Шаман

Микроскопичность бытия земного.
Ужель  не разглядеть нам зрячим.
Сквозь атмосфер защитные покровы.
Уходим в слишком настоящее.

Чу, звякнул бубенец встряхнутый порывом ветра ощутимым, сладостным.
На вечном магическом инструменте символические писаны аргументы.
Фактами.

Пёс лая, рядом шныряет, дворняга.
Ищет, заглядывая в глаза - щели сарая,
Носом тыча в дорожную пыль, раздувая.
 
Спотыкается вечер усталой походкой, всё ближе к ночи.
Это происходило в глубоком поле, в бригаде рабочей.

Долог истории путь, в прошлое.
Такое заманчивое, неосторожное.
Низложенное.

Это явилось вспышкой, озарением, образчиком синкретизма. Поэт был в шоке.



Как я шаманил.

Для того чтобы полноценнее читателю уловить ситуацию, начну задолго, до самого главного происшествия той осени.
Не знаю каковым, это, нарисуется в глазах зрячего, но факты - всегда факты, пусть даже и с примесью личных интерпретаций.
Так получилось что, мой отец попросил-предложил ему помочь-поработать, ну и деньжат заработать.
Ну и я как понимающий сын подписался.    
Работать надо было на полях.
Папа фермерствовал какое то время. Но весьма неудачно.
Нанял он на работу дешевую рабсилу.
Гастрабайтеров-нелегалов из Узбекистана.
Да, всё не сказочно, а довольно по человечески.
И трудиться мне пришлось бугром. Больше даже надсмотрщиком.
Эта бригада уже порядком расслабилась, всячески саботировала работу, видимо не желая перенапрягаться, под нещадным полевым зноем.
Много товара уже было загублено, несколько гектар помидор просто высохли от отсутствия должного полива.
Были в бригаде и семьи с детворой.


Вот что, мне всегда нравилось в азиатах, это, нечтное из глубины веков. Они мне всегда рисовались чем то таким экзотическим, но это было раньше, спустя много лет это ощущение поистрепалось.
И к слову, моя первая живая любовь, была как раз к азиатке.
И еще, долгое время, в детстве, к нам много и часто приходил папин друг, Абдулла.
Реальный узбек с крупными усами, круглым темно-смугло-коричневым лицом и вечной, дружелюбной улыбкой во весь свой широкий рот.
Он рассказывал как сказочник про свою страну, и готовил крутой узбекский плов.
Когда трехчасовой ритуал заканчивался, Абдулла накладывал себе полное, огромное блюдо, когда мне хватало тарелочки, засыпал слоем красного перца и лыбился,
поглощая эту кипучую смесь.

А еще, в школе, из книжки я узнал, что Ташкент - город хлебный, и очень впечатлился.

И тут, такая встреча с призраками прошлого и духами настоящего.
Из всей банды в пятьдесят человек, едва ли с десяток могли кое-как изъясняться по русски и то, отдельными словами.
Спасала ситуацию переводчица, по совместительству "смотрящая", и главная повариха. Женщина лет сорока.

Да, впёрся я по полной, ну папа, полный обмороз.
Поселил меня, можно сказать, во враждебной среде. Изуродованные солнцем мужики, и даже молодые парни, волками зырили на меня и ждали палки. 
Ещё бы, было чего опасаться. В их рядах был, один молодой паренёк, причем с высшим физкультурным образованием, который упахавшись, решил сбежать. Без документов, без мозгов, в российскую степь. Жить в ней хотел. Сбежал, поймали, посадили на цепь в поле. Неделю страдал, смирялся.

И вот они передо мной, выстроились вдоль арыка, ждут худшего. А так как с ними уже общались крепкие, обмороженные парни из девяностых, то наличие появившегося злого контролера их никак не радовало.
Я знал, что все они приехали заработать, а теперь хотят просто вернуться на Родину.
А мне нужно было спасти, что осталось из урожая, и расплатиться с огромными, не моими долгами. Да, и ещё нужно было выжить.
Разговаривать с ними было не на чем, в смысле языка, переводчица пекла хлеб, я махнул строю рукой, и начал с собственного примера без слов.
Дела взгорели в моих руках как огненный шар. Я схватил кетмень и в турборежиме выкосил с заросшего арыка толстенные сорняки, запершие ток воде.
Я люто ненавидел это попустительство.
А тем временем работяги не спеша, приглядываясь ко мне, самостоятельно принялись за работу, кто что искал себе, чем заняться.
Так как сорняка было много, я подошел к двум бедолагам и вручил одному свой инструмент. Знаками показывая что нужно вырубать кусты.
Он кивал головой, типа понимая, потом поднял лезвие кетменя на уровень глаз и проведя пальцем что то сказал по своему.
Понятно, кетмень туп. Жестами объяснились и, пошлёпал он за точилом.
Слово " быстрее" - он не понимал. Второго, я кое-как отправил искать второй кетмень - мотыгу по русски.
И естественно, все остальные работяги наблюдали за происходящим. Хотел им сказать типа: - че зенки повылупливали, но осёкся, и увидел новую задачу.
Два крепыша, вдвоём несли маленький трехреечный ящик, прям по культурному переступая через кочки и ямы.
Гнев рождает энергию. Без слов, с ускорением, в пять шагов я оказался у рядов с ящиками.
Схватил самый полный четырехреечный вскинул на плечо, и также прыжками сопроводил его с поля на обочину, притом что сам я, если не сказать тощь, то очень аскетичен.

