Ворон -незаконченная поэма-

Русско-Кавказская война 1763-1864 гг



                Часть I

                1

На бирюзовых склонах гор
плетут затейливый узор
седые в сумраке стада;
как чуткий сон у пастуха,
петляет горная река,
тревоги смутные храня,
лелея отголоски дня.
Земля, согретая теплом,
встречает путника вином,
усладу тонких, сочных трав
за упоение отдав
во вздохе кратком, и стремглав
разносит ветер, как волну,
о госте свежую молву.

                2

Среди травой поросших скал
свои владенья облетал
отшельник-ворон. В поздний час,
на камень гробовой садясь
кургана древнего, от глаз
сокрытого в тенистой мгле,
он звуки услыхал извне.
То были вьючные волы,
неповоротливой арбы
тянущие объёмный воз
и возглавлявшие обоз.
Сновал вокруг бродячий пёс,
блестели ружья на свету
и окрик подгонял арбу...

                3

 — Недолог час до темноты, —
опасны горные хребты;
до крепости рукой подать,
но лучше, братцы, поспешать —
не всё на Бога уповать... —
сказал казак, перекрестясь,
слегка на пленного косясь.
Проворный ворон подлетел
между солдатских потных тел
к черкесу в ссохшейся крови,
что, разомкнув глаза свои,
глядел на птицу издали
и тяжко изнывал от ран —
адыгов славный сын, Аслан.

                4

Он смерть, как воин, возлюбил.
И к Богу из последних сил
взывал стереть с души клеймо
позора плена. Всё равно,
кто станет палачом его:
своё иль русское ружьё
или хоть это... вороньё.
Но было тихо, и порой
казался мирным сей покой.
Как будто не было войны:
сражений, мора, нищеты,
упорства северной страны,
идущей к морю, на Кавказ,
народов усмиряя глас...

                5

К ночи доставил в гарнизон
обоз из пограничных зон
оружие и провиант,
а также письма для солдат, —
и до полночи бойкий гвалт
не утихал. И был зараз
абрека запереть наказ.
Наутро мрачный генерал
Аслана на допрос призвал,
но, встретив ненависть и злость,
велел пороть и, словно кость,
в овчарню бросить. Но пришлось
к обеду планы изменить,
от злых собак огородить —
в бою стремительном враги
с собою пленных увели, —
тогда и дерзкий орк Аслан
по воле рока в плен попал, —
и был камандованьем дан
приказ: менять, и поскорей,
абрека на своих людей.

                6

Черкеса под замок свели.
Он слышал, будто на двери
железо возится в скобе,
смотрел, как тенью, в забытье,
ползёт решётка по стене,
и чувствовал, как иногда
на ранах тёплая вода
боль усмиряет, и в бреду
лишь звал любимую одну.
Но светлый образ девы той
и голос, сердцу дорогой,
что отвечал ему порой,
вдруг разрывал гортанный крик, —
как из глубин гиенны рык
злых демонов, он слух пронзал
и отголосками терзал,
вселяя в сердце чуждый страх,
как эхо долгое в горах.
И ведал лишь один Аллах
Аслана муку, боль, и стон,
и беспокойный полусон.

                7

За лихорадочным огнём
рассудок в мороке своём
ввергался в холод темноты —
и наблюдал со стороны
картины смутные войны
извечных сил добра и зла, —
им нет другого ремесла
как души грешные блюсти
и за собою их вести,
пронзая стрелами страстей,
маня под кров своих сеней,
сбивая с жертвенных путей, —
душе, идущей нарасхват,
всё суета — и рай, и ад...

                8

Очнувшись с утренним лучом,
проникшим в узенький проём,
Аслан, открыв глаза, лежал,
рукою щупая кинжал,
но... Где-то конь чужой заржал...
И было что-то всё не так...
И - вспомнил... Оглядевши мрак,
он кружку увидал воды,
на нём потёртые штаны
надеты, серые бинты
весь перетягивали стан,
пропитанные кровью ран.
Снаружи копошился люд;
картечный выстрелил салют
внезапно, будоража всех,
и звуки уличных потех
под ржанье, гиканье и смех
сменили бравые лады
казачьей, вольной стороны.

