А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела!

( главы из "Израиль - это маленькая Одесса")


1974 год.  Хотелось мне в Хайфу - получила! Иду по Бат Галиму, всхлипываю, работы нет. Конечно, сопельки просятся, их вытереть - наклоняюсь за носовым платком, а там малюпусенькая старушенция стоит и ждёт зеленого света.
С детства я любила стариков, мне казалось, oни нуждались в моей помощи, я любила переводить их через дорогу, бегать для них за хлебом или молоком в магазин, как настоящая пионерка!
 Я дожидалась старичка или старушку на перекрестке, хватала за руку и тащила по переходу, зачастую, спотыкалась и падала вместе с ними,косолапая я. Слёзы сразу высохли, сердце растаяло, моя рука потянулась к её малюсенькой лодошке. "НЕ НАДО!", - твёдо и звонко сказала русская бабушка. "Почему плачешь, девонька?"
Что я ей говорила, не помню, но она взяла меня за руку и как маленькую девочку перевела через дорогу. И вдруг мы стоим в приемной главной медсестры больницы Рамбам. Я чуть не вскрикнула, ноги мои онемели: директор медперсонала была тaкой же малюпусенькой старушенцией.

Oх, как я понимаю  Гулливерa, так, наверно, oн чувствовал себя среди лилипутов - одно неверное движение и... Но бабульки так нежно меня всунули в кресло, что мне сразу полегчало.
Я подписала какие-то бумаги после того, как мои документы были проверены. Да, я получила работу в больнице Рамбам. Еле говорю, еле пишу... но медсестёр ведь  не хватает... многие  медсёстры призваны в армию. Вот, и я сгодилась...

Работа в послеродовом отделение в больнице Рамбам напоминала одесский дворик.
Матроны разных возрастов и цвета кожи, нечесаные, в домашних халатах нараспашку, откуда выглядывали уже не беременные, но еще топырящиеся животики, прикрытые ночными рубашками, разгуливали по коридору безо всякого стыда.
 Как коренные одесситки, переваливаясь с ноги на ногу, гордо несли свои разбухшие за девять беременных месяцев тела.
Вдруг, неожиданно  для медперсонала и посетителей, могли остановиться как  вкопанные: им видите ли, надо поговорить, как говорят у нас в Одессе. И вот посреди коридора уже собирается  несколько  настоящих, по-одесски говорливых яхночек-израильтянок.
 Перебивая друг друга, жалуются они на то, что сидеть они могут только на надутых кругах (для амортизации,) делятся с подругами по счастью и несчастью, как и насколько их порезали при эпизиотомии, и как зашивали, и какой пупсик родился, и есть молоко или нет, и этих мужиков надо заставить рожать самих и т.д и тп.
 Я старалась лавировать в этом до смеха напоминающем мне одесские дворики послеродовом бедламе, не споткнуться и не упасть.

Я старалась уделять больше внимание тем роженицам, у которых мужья погибли в войну Судного дня 1973 года. Молоденькие вдовы, кормящие грудью своих новорожденных сирот, нуждались в моей поддержке, нет не физической, а моральной. Постоять возле них, обнять без лишних слов, промокнуть слёзы, ведь их руки заняты.
 Когда кормишь грудью, нужно держать  младенца обеми руками. Я почему-то стану плаксивой и буду задумчиво смотреть в окно на выписавшихся вдов и новорождённых сирот и жалеть себя. Профессор Брандес подойдёт и шепнет мне на ушко: "Начинай принимать витамины..."

Профессору Брандесу все верили и уважали его. Конечно, анализы подтвердили мою беременность.
 Назойливое чувство сострадание к самой себе не покидало меня, мне хотелось участия, мне нужна была поддержка, чтобы кто-то постоял возле меня, обнял и без лишних слов промокнул мои слезы.
 Вместо того, чтобы радоваться, что скоро у нас будет малышка (а хотела я только девочку и даже стала носить красное платье), я придумывала, а вдруг и меня постигнет несчастье и я рожу сироту.
 Как я могла объяснить своему заботливому мужу свою тревогу, как я могла сказать ему, что с пяти  лет знаю, как тяжело быть сиротой, и насмотревшись на вдов, рожавших сирот, не могу наслаждаться беременностью.

Моё самочувствие ухудшалось низким, очень низким давлением, боли в спине, судороги в ногах. Мой муж привозил и забирал меня с работы.

В тот день, когда мне привезли роженицу с весом в 150кг,  и я помогла ей перелечь с каталки в кровать, меня нашли на полу санитары. Паралич левой стороны: левая рука и левая нога меня больше не слушались, как я ни старалась.
 В приемном покое не было мест, меня впихнули в какую-то комнатушку и забыли про меня.
Вдоволь наплакавшись, под  жужжание  рабочих пчёл-медсестер , врачей-практикантов  и крики больных, я нырнула в пустоту, палочки и колбочки    больше не стимулировались в моих глазах, мои веки, как тяжёлая театральная занавесь, - опустились, и вот я уже не одна лежу, заброшенная в приемном покое больницы Рамбам  в Хайфе... Я в Одесской  Городской  клинической больнице №1 (еврейской) на улице Мясоедовской,  жужжание  рабочих пчёл-медсестер, крики больных, такие знакомые родные мне люди...

