В глубине меня, в активе

          *     *     *
В глубине меня, в активе,
в затаённой цитадели,
что-то бродит по Атилле;
лесостепь ни с кем не делит.

Снится мне страна другая
в расположенности нашей,
над которой надругались —
видно, что своё вынашивали.

Но, где прочие завязли,
по Вилюям недолазав,
я набрёл на наши связи,
что-то вроде водолазов.

То ль  плато что подсказало,
то ли берега нескромность:
что ношу я, как казармы,
но нескоро, видно, вскрою.

Чьи мне выпали вериги   
(расстоянье — не помеха)?
Кто тут водит, как Вергилий,
что давно уж сам проехал!

В переменах наизнанку
выворачивая думы, — 
чей язык меня заманивает
посетить его в Арзруме?

Так в шести-семи потоках
мне б навязло род измерить:
если дух мой не потонет —
вычесть роль мою в изменах.

Не пойму, в какой цифири, —
рыболов я или прачка, —
мне, как орден, прицепили:
чтоб я кровь свою не пачкал.

Может, я — еврей с Рязани
иль с Берлина инуит:
у кого бы что ни занял —
всё равно будут нудить!

Так размер страны мне впору:
всё рассчитано на стать:
эфиопа! носишь в порах —
с кем ещё бы мне навстать?!

Проще б ветреной наседке
слезть с яйца да помолиться,
чем узнать, кому  наследовал 
и что мнит моя полиция.

Бережёт меня, кудахчет:
как бы что со мной не вышло.
Но давно открыт был ларчик:
чтобы править мной, как дышлом!

В государственной машине
делят жизнь мою ошую:
пока что не подпишу им,
чаще ловят, чем крышуют.

Сам же я, в своей основе,
чаще сдержан, чем рискую.
Оттого — и не в пановьях;
одесную — я не с курвой.

В меру скромен и разумен,
вид на жительство имею.
Жаль, что русские в Арзруме
не развились до имений.

Брали натиском как крепость,
но, согласно договорам, —
что лишь Пушкиным воспелось —
оставляли туркам-ворам.

Но сегодня — с падшим краном — 
лёг в ответственность наш паспорт:
лучше ль жить мне под тираном,
от «любви» не просыпаясь,

чем вступать с дремотным оком
в разбирательство как дрязги:
с «демократий» ли намокли,
что в коррупции погрязли?

Ну а, может, просто в мире
две системы истрепались
и, в самих себя заныривая,
ищем путь свой, словно парус.

Где-то был он — затерялся,
надо б градусник поставить: —
Эй! на палубе там, в рясах:
«I am starving, I am starving!”

Нужно б жить нам по-иному,
быть как все — нам не годится.
Ведь Россия — тот феномен,
чем пристало лишь гордиться.

Словно церковь иль подруга —
всё священно тут в пределе:
если корень не подрубят,
то и лес не поредеет.

Так, в порядке частных клиник,
я б развил в себе рецептор,
чтоб особо не заклинивало —
ставить клизму на счёт целей.

И чем дале — тем пугливей,
тем насущней — расставаться б:
потому, что всё мне — гири,
коль не стелет путь к овациям.

Так за доктором в ужиме:
свой предмет не запороть бы — 
знаешь сам, что не двужилен,
чтоб запеть, как Паваротти.

Не запишешь, как Дос Пассос
(вон в углу стоит трёхтомник);
хоть не Дон — но верно пасся:
недочитанность припомнит.

Так, я вышел из обоймы
неоправданной системы,
где, похоже, нам обоим
часто кажется: не стерпим.

Обновиться бы, затронув
ряд коричневых историй:
слишком красный шёл по тромбам,
обрывая песнь в Астории.

Видно, янки (лишь со страху)
в своих фильмах превосходства
метят в очередь к Астахову:
— Что ж с детьми-то происходит?!

Так — с полёта ли Валькирий,
раздвигая рамки нормы —
мы с поличным их накрыли б:
дутый, в сущности, феномен.

Знать, с того в успех так верят,
западая на кульбиты,
что забили духа двери —
мощь присутствий культивируют!!

Тень от тела отошла бы,
распознав про тело титры:
«Этот лабух не с Елабуги —
так чего ж его третировать!».

От расчёта до расчёта
жизнь расписана до буден:
как Тарзана не расчёсывай —
всё равно своё добудет.

Так и рвётся, гай, наружу,
выволакивая  дуло.
Пол-Востока подобрушив,
сядет прессою задуривать.

Видно, дарвинские твари
тоже вид на жизнь имеют —
рептилоидов вытравливая,
слыть под знаком Аммонеев.

Так круги поют о многом
с точкой «Бога» вне границы.
Где ж Мария — вымыть ноги,
в космах с миром наградиться?!

Где ж мифологи со взглядом
необритого предсердья?
Не картинки же разглядывают,
где с мачете дунь преследуют.