошные  откровенья.
Доверие  растёт. Воспоминаний  нить
сменяется  попыткой  песнопенья,
что  позволяет  обстановку  оживить.
Рассказам  нет  конца. Они  без  завершенья,
а  впереди  ещё  гостеприимный  стол,
где  кашу  с  тыквой  обещали  в  угощенье.
Я, правда, подзастыл, как  говорят, “дошёл”
и  думал, как  до  дачи  добираться
через  ночной  осенний  мокрый  лес.
Наш  разговор  был  вынужден  прерваться
не  потому, что  испарился  интерес.
Беседа  только  подошла  к  заглавной  теме:
давнишняя  мечта  на  Пахмутову  зреть.
Коль  я  смогу  помочь  в  её  проблеме,
она  готова  всё  снести, перетерпеть.
На  этом  месте  разговор  был  прерван
приходом  женщин, двух  москвичек  в  дом.
На  практике  моей  был  случай  этот  первым:
Шёл  из  гостей  с  яичками  и  тыквой, с  молоком.
А  на  попытку  заплатить  услышал.
Закон  гостеприимства  свят.
Тут  возражать  конечно  было  лишне
и  угощению, признаться, был  я рад.
Шёл, спотыкался  тёмным  лесом, рассуждая.
Быть  может, эта  плата - прозаичный  штрих,
а  может  быть, меня  на  подвиг  вдохновляют,
чтоб  встречи  с  Пахмутовой  всё  же  я  достиг?
А  может  проще, и  признание  в  натуре,
как  бартер, за  написанный  мной  стих?
Вот  рифмоплёт, зарвавшийся  ханурик,
Ишь,  возомнил, ну  до  чего  же  лих!..   
                октябрь 2000