                9

Спустя минуту за дверьми
раздались мерные шаги.
Вошёл охранник, увидал,
в сознаньи узник пребывал,
и, усмехнувшись в ус, сказал:
 — Ну, брат, здоров же ты лежать!
Пора б тебе и меру знать!
Аслан по-русски понимал,
но только тихо простонал.
Казак на каменной плите
оставил кашу на воде
и хлеб. "Постятся во Христе
все нынче," — горестно шутя,
сказал охранник, уходя.

                10

Как время тягостное зло!.. —
К чему Аслану дни его?..
Скажите, предки, что за грех
лежит на нём, и, словно червь
могильный, ест? И что за смех
звучит порой из уст врага?
И что же дальше? И когда?
Зачем откладывает смерть
свою печать, на эту клеть
сменяя мертвенный покой?
Есть ли надежда дом родной
увидеть снова?.. Взгляд немой
плотину прорывал тоски,
горячей кровью жгло виски.
Он думал, нет пути назад, —
в народе память не хранят
о недостойных. Не всегда
в почёте у мужчин года, —
есть у войны свои права —
не может воинская честь
седины славе предпочесть...

                11

Как леопард с кавказских гор,
осознавая приговор
остаток дней существовать
в неволе, пробуя бежать,
когда не в силах обуздать
его ни страх, ни боль, ни смерть,
но лишь осадою стереть
из памяти нутро его
берётся время, ничего
за то не требуя взамен,
так из темницы прочных стен
в болото топкое, и плен
надежд пустых, и в злой капкан
уныния попал Аслан.

                12

Хотя охранник приходил,
еду исправно приносил,
и был к нему, казалось, добр,
пытаясь ладить разговор,
и как-то, будто бы в укор,
поведал, что вот он — казак,
а муж сестры — чечен-кунак,
но зёрна малой доброты,
упав на хладные пласты
когда-то плодородных скал,
где сад цветущий сберегал
веками горец-аксакал,
не дали всходов — с той земли
их ветры буйные смели...

 
                Часть II

                1

Простой солдатский мирный быт,
что крепость ревностно хранит
стенами и глубоким рвом,
высоким земляным валом,
за равелином бастион
вздымая, и вселяя страх
орудий блеском на постах,
Аслану вскоре стал знаком.
Привычно глядя на окно,
он жадно свет живой ловил
и за движением следил
оттенков тысячи светил:
песчинок в щелях на стенах
и пыли, взвешенной в волнах.
Однажды, светом увлечён,
он слушал речи ни о чём
служивых, что сморила лень,
что, дескать, славный будет день.
И тут... окно накрыла тень, —
внезапно разомкнулся круг
однообразных, долгих мук.

                2

 — Крахх... крахх... — пытливо прозвучал
и в ожиданьи замолчал
картавый голос; колкий глаз,
ко мраку в миг присноровясь,
блестел так живо, не таясь,
что солнца затмевал огонь,
сжигавший светом перьев смоль, —
был ворон в рясе простоты
величествен... — и с высоты
своей монашеской взирал
на этот погребальный зал,
как будто терпеливо ждал
ответа на простой вопрос,
который внятно произнёс.

                3

Но, ворона боясь спугнуть
движеньем, звуком, чем-нибудь,
Аслан дыханье затаил
и, изо всех стараясь сил,
застыл, как камень, недвижим... —
И, словно утренний туман,
нежданный, чудный гость пропал.
 — Нет-нет, постой, не улетай!.. —
Как приношенье на алтарь,
Аслан сложил поспешно хлеб
на край окна. Но мрачный склеп,
как прежде, радовал лишь свет.
Он сносный узника досуг
невыносимым сделал вдруг.

                4

Досада тут же прокралась, —
травой полынною впилась
в покровы сердца, истребив
хранимый там надежд пустых
покой спасительный, излив
потоки горечи своей
в размеренность гнетущих дней.
И где-то глубоко, из вен,
болотного застоя тлен
пронзая, боль кольнула вдруг, —
как беспощадный, верный друг,
что, учащая сердца стук,
огонь подмешивает в кровь
и чувства воскрешает вновь.

                5

И в этот краткий миг одно
желанье всё превозмогло —
желанье чуда! — свет во тьме... —
как доказательство судьбе,
что есть подвластное тебе
ещё хоть что-то!.. Пусть оно
ничтожно слишком и мало,
но в силе дух освободить
и душу с жизнью примирить! —
Так просто вроде бы!.. Увы...
Опять напрасные мечты...
И как же сам, должно быть, ты
ничтожен, глуп, смешон и слаб,
что малости подобной рад!
И можно ли так духом пасть,
чтоб жизнь по капле тайно красть?!
Кощунство — божью благодать
усильем воли вызывать!
Безумство — чуда ожидать...
И — горький смех и тяжкий стон
сошлись в бессилии пустом...


                Часть III

                1

Он прилетел на склоне дня...
Уже вечерняя заря
кроила синий небосвод,
окрасив белый хоровод
туманного скопленья вод
на горных кручах, в нежный цвет,
которому названья нет;
уже поникли головой
в лугах цветы и, на покой
спеша устало, дикий зверь
искал уж потемнее тень;
уже в развесистую сень
укрылись стаи птиц, как вдруг —
он прилетел, — как старый друг;
склевал оставленный ему
в окошке хлеб и, по-всему,
не прочь был снова посетить
обитель узника и нить
незримой связи укрепить.
Ведя с людьми веками брань,
сей род почтенья любит дань.

                2

И ворон изредка бывал
и крошки скудные клевал
однообразного пайка,
что так заботливо клала
ему дающего рука,
и благодарен был тому,
кто рад был искренно ему.
Но, опасаясь каждый раз
подвоха, не спуская глаз,
он взоры гневные кидал,
пугливо-важно приседал,
и шире крылья распускал,
опережая громкий звук
и резкое движенье рук.
И охраняя пьедестал,
свой оружейный арсенал
уж демонстрировать был рад:
пытливый ум и цепкий взгляд,
внушительных когтей захват,
и мощный клюв, и острый слух,
и своенравный, вольный дух.

                3

Разбойник, падальщик и вор,
он честью не был обделён, —
намерений порыв благой
являл на свет и он порой,
хотя и чёрен был душой,
но, верно, в том не виноват.
Господь же всякой твари рад.
И где закон с мерилом тем,
что истинно укажет всем,
живущим грешно на земле,
кто праведник, а кто во зле,
а кто во лжи, а кто во сне
жизнь пребывает? Бог — судья,
и пусть никто не скажет: "Я."

                4

И вот однажды, словно знак
доверья, дружеский пустяк,
к ногам Аслана на заре
свалилась мышь. Во всей красе
довольный ворон на окне
реакции ответной ждал,
не чувствуя дурной финал.
Аслан же тягостно молчал
и будто бы не замечал
приветный ворона настрой —
сидел, приткнувшись головой
к стене, и взгляд тяжёлый свой
вонзал кинжалом в пустоту,
деля её сплошную тьму
на части — множество теней,
скрывавших в глубине своей
коварство и обман. И вот,
преодолев водоворот
недобрых мыслей, хмуря лоб,
презрев сомнительный посул,
Аслан на ворона взглянул...

                5

 — Я вспомнил сон... а может, бред, —
в котором ты оставил след, —
промолвил он. — Там сеял ты
в огне и хаосе войны
смертельный страх... И гор пласты
сходились в грохоте камней
и молний... Но звучал сильней —
твой крик... и вовсе не был сном!
Ты здесь был!.. — силой наделён
забрать меня в свой мир теней...
И сжалился в один из дней.
Зачем? Утробою моей
ты мог бы насладиться всласть
уже давно... Да видно, власть
тебе дороже над душой, —
ты вздумал поиграть со мной...
Да, это я, — я сам призвал
тебя тогда!.. Ты просьбе внял
с готовностью... и свой курган
покинул тут же, видя вновь
добычу, жертвы чуя кровь!
И словно тешишься со мной
теперь, как с мышью бедной той.
Но я не мышь!.. И ты не Бог,
чтоб мною насладиться мог
сполна ты... Дружеский предлог
нам трудно будет отыскать... —
ведь ты предпочитаешь врать...

                6

А я был слеп... Я твой обман,
как божью милость, принимал,
как дар небес... Но кто же ты
на самом деле?! —  воин тьмы,
орудие в руках судьбы
или искатель грешных душ,
чьи слабости — твой ценный куш?
Какой порок тебя прельстил
во мне, что тратишь столько сил
и времени, летая зря,
круги сужая близ меня?
Я долго ждал, себя казня,
твой приговор, — и твой обман,
поверь, — источник лишних ран!

                7

Я просто тень... А ты один
себе слуга и господин!..
Зачем являешься сюда? —
Прельщает скудная еда? —
Нет проку в ней. И в чём — нужда?!. —
коль целый мир у ног твоих? —
весь мир! — и мёртвых, и живых...
...Завидую тебе, мой друг... —
Щеколда заскрипела вдруг.
Через железные пруты
смотрел казак: "С кем споришь ты?"
 — ...С одним исчадьем темноты
знакомым... — "Ну, и где — оно?"
 — Ты только что спугнул его...


                Часть IV

                1

Вот минул день, и ночь пришла,
раскинув в небе два крыла.
Шапсуги в эту ночь не спят —
священной клятвою крепят
свою решимость, и назад
для них уже дороги нет.
Пока не наступил рассвет
и над землёй стоит туман,
они осуществить свой план
готовы давний: русских рать
в оковах сна врасплох застать
и крепость утром штурмом взять.
Кровопролитным будет бой,
и многие покинут строй.
Но враг могучий будет знать —
с адыгом страшно воевать.
И не надеется пусть зря —
мощь орудийного огня
не защитит его, — со дня,
как он ступил на склоны гор,
ему подписан приговор...

                2

И в полночь двинулось в поход
большое войско. Шёл вперёд
ведущий пеший авангард.
Меж ними связь держал отряд
дозорных всадников. И фланг
их прикрывали патрули.
Как тени, двигались они —
с оружьем в кожаных чехлах,
в обувке лёгкой на ногах,
невидимые в тёмной мгле,
с печатью грозной на челе.
Лишь показалась вдалеке
дозорным крепость, часть из них
расположенье часовых
и обстановку на местах
ушла разведать... Вдруг в кустах
надрывно прокричал шакал, —
то войску тайный был сигнал, —
и, русских окружая стан,
три части стали близ стены,
готовые прервать их сны...

                3

Аслан, как заяц, чутко спал,
и барабанный бой застал
его чуть раньше на ногах,
чем пушки разом на стенах
проснулись, нагоняя страх
и панику на гарнизон,
черкесам нанося урон.
Но горцы были молодцы —
в боях взращённые бойцы
волной нахлынули на ров,
на насыпи крутых валов,
под свисты пуль и град кусков
металла, к стенам понеслись,
по лестницам взбираясь ввысь,
арканы, косы и крюки
пуская в ход; вверху штыки
встречали холодно уж тех
удалых смельчаков, сумев
их ярость, натиск и успех
сдержать, — но пролитая кровь
лишь сил им придавала вновь.

                4

Из тысяч сотни полегли
тогда. Но многие смогли
взойти на крепость. И, пьяня
их кровью — ранами трезвя,
за стенами пошла резня.
Черкесы в лютости своей
теснили русских с галерей
в тьму комнат, двери, косяки
срывая, грозные штыки
смиряя натиском борьбы;
кинжалы, шашки, треск пальбы,
дубины, палки, топоры —
всё, что могло посеять страх,
оружьем стало в их руках.

                5

В ружьё вся крепость поднялась
под рёв атаки, только часть
черкесов уж проникла внутрь, —
хватило нескольких минут —
и вот, они уже бегут
к воротам, не жалея пуль,
изрешетив врага патруль;
и вот уж чёрная орда
сминает крепости врата,
и — офицеров в их домах,
солдат в казармах на местах,
артиллеристов на постах
готовится уж горцев рать,
как стадо, резать и стрелять...

                6

Аслан весь превратился в слух,
дыханье замерло, а дух
наружу рвался. Нервный ком,
движенье, натиск, ружей гром... —
он с детства с этой был знаком
стихией. Нет, он не забыл —
глоток свободы это был!
Вот доля — воля или смерть!
И пусть сегодня умереть
ему придётся — быть тому —
последний это день в плену!
И, всматриваясь в пустоту,
он нервно ждал, опять. И Бог
слова надежды слышать мог...


                Часть V

                1

Как будто время замерло...
Аслан в туманный мрак его
смотрел — и видел... вот бегут...
орут и воют... реки льют
горячей крови... вот встают
и падают, и раны в грязь
макают... скалятся, смеясь
над телом... над горою тел...
вот души павших, свой удел
не в силах отыскать, клянут
врагов, — и правый суд
живые мёртвым воздают,
кровавый чествуя обет...
И, раня крыльями рассвет,
кружится в небе вороньё,
предвидя пиршество своё.
И возвышается чертог
зловещий их, огонь и смог
взметая ввысь, кропя восток
живою кровью, — без следа
аулы, земли, города
в ней тонут... Там и твой дружок,
Аслан... И он свой ждёт кусок...
Он в войнах грязных и святых
не слышит больше слов твоих!
Взгляни. Он свой среди своих!
И каждое перо крыла
его — горящая стрела!..

                2

 — Горит! Горит! — "Пожар!.. Туши!"
Огонь в тумане не спешил
всем показаться на глаза,
пока на кровлю заползал
по стенам; свой неся запал
в пороховые погреба,
слуга коварного врага,
дрожащей посланный рукой
в великой спешке в стан людской,
он сеял искры тут и там
и, пожирая разный хлам,
отравой жаркою дышал
на всякого, кто преграждал
ему дорогу; сотней жал
его кололись язычки,
с рогож, циновок на сучки
скача; в весёлом кураже
по гауптвахте он уже
плясал, ища себе мишень;
и — новую наметив цель,
язык в дверную сунув щель,
облизываясь, словно зверь, —
с усилием давил на дверь...
Там у окна сидел Аслан.
Угарный чувствуя дурман,
он жертвою безвольной стал
в стенах узилища огню —
и видел смерть уже свою...

                3

"Нет. Этого не может быть!
Что значит — не дышать?.. Не жить?!." —
Из этой душной тишины,
из раскалённой темноты,
из хаоса и пустоты —
один лишь возглас — Помоги! —
кому?!. — И кашель из груди!..
Кого он докричаться мог?..
Сковало мышцы рук и ног,
пол уплывал, и потолок
давил, и плавился висок.
И лязгал на двери замок...
когда впускал в дверной проём
жар, сизый дым... и смутный сон...

                4

 — Давай, браток, — дыши, дыши! —
знакомый голос оглушил
внезапно. Рядом был казак...
И неба даль...  Аслан никак
не мог понять простой пустяк, —
что жив... — Не  вздумай помирать!
Другой раз не пойду спасать...
И, братец, — уговор такой —
беги из крепости долой —
к шапсугам иль хакучам, сам
уж разбирайся. И... Аслан,
не попадайся больше нам...
 — Вас всех убьют... Бежим со мной!
Казак!.. Ты мне как брат родной!
Обязан жизнью я тебе!..
 — Э, нет... Я на своей земле...
И зря шапсуг на нас полез, —
мы эту нечисть выбьем в лес!
И ты — беги уже... черкес.
 — Скажи хоть, как тебя зовут?
 — Егор.
 — Ну что ж... Прощай же, друг!

                5

Аслан поднялся, сделал шаг
и, словно зверь, чутьё напряг,
к свободе вымеряя путь,
стараясь в спешке не спугнуть
туманный след её. И, муть
мешая с явью в голове,
без промедленья, к той стене,
где лишь угадывался свод
теперь зияющих ворот,
готов уж был бежать, но... — звук
летящей пули впился вдруг
в его сознанье!.. — Мыслей круг
внезапно сжался до одной —
не мысли — искры! — за спиной
Егор!.. И быстро, как сумел,
Аслан вскочил!.. — Но, не успел
назад поворотиться, друг
уж повалился мимо рук... —
раздался приглушённый стук —
Егор... — упал. И в долгий миг
тот — "Еуэ!! Еуэ!!" — дикий крик
пронёсся, страх неся в сердца... —
сопровождая визг свинца
и лезвий блеск... — атаки шквал
казармы русские сметал
недалеко... Казак дышал... —
но тяжело... И грязный дым
стелился оземь рядом с ним.

                6

 — Егор!.. Егор! — вскричал Аслан.
Но тот, с трудом открыв глаза,
лишь выдохнул: "Вот так... браток..." —
и замолчал... Аслан, как смог,
зажал ладонью раны клок,
боль причиняя — морщась сам
от той же боли, к небесам
взывая и сдавив слезу,
твердя одно: "Ну, почему
ты, а не я?! Прости!.. Прости!"
 — Аслан... тебе пора идти... —
едва услышал он, почти
обрадовавшись... — но, увы,
взгляд друга от Аслана был
далёк... — Видать, настал мой срок...
Вон... прилетел за мной дружок...
 — Нет-нет, Егор!.. Ты здесь, со мной!..
И скоро мы пойдём домой!.. —
Аслан в отчаяньи рукой
давил на рану. В тот же миг
послышался вороний крик...

                7

Кольнула запоздало мысль... —
вопрос — протест — неясный смысл...
Аслан на ворона смотрел,
как на виденье... Тот взлетел
и, не спеша, к себе в удел
направился... "Там есть курган...
Ты помнишь, как тебя, Аслан,
сюда везли?.. — Казак слегка
запнулся. — В первый раз тогда
он прилетел... И во второй, —
вчера кружил над головой... —
Но — божью волю нам с тобой
судить не гоже! Не терзай
себя напрасно... и — прощай!.."

                8

Аслан уже не слышал слов... —
Одна мысль: "Я убью его!" —
блуждала по сплетеньям жил. —
Он лишь за вороном следил.
Казак, слабея, повторил:
 — Браток, тебе пора идти...
 — Я не могу, Егор, — прости!
 — Нет. Эта битва не твоя...
Тут кровь солдат не для тебя...
Возьми моё ружьё... кинжал...
и уходи... скорей... Аслан...
Казак натужно приподнял
свою ладонь к его руке
и, в слабом дёрнувшись рывке... —
затих. Затихло всё вокруг...
Аслан почувствовал, как вдруг
утихли ружья... — Там, вдали,
в казармах, рвали на куски
друг друга кровные враги,
с немою яростью — такой,
какой не помнил мир людской...

                9

Как лавы жгучая волна,
застыла заревом война...
Казалось, мир сошёл с ума —
иль в отголосках бродит сна,
ища реальность... Лишь одна
стоит над пропастью душа
и смотрит молча, не дыша,
на явь иль бред — всему чужда;
и только видит, суета
бежит сквозь пальцы в берега
забвенья — океан без дна... —
туда манит людей тоска —
там и покой, и тишина...
Там мира мёртвая вода...

                10

И кажется, уже легко
сказать себе "мне всё равно"
и "эта битва не моя",
не отличать ночь ото дня,
не знать, враги или друзья
вокруг, со смертью жизнь равнять
и предначертанного ждать
без сожаленья... Но нельзя,
быть может, только от себя
сбежать... — Аслан решил идти, —
продолжить следовать пути,
намеченному им, спасти
пытаясь ценность, что всегда
в Черкесии его была
дороже жизни. И сейчас
он будто слышал тихий глас,
что, прорываясь через тьму,
где нет ни логики — уму,
ни сердцу — пищи по нутру,
твердил ему — не жизнь и смерть, —
но благородство, долг и честь.

                11

И снова в руки взяв ружьё,
оставив прошлое своё
гореть в безжалостном огне,
в сырой от крови гнить земле,
Аслан побрёл своей судьбе
навстречу, кашляя, кряхтя,
пошатываясь, не смотря
по сторонам; и не слыхал,
как от судьбы своей бежал
какой-то раненый солдат
наперерез ему, когда
они столкнулись, два врага,
на их последнем рубеже.
Короткий миг, — солдат уже
свой штык нацелил, — взгляд — как нож.
Аслан присел — нет-нет, не трожь!.. —
но бесполезно, — штык вошёл
меж рёбер... — а Аслан свой ствол
направить в землю предпочёл
и падал, раненый, твердя
лишь: "...эта битва — не моя..."


                Часть VI

                1

Заря не медлила. Туман
во тьму ущелий отступал.
Алели пики дальних гор.
Светило заняло свой трон
среди пылающих знамён,
затмив сияньем блеск денниц.
Его лучи, как сотни спиц,
пронзали кружево листвы.
И ветра тёплые персты
трепали травы, их росой
пленяя солнце. И рекой
струился воздух над землёй,
неся прохладу свежих снов
в объятья утренних цветов.
То зверь, то птица, от низин
до самых облачных вершин,
мир оглашали невпопад
приветным криком, вторя в лад
всему живому, — каждый рад
и солнца благостную весть
как утро жизни превознесть.

                2

Природа ожила вокруг.
Но оставался малый круг
немой, истерзанной земли.
Там тени двигались одни —
в крови, золе, дыму, пыли.
В пылу безжалостной борьбы
солдаты пали там, увы...
И победитель их, абрек,
не больше сотни человек
в живых оставил — для того,
чтоб выкуп взять — за одного
с несчастных родичей его,
другого — обратить в раба,
коль горцу будет в том нужда,
а коли нет — продать в рабы
османам, хоть за полцены.
И каждый русский был побит
и связан, а черкес — сердит,
и яр, и лют, но, — пьян и сыт
добытой славой, на врага
взирал без прежней доли зла...

 —  —  —  —  —  —  —  —  —  —  —

                3

Аслан очнулся в груде тел,
трясясь в телеге... — и не смел
стонать от ран, когда к нему
склонился всадник, на ходу
кидая фразу: "Ты в плену
у русских был? Ведь ты Аслан?"
Аслан с надеждой взор поднял, —
и вдруг услышал: "Как ты мог?!. —
как ты себе позволил, уорк,
законы прадедов попрать,
презренною добычей стать,
врагу на смех... — позорить мать,
гневить отца, гноя в плену
и честь, и совесть, жизнь одну
превыше всех основ ценя?!.
Иль думал, вынесет земля
"героя", что и Уорк Хабзэ*
уже не ведает, как все?!.
Да не последует стезе
такой никто из уорков впредь,
дабы в глаза могли смотреть
любому прямо, и язык
не наградил хулою их!"
Слова, как стрелы, пронеслись,
вонзились в раны уорка!.. — Ввысь,
взор, устремлённый, канул ниц
пред обвинителем... И сил
подняться уж не находил...

                4

 — Вы, двое!.. — всадник подозвал
своих людей и указал
на раненого. — Был в плену
презренный уорк... Помрёт к утру...
Вот только — смерть под стать ему
должна быть. Бросьте здесь его,
чтоб не осталось ничего
в народной памяти о нём.
Он трус, — заколотый штыком,
как раб безвольный, хоть кинжал
с ружьём нашли при нём. Финал
достойный он себе снискал...
И лишний раз лишь подтвердил,
как в плен недавно угодил.

                5

И огласив свой приговор,
судья отвёл бесстрастно взор,
махнув рукой, давая знак.
Бойцы немедля, как тюфяк,
Аслана подняли, в овраг
с дороги прочь поволокли...
И там уж больше не могли
его найти ни друг, ни враг,
покуда верный их рысак
не воспротивит ветру нюх,
иль не встревожит чей-то слух
шакалов пир, иль тленья дух
не наведёт на жалкий прах
бродягу, редкого в местах
безмолвных этих... Шёл народ
усталый мимо... Ждал почёт
и отдых каждого бойца —
там, где очаг пылал, певца
хвалы лились, черты лица
смягчая грозные, — где дом
отогревал сердца теплом...