Бригада встала, надо видеть выражения их лиц. А я входил в раж. Вернувшись на исходную, повторил упражнение. Раз, и два четырехреечных, рванул к подбородку.
Прижал к груди будто девку, и снова я привлёк их внимание. В мужских, ленивых умах зарождалось соревнование.
Сначала один, потом второй, потом третий присоединялись. Конвейер заработал. Ящики быстро переместились в заданное место дислокации.
Я перекуривал на холмике, наслаждаясь процессом.
Дальше, всё стало проще.
Прежде чем напрягать других, сам брался за дело, ну а потом делегировал. Растормаживать всё же, приходилось каждый шаг.
Проблема - огненный шар - решение.
Полная компетентность в мелочах. Без апелляций. Вперед!
И так каждый день, в туче задач. Умеренная агрессивность, личный пример и еще много чего, составляющего из пазлов трудовую реальность.
И вот одним, из самых центровых вопросов обсуждавшихся среди моих новых друзей, стояла тема возвращения домой, и заработка.
Мне приходилось отвечать и на эти вопросы. Убеждать, как обычно, что все будет хорошо, но чувство тревоги передалось и мне.

И вот в один из вечеров, в поле, в степи, в огромной армейской палатке я читал при свече, кое что философское, лежа на импровизированной кровати из ящиков, в построенном, для себя, боксе из реек обтянутом прозрачной пленкой. Между ног у меня, под одеялом прилабунился дворовый песик Умка, я с ним спал чтобы теплее было, ибо наступил ноябрь, причем достаточно холодный, все ждали заморозков как чумы.
Неожиданно голос переводчицы вывел меня из транса.
- Лёня! Что делаешь?- спросила она протягивая имя с сильным акцентом, раз у меня горит свет то, до меня можно было доколупаться решила она, в то время, когда все уже почти спали.
- Читаю, я ей ответил.
- Что? - продолжила она.
Мой ответ её озадачил:
- книгу, по философии.
Далее пошли типичные разговоры полуобразованных людей о теме книги и т.п.
И очень скоро, речь зашла об их доме.
Она хотела от меня уверенности в их возврате домой. Скоро в беседу вовлеклись почти все.
Время близилось к полуночи, а мы разговаривали уже о богах. Через переводчицу я общался с остальными.
Я рассказывал им о силе веры, о надеждах и ответственности за то, во что веришь, им нравилось.
И вот кто то из них спросил: - а как укрепить веру, что нужно сделать?
И тут, что то шальное шевельнулось в моем воспалённом философией мозгу.
Я сказал что нужно молиться. Со всей страстью и верой.
И что, посыл к божественному, сильнее, когда молится множество.
И все выразили желание помолиться, и конечно же аллаху. Алла бисмилля рагмани рахим…
Я призвал их к этому действу, как священнослужитель.
Предложил отправиться в путь, в эту ночь полной луны, совершить молитвенный ход веры нашей.
И они согласились. Остались лежать в постели пять человек, видимо самые уставшие.
Я  сказал, что нужно взять с собой дрова, и каждый взял по вязанке хвороста, даже женщины, кто сколько мог нести.
Я сказал: - мы будем жечь костры на дороге, на остановках и молиться.
И все пошли в ночь, а я шел впереди, курил и размышлял, напевая какую-то свою придурковатую песенку. Представьте себе пол сотни людей идут за мной! Чтобы помолиться и укрепиться в вере.
Долго мы двигались.
Я уже далеко оторвался от коллектива. Решил обернуться,- как бы неожиданно пришла в голову эта мысль, и увидел что они остановились в этот момент, одновременно со мной, и переводчица спросила от имени всех: -долго ли еще идти?
- Это первая остановка, ответил я, зажигайте костер.
Все по житейски засуетились.
Когда костер пылал, очерчивая светом круг вокруг себя, мы сидели тесно прижавшись друг к другу прямо на дороге.
Я стал медитативно нараспев бормотать молитвенную абракадабру, возвышая и понижая голос.
Люди тоже стали молиться.
Я вставлял в свою молитву никому из них непонятные слова-обращения-призывы-просьбы.
И круг молящихся наполнил мерным гудом очарование степной ночи.
Когда костер почти догорел, я призвал снова подняться и двинуться в путь.
Это прошло безропотно, угли дотлевали огромным мистическим следом на дороге, а мы продолжили путь.

Ко второй остановке люди уже подустали, и не явно засомневались, вера слабела на глазах.
Я ждал этого и был готов.
Остановились мы опять спонтанно, как по наитию.
Я воззвал к силе их веры, упрекнул сомневающихся и еще один костёр олицетворил наше стремление вернуться домой.
Я молился с ещё большим азартом и экстазом, заражая остальных.
Наш гул разливался по всей степи неугасаемой волной веры.
Это было незабываемо!
И вот, мы снова идём по дороге.
Каждый уже, постепенно стал возвращаться в реальность.
Хвороста осталось на раз, ушли мы далеко, да и мне уже стало скучно.
Я решил что, надо бы и поспать - время было около трех ночи, и объявил третью священную остановку.
Нескончаемая радость светилась в темных лицах, перемазанных сажей и дорожной пылью.
Все уже свято верили в намоленное, и усталость взяла верх над страхами.
И воспылал третий костёр.
Во время которого они уже просто общались обсуждали происходящее, говорили за жизнь и смеялись над грязными лицами друг друга.
Возвращались с поднятым настроением духа, и каждый бросал взгляд на пепелища на дороге, мне было всё же, грустно.

В итоге моего путешествия в эту странную осень, люди вернулись домой.
Большая часть урожая была спасена, нервы вымотаны у всех.
Последним штрихом была мокрая ночь в степи и очень напряженные разборки под холодным дождем с диаспорой.