Врач-травматолог после того, как ощупал мои ноги и руки, не находя переломов, отходит в пустоту,  врач-невропатолог, постучав молоточком по моим коленкам, провалился в пустоту за травматологом, очень хочется  пить... "Пить!- прошу я. Вдруг старичок, которому 102 года, подходит ко мне, предлагает остатки мочи, которую он ещё не допил.

А ведь меня чуть не уволили с работы - Городской  клинической больницы №1 (еврейской)на улице Мясоедовской... Недосмотрела я, неопытная медсестра, только закончившая медучилище и брошенная в этот улей, где пчёлки-медсестры перелетали от одного больного к другому, ужаливая их по назначению врача, втыкая в вены или попки длинные толстые иглы ...
 
Недосмотрела я, как старичок подошёл к полочке, на которой были приготовлены к отправке в лабораторию 8 баночек с мочой, опустошил все баночки, но продолжал жаловаться на сухость во рту.

- Постой паровоз, не стучите колеса... Каталка с приклеенным на матрасе телом, моим телом, нервно дергая и скрежеща колёсами, вырывается в коридор из кладовки, куда меня несколько часов ранее запихнули санитары в надежде, что  медсестры когда-нибудь, да меня найдут
 Если бы не мой муж, который приехал меня забрать с работы, не начал открывать все двери в приёмном покое под истерические крики старшей медсестры: "твоей жена здесь нет!нет!не поступала!", не открыл бы кладовку, в которую меня запихнули санитары...

Но не будем об этом.  У каждого — свой скелет в шкафу (или кладовке...)  Тьфу, тьфу не про меня будь сказано!!! Опять же моя любимая песня  прокручивается  в моем мозгу: "А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела !" (песня  Марка Бернеса «Песенка фронтового шофёра»:)

Несколько дней в палате с парализованными женщинами мне показались сплошным адом, но  профессор Брандес "открыл двери" своим "ключом".

Под персоанальным наблюдением профессора нахожусь на сохранении в лучшей палате моего же послеродового отделения, потихонечку хожу, тяну левую ногу,  чувствительность и мышечный тонус на левой руке понижены, но 27 мая 1975 года сбегаю домой поспать в своей кровати и ... в  3 часа утра надеваю своё красное платье (чтобы родилась девочка,) бужу моего растерянного мужа: "Едем рожать!". Ковыляю в родилку, дежурный врач бросает на стол недоеденный фалафель, впихивает меня в коляску и угрожает, что наябедничает на меня профессору! НЕ НАДО!!! - кричу я. Моё поведение не заслуживает быть описанным, мне стыдно!

- Мальчик у вас, мальчик,- поздравила моего мужа акушерка.
- Не может этого быть! - возразил новёхонький  отец. А как же красное пл...тье?

Я не была типичной еврейской мамой. Я не сходила с ума от рождения  первенца, на это было много дурацких причин: во-первых я хотела, девочку, во вторых мой паралич исчез.

Буквально через шесть часов после родов я помылась, одолжила белый халат и была готова приступить к работе. Самое странное, мне никто не перечил, не привязывал к кровати, даже моего новорождённого сына мои коллеги пеленали и подкармливали формулой, в надежде, что скоро я возьмусь за ум.

Два дня я гоняла по отделению в белом халате медсестры, как заведённая, искала, чем заняться и, наконец, почувствовала, как молоко распирает мне груди и бежевыми пятнами проявляется на белом халате.

Мой мальчик лежал и ждал, пока его мама почувствует себя мамой, а не медсестрой.
Кто бы ни подходил к нему, он внимательно всех осматривал своими огромными голубыми глазами, это был взгляд не новорождёного младенца, а пожившего жизнь старичка, даже кожа на его длинном-предлинном теле была  по стариковски сморщена.

  Моя эйфория потихоньку выветрилась.  Восьмой день, когда моего мальчика  могель подготовлял к обрезанию, и мои коллеги и друзья собрались в синагоге больницы, - этот день я никогда не забуду.

Слезы и полуобморочное состояние после того, как я увидела, что сделали моему мальчику, сменились настоящей истерикой, я  кричала не хуже одесской торговки на привозе: "Украли, украли!" - услышала я себя. Столы с угощением были пусты... Куда подевались подносы с закуской?

 Мой муж схватил меня за руку и притянул к окну. На балконе травматологического отделения сидели довольные раненые солдаты и уплетали закуски, приготовленные для моих гостей.

P.S Пройдет несколько лет прежде чем я опять смогу физически окрепнуть и вернуться  на должность пчёлки-медсестры перелетать от одного больного к другому, ужаливая их по назначению врача, втыкая в вены или попки длинные иглы ... или постоять возле них, обнять и промокнуть  их слёзы...и напевать им  мою любимую песенку ... А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела!