Стихи финалистов 2015

Вя ч е с л ав Ан ч у г и н
Свердловская обл., пос. Пионерский

ХЛЕБНЫЕ КРОШКИ

Думаешь, быть хлебопеком так просто,
Если в буханке твоей не пшеница?
Отруби, жмых и овес – не по ГОСТу.
Белая улица. Черные лица.
Очередь, словно бы жизнь по талонам
Здесь на весах отмеряют до грамма.
«Скоро с едою придут эшелоны, –
Мне говорила голодная мама. –
Видишь, как снегу опять навалило,
Вот и пришлось задержаться немножко.
Нам не нужны ни халва, ни повидло,
Есть у нас вкусные хлебные крошки.
Дядя нам сверху на пайку насыпал,
Здорово, хоть мы совсем не знакомы.
Видно, увидел он в списках про сына,
Знал, что сумею сберечь их до дома».
Вроде бы мелочь, подумаешь – крошки,
Только от них я был жив до обеда.
Дядя мне жизни дарил понемножку,
Чтобы я смог дотянуть до Победы.
После войны я искал хлебопека,
Чтобы просить за те крошки прощения.
Поздно, сказали, теперь он у Бога,
Умер спаситель твой от истощения.


Ел е н а Ар е н т
Таганрог

ДОРОГИ ВОЙНЫ

Пехота, обозы, танки...
Дороги тяжёлой свитой
изношены до изнанки,
до вод грунтовых избиты.
И слякоть – подвижной ртутью,
и пули – иглой свинцовой…
Был белый снег первопутья
на чёрный перелицован.
И, сотни распутиц кряду
меняя излом обочин,
без счёту рвались снаряды,
без устали – дни и ночи.
И кланялся мир прощёный
под залпы своих орудий
дорогам войны, мощёным
брусчаткой солдатских судеб.

Де н и с Бал и н
Ленинградская обл., г. Мга

ПЕЙЗАЖ

Мокрые улицы утром холодным и ранним,
хмурится двор, словно племени дикого вождь,
падают тучи в окно, как огромные камни,
люди шагают вперед, наступают на дождь.
Яблоки катятся с яблонь, и дни летят мимо,
август арбуза наелся и ждет сентября.
Выпей со мной за Россию, пускай нерушима,
будет она, словно стены и башни Кремля.
Сколько не сказано тостов, не поднято рюмок,
лето прыщавым подростком спешит на урок.
Дворник стоит под окном и, вздыхая угрюмо,
Листья, упавшие низко, сметает в совок.
Вот моя родина, много берез, затем поле,
катится солнце в тумане кровавым пятном.
Может быть, всё оттого, что я с севера, что ли,
раз не люблю так ходить под раскрытым зонтом?

 Иго р ь  Ба ра н к и н
Саратовская обл., г. Энгельс-1

Н А С О К О Л О В О Й Г О Р Е.

МЕМОРИАЛ
«ЖУРАВЛИ»
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Р. Гамзатов. «Журавли»

Я с рассветом проснусь от негромкого птичьего
крика.
Разгляжу в вышине пролетающий клин журавлей.
Вот уж семьдесят лет всё лежит недописанной
книга,
О далёкой войне и о том, что мы знаем о ней.
Беспокойного времени новый виток начиная,
Я иду, как на исповедь, в храм наступившего дня.
На горе Соколовой у входа, Девятого мая
«Парк Победы» как верного друга встречает меня!
В этот день, пусть на время, но память становится
гуще,
Беспокоится совесть и сердце стучит невпопад.
Только каждой весной душу ранит печалью
гнетущей,
Все редеющий строй улетающих в небо солдат.
И медали звенят раз от раза все глуше и тише.
От недолгой прогулки, но крепко устал ветеран.
И, присев на скамью, он сквозь музыку праздника
слышал,
Как в дорогу зовет и его журавлей караван...
Он прикроет ладонью незваные, горькие слезы,
Вспомнит долгую жизнь, что теперь ему кажется
сном,
И в досаде сомнёт, все что были, свои папиросы.
Вдруг решив – не резон что-нибудь оставлять
на потом!
Ветерок под рубахой тревожил притихшую рану,
Но подняться помог, да подталкивал в спину
чуть-чуть,
И, как друг, проводил до вершины горы ветерана,
Чтобы тот с высоты мог на город любимый
взглянуть!
Он стоял часовым в карауле у памяти вечной,
А над Волгой бескрайней молитвою песня лилась:
«Ты держись, ветеран, хоть держаться непросто,
конечно!
Ты живи, ветеран, чтоб цепочка времен
не рвалась!».
Я к нему подошел и букет протянул, обнимая,
Я его целовал, перед ним весь в долгах
как в шелках!..
Журавли над горою летали, друзей созывая,
Лишь совсем ненадолго теряясь в седых облаках…
Он спускался с горы не спеша, по знакомой дороге,
Непослушной рукой к пиджаку прижимая цветы.
А я долго стоял, глядя вслед уходящей эпохе,
И рыдал, не стесняясь нисколько своей доброты!

 Ни кол а й Бе л о з е р ц ев
Санкт-Петербург, Петродворец

РУСЬ КАК ВЬЮГА

Утолил мою жажду ливень,
Остудил моё сердце мороз.
Нету в мире прекраснее линий,
Чем осанка родных берёз.
Нету ласковей матушки-лета
И суровей зимы-отца.
Солнцем русским земля согрета,
Снегом белым занесена.
Вы меня положите на сено,
На обмершее тело травы,
Засыпать под оркестр осенний:
Трель ручья, песню птиц золотых.
Пусть меня укрывает листвою
И метелью заносит сполна.
Навсегда я останусь с тобою,
Русь как вьюга и Русь как судьба.

З у раб  Бе м у р з ов
Карачаево-Черкессия, аул Али-Бердуковский

ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ

Говорила зима,
что она на ветру не остынет,
Что ветвей хрусталём
занавесит она холода.
Что в январском плену
будет всё чёрно-белым отныне,
И до мартовской лести
забудет природа цвета.
Только где-то в лесу
зацвела под снегами калина,
Свои гроздья в мороз
растопырив, как пальцы огня.
А над чёрным подлесьем,
над вечной черкесской долиной,
Не встает и не греет
январское солнце меня.
Только дни одичало
зимы и людей сторонятся,
Прикрываясь давнишней,
опавшей на землю бедой,
Только бродит январь
на опушке в заштопанной рясе,
И пророчит весне
не метель, а апрель с лебедой.
Только в этом дурмане,
и выцветшем за зиму крае,
С горизонтов срываются
в бездну зимы облака.
Только каждую ночь
у опушки меня провожает,
растопыренной пядью,
над черным сугробом рука.

Андр е й Бе н и а м и н ов
Псков

ЧЁРНЫЙ ВИР

Деревня Чёрный Вир располагалась в Карамы;шевском
районе Псковского округа Ленинградской области
(ныне  – Карамы;шевская сельская волость Псковского
района Псковской области). Деревня уничтожена ка-
рателями в 1943 году, теперь там урочище. В  книге
Павла Лукницкого «Ленинград действует...» читаем:
«В деревне Чёрный Вир расстреляли часть жителей и
деревню сожгли». Впрочем, я слышал от своей бабушки
несколько иную историю.

Деревни Чёрный Вир на карте нет,
Осталось лишь урочище пустое,
Колодца остов с темною водою,
Фундаментов печей неясный след.
Здесь в сорок третьем зверствовал СС –
Не немцы, а эстонские солдаты,
Их бабушка моя звала – «кураты»*…
Она, сбежав с детьми в дремучий лес,
Сама спаслась и деток сохранила.
Но сколь потом жила – не позабыла
Расстрельный год, и пережитый ад,
И страшное ругательство – «курат».
Те, кто остался, выжить не смогли.
Горел овин, обложенный соломой,
В нём, под напев пластинки граммофонной,
Детей и женщин заживо сожгли.
А после – расстреляли мужиков,
Почти ополоумевших от горя,
Не чувствующих холода и боли,
И поседевших в несколько часов.


Деревни Чёрный Вир на карте нет,
Осталось лишь урочище пустое,
Колодца остов с темною водою,
Фундаментов печей неясный след.
Деревни Чёрный Вир на карте нет…

* Курат – чёрт (эст.), эстонское ругательство.


 Ма р и н а Болгова Самара

СВЯТОЙ ОГОНЬ ПАМЯТИ

Вечер молчалив и тих,
На деревьях хлопья снега,
Задремало, загрустив,
Надо мной седое небо.
Мир окутан тишиной
В это время снегопада.
В доме тихо и темно,
На столе горит лампада.
Этот маленький огонь –
Скромный памятник погибшим,
Как страны великой стон,
Сыновей похоронившей.
В нём и грохот страшных битв,
И счастливый миг победы,
И солдат, что был убит,
Счастья так и не отведав.
В нём и слёзы матерей,
Похоронки получивших,
В нём и бездна лагерей,
Море жизней поглотивших.
В нём и боль, и страх, и кровь,
В нём, огне том, как и прежде,
Есть и Вера, и Любовь,
И на счастье есть Надежда.
И пока такой огонь
В душах русских полыхает,
Богоматери ладонь
Русь святую охраняет.

Наталья Ва р е н и к
Украина, г. Белая Церковь

***
Как страшно жить в стране, где «Ураганом»
Сметают память, жизни, города…
Весь мир застыл, припав к телеэкранам –
К нам на порог опять пришла беда.
О Господи, за что мне видеть это? –
Как дети умирают на войне,
И фосфорные бомбы, как кометы,
Летят не в Украину – в сердце мне.
Бессмысленно, жестоко и нелепо
За гранью доброты, за гранью зла
Война пронзила мой оазис лета,
Мой хрупкий мир с лица земли снесла.
Вхожу в эфир, и веря и не веря,
И то ли брежу, то ли наяву
Смотрю в глаза невиданному Зверю,
В его Геенне Огненной плыву…
А он идет, прицельно церкви руша,
Порвав меж нами родственную нить,
Растлив народ, повергнув в хаос души…
И как его блицкриг остановить?
В руинах, в толпах беженцев кричащих,
В воронках бомб, сквозь стелящийся дым,
Мне сорок первый видится все чаще,
Стучащий в сердце воинам седым.
И чудится мне в каждом горьком слове,
В раскатах обгоревшей тишины:
«У нас одна и та же группа крови,
Пролитой на алтарь Святой войны…»

Владимир Вещалкин
Саранск

* * *
В полях васильковых, лазурных полях,
Белеет песчаный наезженный шлях.
Он в дальние дали издревле бежит,
И каждый в окрестности им дорожит.
И я на него не смотрю свысока –
Над шляхом незримо витают века,
И тысячи тысяч родных голосов
Таятся в чащобе окрестных лесов.
А воздух колеблется, воздух дрожит
Где прах моих предков за шляхом лежит...
Там нет ни крестов, ни могильных оград,
Но чувствует сердце отеческий взгляд.

Дм и т р и й Во й т ю к
Новосибирск

ДЯДЯ КОЛЯ

В жизни всё просто –
Есть небеса,
Дорога, и звёзды,
Да поле овса.
Дорога и поле,
Вдоль северных рек
Идёт дядя Коля –
Простой человек.
На Коле фуфайка,
Под мышкой дыра.
Звенит балалайка
С чужого двора.
Да брешут собаки,
Коровы мычат.
Бывают и драки,
Но звёзды молчат…
Идёт дядя Коля
Вдоль северных рек…
Молчит дядя Коля –
Простой человек.
Он знает – всё просто:
Нас ждут небеса…
Таинственный остров
Да поле овса…

 Ал е кса ндр Го н ч а ру к
Краснодарский край, г. Тихорецк

* * *
В тот день рыдала мать не как обычно.
И пятилетний сын не понимал:
Гремело, вроде, за окном прилично –
Он за; руку схватил сестру привычно,
Но вот в убежище никто не побежал.
А он стоял и утешал сестрёнку:
«Не бойся, мама плачет как всегда,
Наверно, снова получила похоронку
Или опять закончилась еда».
В свои пять лет он повидал немало:
Малыш знал голод, страх и холода,
Соседей доставал из-под завала
И не боялся взрослого труда.
Он был отцом и братом для сестрички,
Когда в «ночную» уходила мать,
Свой сахар отдавал ей по привычке,
Порой голодным отправляясь спать.
Отца же знал по маминым рассказам:
Погиб на фронте где-то под Москвой.
Жаль, в похоронке адрес не указан,
Лишь сказано, что умер как герой...
Гремело громко за окном барака,
И взрослый человечек лет пяти
По-детски вдруг растерянно заплакал,
Но не решился к маме подойти.
Так и стоял, сестрёнку обнимая,
А мать рыдала, сидя у окна.
Шёл сорок пятый год, начало мая,
И в этот день закончилась война!

Евг е н и й  Гусев
Ярославль

СТАРИКИ

Пригретый солнышком апрельским,
Дед расправляет с хрустом грудь:
– Жена, откинь-ка занавески,
На Божий свет хочу взглянуть!
Супруга, глаз не поднимая,
Вздыхает: – Ты бы, Михаил,
Хоть до Девятого-то мая
Собрался с духом, да не пил!
– Вопрос сурьёзный, но едва ли
Его решим мы на ходу!.. –
Дед Михаил достал медали,
Две Славы, Красную Звезду.
– Вот, вся Россия и Европа,
Лишений адовы круги, –
За то, что мне пришлось протопать,
Теперь и выпить не моги? –
Дед Михаил подсел к окошку.
Жена сказала, помолчав:
– Ну ладно, выпей, но немножко! –
И отворила дверцу в шкаф.
Два огурца лежат на блюде,
Картошка, хлебушка ломоть…
Ах, дорогие мои люди,
Храни вас, стареньких, Господь!

Евгения Гутенко
Симферополь

* * *

Меня пугают мысли о войне...
Нет, не страшусь я смерти иль неволи:
Мне просто очень больно за людей,
Которые ругаются до крови.
И, знаешь, мне обидно за слова,
Что с губ летят совсем без осмысленья,
Мне горько за поступки и дела,
Которые вершат без сожаленья.
И хочется, однажды убежав,
Быть может, на другой конец планеты, –
Забыть о том, что в мире есть вражда,
И просто помечтать... о теплом лете...

Ал е кс е й Г у ш а н
Московская обл., пос. Малаховка

* * *
Лежит в углу иконная доска.
Простая деревяшка – не икона.
Она чиста. Ни одного мазка
На ней не видно. Досок миллионы,
А образов, чтоб сердце трепетать
Заставили, едва ли много встретишь.
И хочется навечно замолчать,
Когда икону дивную приметишь.
Лежит в углу иконная доска.
Простая деревяшка – не икона.
Вокруг неё безмерная тоска…
Но добрый мастер, положив поклоны,
Смахнёт с доски уныние и пыль
И примется с молитвою за дело.
А мир, что был бесформенным и серым,
Вдруг обретёт неповторимый стиль.
Твоя рука божественно легка,
О Добрый Мастер! В жизни запылённой
Моя душа – иконная доска –
Мечтает стать прекрасною иконой.
Возьми её, смахни рукою пыль.
Нет в мире для доски иного счастья!
Поправь лампады гаснущий фитиль,
И чудо сотвори, о Добрый Мастер!

Александр Дивеев
Саратовская обл., г. Ртищево

ФРОНТОВИК

Праздник Победы – 9 Мая,
Словно атака, накатит.
Голову склонит к наградам, вздыхая,
Выпьет сто грамм – и заплачет.
Сердцем усталым, рукою беспалой
Памяти тронет гашетку.
Верит: погибшие вовсе не пали –
В вечность ушли, как в разведку.
Годы остатные…
А ветерану
Снятся друзья молодые,
И не по графику старые раны
Шлют им свои позывные:
Слышишь,«Звезда»?
Я – «Земля»,
Я – «Земля…»*.

*«Звезда», «Земля» – позывные разведгруппы и дивизии
в повести Э. Казакевича «Звезда».

Ол ь га До р о ф е ева
Ленинградская обл., г. Мга

ВОЕННАЯ ИСТОРИЯ

Он лучше всех рисовал лошадей
Изо дня в день на каждом привале.
Дивные лошади гордо скакали,
Ввысь отправляя надежды людей.
Эти рисунки дарили тепло:
В руки возьмешь – будто встретишься с домом.
Вспомнишь о чем-то родном и знакомом,
Точно военное время прошло.
Так, заглушая тревогу и боль,
Лист из блокнота, газеты, альбома
Враз становился настолько весомым,
Что получал обережную роль.
Мнилось бойцам, что прибавится сил
(Да, было в этом сакральное что-то);
Взводный шутил: мы теперь не пехота –
Каждый за пазухой лошадь носил.
Ежели думать одной головой,
То понимаешь, что смерть неизбежна.
Только внутри где-то шепчет надежда:
«Верь! И вернешься из боя живой».
Верили. В тайне. Храня, как секрет,
Вшестеро сложенный лист лошадиный.
И просыпался в них непобедимый
Воинской силы и разума свет.
Эту историю дед-фронтовик
Чаще рассказывал мне, чем другие.
Видно, в военные судьбы людские
Накрепко этот рисунок проник.
Позже, завернутым в старый платок,
Между военными письмами деда

Я и нашла этот символ Победы –
Желтый, истертый на сгибах листок.
Эта страница и ныне хранит
Дух фронтового единства и веры.
И, подтверждая былого примеры,
Лошадь из прошлого в вечность летит.


Гр и го р и й Его р к и н
Челябинск

РАЗГОВОР С ПЛЕННЫМ

Он приткнулся в углу, на матрасах –
Молодюсенький, двадцать не дашь.
Бинт на шее, синяк возле глаза
И в засохшей грязи камуфляж.
Миска с кашею. Кружка с водою.
На часах – с карабином казак.
«Эй, герой! Со вчерашнего боя?»
Приподнялся малой: «Точно так».
Неказиста у хлопца фатера,
Жидкий свет из-под самых стропил...
«Получается, из бэтээра
Ты по мне разрывными лупил?
Дело прошлое – всей нашей роте
Было жарко от вашей брони».
Пожимает плечами: «Выходит,
Я стрелял по тебе. Извини.
Но и вы наподдали рассолу,
С двух “шмелей” взяли нас на прицел.
Вот тогда и убило Миколу,
А Толян в бэтээре сгорел».
Зуб за зуб или око за око...
Так, кажись, испокон говорят?
В том бою потеряли мы Дока
И «трёхсотыми» пару ребят.
Дать за Дока бы в лоб со всей дури,
Так домой Док хотел к декабрю!..
Держит что-то, однако.
«Закурим?»
Виноватый смешок: «Не курю».

Не идёт разговор. Между нами
Боль.
Война.
Окаянные дни...
«Мне б короткий звонок... Мне бы маме...»
Достаю телефон:
«Позвони».


Александра Заседателева
Новосибирск

Я ПОМНЮ…

Посвящается детям, работавшим в тылу
в годы Великой Отечественной войны

Я помню, как в тыл поезда приходили
И слезы текли по горячим щекам,
Когда поднимали заводы в Сибири
И становились подростки к станкам.
Мы знали, не будет победы без тыла,
А залпы салюта звучали во сне.
И снова с какой-то неведомой силой
Мы все приближались к заветной весне.
Игрушки и книги забыты надолго,
Всю ночь у станка – засыпали порой...
Работали честно и думали только,
Чтоб наши отцы возвратились домой.
Работе все силы свои отдавали,
Из тыла посылки шли прямо на фронт,
До зернышка в поле весь хлеб собирали,
И верили: наша Победа придет!
И снова победные залпы мне снятся,
Счастливая я улыбаюсь во сне,
Как будто опять мне всего лишь пятнадцать…
И мы победили в той страшной войне!

 Иго р ь Исаев
Псков

* * *

Идут седые старики
Когда победы далеки,
А пораженья – роковые,
Идут на площадь старики
Да вспоминают дни былые.
Печаль и горечь в их словах:
«Что молодежь?! Поет и скачет.
А было время, и листва
Росла куда кучней и ярче!».
Ведь боль обыденной беды
Для них сто крат сильней недужит.
И с каждым годом их ряды
Становятся плотней и уже.
Мы привыкаем к тишине.
За прочими делами быта
Никто не помнит о войне,
Полвека, и она – забыта.
Недостает костей земле,
Каленых бурь бескрайней сечи.
Те пацаны в двенадцать лет
Подняли свастику на плечи.
А мы смеемся: «Дети! Блажь!
Ведь повзрослеют, не дебилы!».
И фюрер носит камуфляж,
А ночью гадит на могилы.
Для нас опять настал рубеж:
Солдат старел. Страна старела.
Но на груди его горела
«Медаль за город Будапешт»!
От Ленинграда до тайги
Еще бывают дни такие:
Идут седые старики –
Непобежденная Россия.

 Анатолий Калмыков
Таганрог

ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ

Во дворе, меж двух пятиэтажек,
На земле затоптанной, заезженной,
Клумбится оазис, так ухоженный,
Будто островок из дивных сказок.
Тут цветут бахромчатые ирисы,
Гладиолусы, гвоздики, флоксы, розы…
И порхают бабочки извивисто,
Пьют с листочков утренние росы.
А с балкона островком любуется
Инвалид войны, наш дядя Саша,
Что с трудом, но всё же ходит в булочную,
По буграм и ямам жизни нашей.
По весне о многом мы мечтаем:
О любви, успехах и о счастье,
А его мечта, пусть небольшая:
Сделать двор цветущим, хоть отчасти.
Как земля от снега чуть отдышится,
Он уже спешит, скрипит протезом –
Грабельки, лопата… Песня слышится:
«Я вам не скажу за всю Одессу…».
С шуткой, прибауткой он старается
Свой клочок вскопать. И чуть пошире –
Пусть, мол, с каждым годом прибавляется
К островку хоть метра три-четыре.
Но не все на это с одобрением,
Кое-кто и косо, злобой зыркая:
«Тут машинам негде… не деревня же –
Негде разминуться с мотоциклами».
Разговоры эти слышат деточки,
И, как только ирис зацветает,
Открывая боевые действия,
Мяч футбольный в клумбу залетает.
Наезжают «мерседесы» в сумерках,
В дождик «форд» на ирисах буксует.
Дядя Саша, хоть мужик не суетный, –
Ну, а тут, как говорят, психует.
А ночами вновь война пронизывает
Болью сердца игломиллионной:
Из-под Бреста рвётся он с дивизией,
А выходит к нашим – с батальоном...
А под Кенигсбергом, в окружении,
В сорок пятом он теряет ноженьку,
Из «тридцатьчетвёрки» обожженного
Вызволяет друг и, видно, Боженька.
Дяде Саше во дворе сочувствуют
Бабушки, что с клюками на лавочках.
Мужикам, конечно, всё «до лампочки» –
Рубятся в «козла» да в пьянках буйствуют.
Понимаю я, чем всё закончится,
Только не сдаётся дядя Саша.
Мне в его победу верить хочется
Во дворе меж двух пятиэтажек.

Надежда Ка м я н ч у к
Псков

КУБАНСКИЕ КАЗАКИ

В искусственной придуманной стране
Мы все живем, притихшие во мраке:
На полотняной, белой простыне
Кино идёт «Кубанские казаки».
Как на экране всё перемешало!
Мы удивляемся,
Но смотрим вновь и вновь:
Арбузы, балалайки, песни, сало…
Всё то, чего нам в жизни не хватало.
Ну и, конечно, главное – любовь!
От безысходности, от бедности, от лжи,
Замученные разными грехами,
Мы сотворяем наши миражи,
Спасаясь книгой, песнями, стихами.
И уносясь мечтами в мир иной,
Мы вновь сидим, застывшие во мраке,
Эй, тише! Не шепчитесь за спиной.
Кино идет «Кубанские казаки»!

Лидия Карасёва
Ярославль

***

Кричит кукушка, что не вечен.
Поля – ловушка из стеблей.
И я иду сквозь сонный вечер
Навстречу самому себе.
Я знаю, что мой дом невзрачен,
Что он бесстыдно горько мал.
Но я нигде такого счастья
И тишины не ощущал.
Оставил запах одуванчик
И беспардонно яркий след.
Я возвращаюсь. Здесь я – мальчик,
Как много б мне не было лет.
Про «ой, мороз, мороз» повторно
Старухи песню завели.
И я иду, а руки чёрны
От недоверчивой земли.

 Ирина Катченкова
Санкт-Петербург

ПОСВЯЩЕНИЕ БАЛАШОВУ

Река истории течёт из прошлого
в неведомое, и наши усилия…
Д. М. Балашов. «Юрий»
Мне на память приходит снова,
Как из дальнего далека,
Та, покойного Балашова,
Недописанная строка.
Что хотел он ближним и дальним,
По обычаю, втолковать?
Почему тем летом печальным
Он строку решил оборвать?
За страну был всегда в ответе,
Изъяснял нам все корни бед.
…Вновь меняется времени ветер,
Только тьму не рассеял свет.
Но от здешнего окаянства,
Где пируют хамство и ложь,
В историческое пространство
Как ни хочется – не уйдёшь.
Подобралась бессильная старость,
Душу тяжкая давит тоска,
И надежд почти не осталось,
И перу неподвластна строка.
Может быть, самому незаметный
Подводила рука итог?
Мол, усилия наши… тщетны?
А соборность? А правда? А Бог?
…Никогда того не бывало,
Чтоб замедлил с ответом он.
Что же нынче, Дмитрий Михалыч?
Ни-че-го…
…Колокольный звон…

Светлана Конева
Ленинградская обл.,г. Мга

ПРИЗНАНИЕ

Кому-то смешно? И право,
«Забавней» не может быть –
Гордиться своей державой,
Родную страну любить...
Неловко в любви признаться?
Потупят вокруг глаза
И мутью инсинуаций
Докажут, что так нельзя...
И все же сквозь смех глумливый,
Сквозь скепсис расхожих фраз
Пробьюсь я к стране любимой
С признанием и не раз:
Родная моя сторонка!
Как ситчик простой, скромна:
Смущенье березки тонкой
Да неба голубизна, –
От края до края мерить
Проселками да жнивьем
И верить в тебя... И верить!
Иначе не проживем.
Любить тебя что есть силы!
Подставить плечо под крест.
От плоти твоей, Россия,
От крови твоей – мы есть.
К лицу нам, и нам – по праву,
Лишь так мы желаем жить –
Гордиться своей Державой,
Родную страну любить!

 Елена Копытова
Латвия, г. Рига

ШУРАВИ

На посту – караульный. В горах – засада.
И трассируют пули. И ночь светла.
Спит вповалку взвод (наконец – прохлада),
но не спит в Кабуле Наджибулла.
В офицерском блоке бренчит гитара…
– Ты, браток, до дембеля продержись! –
А потом – в Ташкент, и домой – в Самару.
Под горой – арык. За арыком – жизнь.
…в кишлаках меняют гашиш на мясо,
ткут ковры, рожают, растят бачат…
но кровавым заревом опоясан –
за хребтом разбитым – Джелалабад.
А с утра – жара. На зубах горячей
сладковатой пылью скрипит Афган.
– Здесь война, солдат. На войне не плачут.
Отгорюешь после. Терпи, братан!
…стал осколком памяти для кого-то,
упорхнувший облаком с этих гор,
рядовой 4-й сапёрной роты.
(Потому что первым идёт сапёр.)
Здесь одна война, и одна дорога –
 вдоль ущелья.«Духи» смелей и злей
от того, что профиль чужого Бога
отпечатан пламенем на скале.
…а в «зелёнке», в утренней дымной сини –
бородатый снайпер. В прицеле – жизнь.
Но парнишке кажется: там – Россия
разметала косы шуршащей ржи…
и уже как будто дрожит над пашней –
соловьиной зыбью – афганский жар.
Шурави светло… и почти не страшно…
но вздыхает эхо: «Аллах акбар!».
– Спи, Бача! – в неполные девятнадцать.
Пусть стакан наполненный будет пуст. –
Третий тост. Измученный Ан-12
принимает  свой неподъёмный груз
и летит домой, где опять о чести
говорят с трибун, где гремит оркестр…
– Как живёшь ты, Родина, с грузом 200?
Как ты тащишь цинковый этот крест?
………………………………………………….
Четверть века кто-то, хрипя от боли,
видит сны,проросшие на крови.
И, пронзая душу, над голым полем
острым клином тянутся… шурави.
И колотят годы в плечо, с отдачей.
На плите гранитной горит свеча.
– Третий тост, братан. Шурави не плачут.
Отгорюешь после. Терпи, Бача.

ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ

…и неважно, где он и как зовётся –
городок с часовенкой под ребром.
Ночью время черпаешь из колодца,
до утра гремишь жестяным ведром.
И душа наполняется зыбкой грустью.
Всё застыло будто бы на века
в закоулках этого захолустья.
На цепи по-волчьи скулит тоска.
…колосится утро над бездорожьем.
На лугах – ершистая трын-трава.
Вот бы враз оторваться, сдирая кожу! –
Отболев, отникнуть, но – черта с два! –
Как ни бейся – хлёсткая пуповина
неизменно тянет тебя назад.
…у хозяйки – брага (к сороковинам).
На столе – портрет (утонувший брат).
На цветастом блюдце – свечной огарок.
Кислый квас – во фляге. В печи – блины.
На плакате выцветшем – Че Гевара,
и ковёр с оленями – в полстены.
Даже то, к чему ты едва причастен,
прикипает к памяти навсегда.
В сенокос – царапины на запястьях,
да жара без продыху – ерунда.
От того, что было сплошной рутиной –
горячо и больно, по телу – дрожь…
тишина колышется паутиной –
даже выдохнуть страшно,
а вдруг порвёшь?

Владислав Ко р н и л ов
Тюмень

ФРОНТОВАЯ ИСТОРИЯ

На основе реальных событий
Доктору медицинских наук, профессору Военно- медицинской академии им. С. М. Кирова (Санкт-Петербург), генерал-майору медицинской службы, кавалеру боевых орденов и медалей, Герою Социалистического Труда Волкову Вениамину
Васильевичу посвящается

Через минное поле ползу по-пластунски к реке,
Прикрываясь телами погибших намедни солдат...
Две канистры пустые сжимаю в замёрзшей руке...
Мне их надо набрать и скорее доставить в санбат!
А с пригорка по мне беспрестанно ведётся
стрельба...
Вот и кромка воды – наконец-то я вдоволь
напьюсь!
Пули ищут меня, только, видно, пока не судьба –
Доползу до своих – всем богам, всем богам
помолюсь!
Я не чувствую пальцев в воде ледяной – не беда,
Наполняю канистры... А снайпер стреляет –
вот гад!
Он же знает, что значит для раненых эта вода!
Я же им обещал непременно вернуться назад!
...Вдруг навстречу мне кто-то ползёт – не могу
разобрать...
«Эй, браток, подсоби!» – я шепнул, а в ответ
ни гу-гу!
Он в одной из воронок, наверно, решил подождать –
Много их на изрытом бомбёжкой речном берегу...
Я поближе подполз... Мы столкнулись буквально
лоб в лоб!

И рука потянулась тихонько к ножу в сапоге...
Мы взглянули друг другу в глаза, и прошиб нас
озноб!
Он чего-то бубнил... на немецком своём языке...
...Как две капли воды он на старшего сына похож
И сжимает пустую канистру в дрожащей руке!
...Я убрал в голенище под «финку» заточенный
нож –
Пусть ползёт – всем нам хватит воды в той
кровавой реке...

Ол ь га Коршунова
Пензенская обл., г. Заречный

ХЛЕБ

Не надо ныть про нищету,
Когда несёшь буханку хлеба.
Да, верно, хлеб – не манна с неба,
Но не был ты голодным (не был!),
Коль, в руки взяв буханку ту,
Ты не умял её –
вприсест! –
Давясь, пропихивая в глотку.
Потом неспешно съешь, в охотку
Да под картошечку, селёдку,
Оставшись тем, кто просто ест…
Не видел ты глаза детей
Из ленинградской злой блокады.
Они не торту с шоколадом –
Опилкам в хлебе были рады,
Была бы пайка покрупней.
И был им хлеб и царь, и Бог,
И свет в кромешном аде ночи!
Прибережённый впрок кусочек
(Где и куснуть-то на разочек!)
Дитя спасти от смерти мог…
Непросто в жизни в одночасье
Осмыслить, что такое счастье…
– Ты нёс домой БУХАНКУ ХЛЕБА?
– Да…
– Так не лги, что счастлив не был!

Александр Лайков
Ульяновск

КУРГАНЫ ПАМЯТИ

Я пилотку сошью из травы на кургане
И звезду приколю цвета горьких калин...
Я – ровесник солдат, убиенных в Афгане.
Мне приснилось: убитый меня хоронил.
Сколько нас полегло от Непрядвы до Моря,
С допетровских времен до парламентских сечь!
Это вечная правда и русская доля,
Чтоб стояла Россия – за Россию полечь!
Мне приснилась война и смертельная рана,
Сквозь пространство и время ударил свинец!
... Я ведь тоже стрелял – да простит меня мама!
Как мой предок и как в 41-м отец.
Я ведь тоже солдат! Уходил я из дома –
Мама долго и гордо смотрела мне вслед.
По велению сердца, присяги и долга
Я дежурил у пульта могучих ракет.
Нам судьба – выбирать запредельные цели,
Задыхаться во тьме легендарных атак...
А как вещий «Коран» переделать хотели,
Пусть расскажет Генсек и припомнит Аллах.
Знаю, друг с «бэтээра», как ангел слетая,
Умирал на чужом, на афганском песке...
И дымилась, и бухала кровь молодая
На родном поседевшем, как небо, виске.
А какой-то иудушка-христопродавец
Оскорбляет ряды наших братских могил.
... Жарко дует в лицо, сушит губы «афганец»,
Но вовек не растопит солдатских седин.
Не согреют души ни медаль боевая,
Ни параграфы льгот, ни Верховный Совет.
Страшно раны болят, и свербит пулевая
Под коленом, которого нет.

Светлана Макарьина
Архангельск

МЫ НА РАВНЫХ

«Спи, мой правнук». –
Сухие ладони макушку трогают,
губы мякнут протяжной улыбкой, видавшей
всякое:
«Мы на равных:
тебе полгода, а мне много-многово,
только память все ближе к сердцу звонками
брякает».
«Спи, мой правнук.
Сопи себе мирно, любимец дедовый».
Кот крадется, охотясь за тапком. Секунды
тикают.
«Мы на равных:
мое недетство с военными бедами,
твой неопыт и плач пацанский – не стоны
с криками».
«Спи, мой правнук,
мусоль кулачишки вкуснее патоки.
Шрамы ссадин и крепость пожатий им в жизни
скрещивать.
Мы на равных!
И небо наше пусть будет в радугах,
души - настежь. А сны о страшном совсем
не вещими».

Алина Мальцева
Санкт-Петербург

РОДИНЕ

Мы встанем у берёзового гроба
в почётный караул.
А. Маркиш

Твои враги, раздоры сея,
злорадствуют, глумятся всласть:
«Ты кончилась уже, Расея,
или ещё не началась?..».
А мы с тобой единоверцы,
родные, как дитя и мать.
Тебя с твоим смиренным сердцем
я не позволю истязать!
Не будет попусту растрачен
талант Ивана-дурака.
Расцвет твой пращуром оплачен,
но не поднимет меч рука
на крикунов, следящих в оба,
чтоб родине моей не жить.
Во тьму берёзового гроба
Россию им не уложить!


Се р г е й   Ми н и н
Воронежская обл., с. Осетровка

ЛОШАДИ

Под Берлином взрывы затухали,
И, над гарью выждав тишину,
Где-то рядом трепетно заржали
Лошади, что выжили в войну.
Вороные, серые, гнедые
Без присмотра, в лагере одни,
Может быть, из Чехии такие,
Может быть, из Франции они.
В плен сюда попавшие когда-то,
Разберись, откуда, с фермы чьей,
Но, услышав русского солдата,
Встрепенулось несколько коней.
Боже мой, они своих узнали!
Наши лошади идут, гляди!
Как они по дому тосковали,
Сердце обрывалося в груди.
Не хватало слез у человека
От потери близких и друзей,
Но солдаты плакали и крепко
Обнимали шеи лошадей.

Ма р и н а     Нови ковс ка я
Ставропольский край, г. Михайловск

ПРИЗРАК ГОРОДА

Призрак города спит,
Вырывая из мглы
Леденящее душу: «Блокада!».
Это сны. Только сны. Лишь зловещие сны,
Пережившего мор Ленинграда.
И казалось, прошла бездна дней,
бездна лет.
За туманом костлявые плечи.
Для кого-то закат, для кого-то рассвет
Стал дорогой блокадной навечно!
Умирает огонь. Исчезает. Молчит.
Обжигает отчаянным взглядом.
И мерещатся мне в тусклом свете свечи
Похоронные сны Ленинграда...
1

Натал ь я   Обивал и н а
Рязань

* * *

Он шёл неровно, с правым креном,
Винтом дробя верхушки сосен.
Неслась стремительно по венам
Кроваво-огненная осень.
Скользили тени по болотам,
Где клюква, кажется, поспела.
Дымилось дуло пулемёта.
Рука предательски слабела.
Он вжался в корпус фюзеляжа,
И над непрожитою жизнью
Кулик, как добрый дух бродяжий,
Пел нескончаемую тризну…
…Стонали жалобно болота,
Когда из них тяжёлым тросом
Тянули части самолёта –
Кабину, двигатель, колёса…
...Его нашли среди обломков:
Тускнели кубики в петлицах,
В кармане лётной гимнастёрки –
Судьбы размытые страницы.
В неровных строчках карандашных
Едва угадывались буквы.
И горько плакала над павшим
Кроваво-огненная клюква.

Александр Ольхин
Москва

ПАМЯТЬ

Мой дед не в шутку воевал
(Патронов нет… Примкнуть штыки!),
Пока зубастый минный шквал
Не перебил ему руки.
До кости укусил, злодей,
А всё же смерти не добыл:
Мой дед из жилистых людей –
Одной рукой вражину бил.
Он был – огромен, я был – мал,
Но помню, помню, как мой дед
До слёз не в шутку горевал
О том, что Родина в беде.


 Дм и т р и й  Ост р ови т я н и н
Санкт-Петербург

ОДИНОКИЙ КРЕСТ

Мать смахнула слезу ненароком,
По морщинке скатившейся вдруг.
Многопудовым гнетом до срока –
Неподъемно ярмо ее рук.
«Детки… детки… что сталося с вами?
Отчего ж мать забыли свою?»
Зарастают тропинки бурьяном,
Лебеда да репей по двору.
Сердце, душеньку мама отдала,
Всё здоровье сполна – всё для них,
И всегда, всё-то думалось, мало –
И вся жизнь, все-то чаянья в них.
А теперь во глухой той сторонке
Доживает в избушке одна
И божит полуслепо иконке,
Вся, как есть, безнадежно больна.
«Что ж, мой век-то окончен, поди ты…
Знать, Господь уж отмерил мой срок.
Только как же там детки? Сердиты?
Пусть бы он их простил и сберег».
Вся земля в материнских морщинках,
Бороздится, как памяти след.
И горит над почившей в Лощинке,
Одинокий страдальческий крест.

Вл ади м и р  Павл ов
Псковская обл.,г.ВеликиеЛуки

ПОЭТЫ – Т О Ж Е ВВС…

Кто они – участники последнего парада?
Простые ребята, которые раньше всех
достигли неба.
Александр Синицын. «ВВС»

Поэты – тоже ВВС,
Они летают,
И жизнь с лазоревых небес
Обозревают...
А пилотаж у них всегда
Простой и высший,
Им вроде матери звезда –
Та, что над крышей.
И, словно лётчики, они
За правду бьются,
И горько плачут журавли –
Домой вернутся?
И строчки-трассы пулемёт
Строчит в пространстве,
Парад великий настаёт
В их государстве.
В святых, летающих войсках,
Где любят точность,
Поэты-лётчики в стихах
Проверят прочность.
Поэты – тоже ВВС,
Они летают,
И жизнь с лазоревых небес
Обозревают...

 Ол ь га   Па н и н а
Санкт-Петербург, Павловск

ЗВОНАРЬ

Суровый ангел опустился
На колокольню... Тишина...
Туман... И маревом укрылся
Немой «язык» в оковах сна...
Чуть зыбью утренней встревожен
Спокойный лик. -- Пришла пора...
Тягучей Вечностью положен
Вердикт незримого пера..
Все замерло... таится время…
Уходит дрожи суета,
И разрывая чье-то бремя
Навеки пала немота...
Звук грозный… гулкий… Над полями
С обрыва камни понеслись...
И птицы с детскими мольбами,
Крича в испуге, поднялись...
И непреклонною рукою,
Сомнения лишив навек,
Венчает колокол с душою
Пусть робкий, но другой рассвет...
И то ли страшно, то ль отрадно
От звона – сущему вокруг,
Но точно ясно – безвозвратно
Уходит роковой недуг...
И волны звука, волны света
Сливались медленно в одно
Без ожидания ответа,
Даря небесное тепло...
На солнце – белые одежды...
И позолота на крестах...
Улыбка робкая надежды...
И кровь на ангельских руках...

Ма р и я    Па ра м о н ова
Тверь

МЫ – БРАТЬЯ, ПОЭТЫ!

Я ведь всем твоим детям – по крови – брат…
Игорь Григорьев
Брату Николе от скобаря, с любовью верной.
И. Григорьев – Н. Игнатьеву
на книге «Листобой»
Ну что ж ты, Никола, не выдержал, друже?
Да разве поэтам легко?
Когда целину поднимал, ты же сдюжил,
От милых полей далеко.
Ну что же ты, брат, не позвал свою музу
По трудным дорогам идти?
Ведь кажется только, что муза – обуза,
Она помогает в пути.
Гремят диссонансы разбитой державы
И крылья неизданных книг.
Не всё измеряется мерою славы,
Есть смыслы иные, старик.
Открой же глаза, разверни же покровы:
Живем потому, что творим!
Мы братья-поэты, мы – братья по крови
И детям, и внукам твоим!

Све тл а н а     Пе т р ова-Амбрасовс ка я
Великий Новгород

* * *

Я помню деревню…
Из летнего сада,
Коленки поранив шершавой корой,
Глазела, таясь, как огромное стадо
Пылило устало вечерней порой.
И плыли коровы – пятнистые бочки,
Резвились овечки, как стайки мальков.
Домой возвращались Находки и Ночки
Под окрики двух забулдыг-пастухов...
Володя (мы жили ворота в ворота)
Сгорел вместе с домом на Яблочный Спас.
Зимой он на местной «железке» работал,
А летом всегда «за бутылочку» пас.
Ещё дядя Гена – высокий и тощий:
Любаву-жену схоронил и хирел...
Возился с коровами денно и нощно –
Сам пас, сам доил, сам лечил, как умел.
Но с каждой весной это стадо редело.
Съедало безжалостно время коров,
Овечек, людей и деревню всю съело…
Сейчас там от силы десяток дворов.
И те все пустые. Ни песен, ни мата,
Лишь писк комаров, как последний привет.
А с самого краю, в саду – моя хата,
Куда я не езжу уже много лет.

 Ла р и са  Подистова
Новосибирск

ХОЛОДА

Плетёт декабрь по окнам кружева.
Кряхтит мороз шестые сутки кряду.
Была бы мать-покойница жива –
Наверняка бы вспомнила блокаду:
Скелеты мёртвых зданий над Невой,
И выстуженный дом, и пайку хлеба,
И как в ночи взмывал надрывный вой
В войной располосованное небо…
Нас не пугает вид речного льда.
Мы знаем: время страха далеко, и
Из полыньи зеркальная вода
Не манит сдаться, растворясь в покое.
Но, давний спутник смерти и зимы,
Летит по звонкой, словно наст, орбите
Охота Орионова, и мы
Открыты ей, мерцающей в зените…
И снова нас чужие душат сны
О том, что хрупкий мир безумьем вспорот,
Что входит враг исчадием вины
В раздавленный морозной тьмою город…
Как времена запутаны хитро!
Пусть новый век давно ворвался в двери,
Но тот же голод гложет нам нутро –
Желанье жить, и вместе быть, и верить.


Ми х а и л  Полевиков
Новгородская область,
г.Боровичи

ПЕРВЫЙ ШАГ

Семидесятилетию битвы под Москвой

Наверно, так случилось неспроста:
Я перешёл заснеженный овражек –
«Колючки» ржавой строчка на кустах
И… в двух шагах черта окопов вражьих!
Из горла рвётся хриплое «Ура!»,
Прыжок, удар штыком, бросок гранаты…
Во времени открывшийся портал
Меня призвал нечаянно в солдаты.
Я не случайно оказался там,
В расчёте, где бойца недоставало.
Взята должна быть срочно высота,
Чтоб наступленье темп не потеряло.
Всё происходит, словно наяву,
И пробегает холодок по нервам.
В ином тысячелетии живу,
А гибну под Москвою в сорок первом.
…Декабрь морозный, пятое число.
Ко мне сегодня в гости друг приедет.
Всему поверит, скажет: «Повезло…».
И будет тост за первый шаг к Победе.
Декабрь сегодня, пятое число!

Ма р га р и та    По н о м а р ёва
Первоуральск

СЧАСТЬЕ

Звонкая мирная трель
Развесистой тишины,
Играет в ручьи апрель.
Счастье, что нет войны.
Искрится лазурью сирень,
Просторы цветами полны,
Июньского солнца свирель.
Счастье, что нет войны.
Осенней листвы акварель,
Багряных холстов у стены,
Сентябрьских мозаик ступень.
Счастье, что нет войны.
Суровой зимы купель,
Молитвы холодной волны,
Крещенский мороз, метель.
Счастье, что нет войны.
Колонны веселых людей,
И вновь напевы весны,
Майских Победных дней.
Счастье, что нет войны!

Ольга Правдина
Пензенская обл., г. Заречный

* * *

На закате солнце в облака садится,
Ветер утихает, прячется в траву…
Над дорогой сельской пыль слегка клубится…
Прелого навоза терпкий дух в хлеву.
У корней деревьев сумерки сгустились,
В небе выцветают, гаснут облака…
Кони к водопою под гору спустились –
Отдаёт им небо тихая река.
Вот в последнем всплеске солнце утонуло,
И туман подкрался к розовым кустам…
Влажною прохладой с речки потянуло…
Тишиною льётся вечер с неба к нам.

 Анатолий Прусаков
Москва

РОССИЯ

Над русским миром занесён топор –
грош нам цена, коль не дадим отпор.
Россия – символ непокорных стран,
она сумеет обуздать любого,
кто только попытается аркан
накинуть на пределы наши снова.
Россия – берег, неприступный всем,
и в то же время край обетованный.
Кошмар геополитики Обамы –
Россия – гордый, непреклонный Кремль.
Россия – остров правды и добра.
Россия – многолика, но едина.
Россия – сказки Пушкина и Грина.
России – громогласное «Ура!»


Николай Рассадин
Псковская обл., пос.Родина

С Е М Ь Ц В Е Т О В, С Е М Ь Д Н Е Й,
С Е М Ь Р У Ч Ь Ё В, С Е М Ь Н О Т...

Семь цветов, семь дней, семь ручьёв, семь нот.
За семь долгих лет до красного понедельника,
С якорей снимался Балтийский флот,
Поправляя крест нательный под тельником.
Проходя под радугой, гряньте марш,
Впереди просоленных странствий месяцы,
Кто-то будет ядрами смолот в фарш,
Кто-то от тоски на рее повесится.
Бело-голубая соль четверга,
Выступит на каждой детали брига...
В Питере – декабрь, мороз, снега,
В кабаке спивается поп-расстрига,
Этот ли кричал в паруса псалмы
И крестил кормы золотым распятием?
Если Бог позволит, вернёмся мы,
Обретём прощенье в его объятьях.
Воскресенье. Господи, дай мне си…
Кожи цвет становится фиолетовым.
Семь цветов, семь дней – в один ком меси –
Семь ручьёв, семь нот, моряками спетыми.


 Вл ади м и р   Руденко
Новороссия, г. Луганск

* * *

Стоит,
Охвачено осенней грустью,
На поле холодеющем жнивье.
Ты помнишь
Было
Православной Русью
Безбрежное
Отечество мое?
Мой, друг,
Вглядись –
Далече, за курганом,
Уже редеет
Сумрачная мгла,
И в звонах благовеста
Над туманом
Пылают
Золотые
Купола.

Ел е н а  Рус е ц ка я
Казахстан,
г.Щучинск

СТОЯТ ДЕРЕВЕНЬКИ

Стоят деревеньки – дома без людей
среди сорняками поросших полей,
под самую крышу в зеленой траве,
все клонятся черные избы к земле.
Здесь лес, и луга, и природы дары,
и пара шагов до свободной воды,
и рыба в реке, и богатство лесов –
куда они делись из края отцов?
Избушки молчат, из разбитых глазниц
взметаются стайки встревоженных птиц
и кружат поодаль в соседстве шмелей
над этой обжитой скворечней своей.
И сколько таких деревень на Руси,
где добрый хозяин травы не косил,
где поле не помнит и запаха ржи,
где ценные земли стране не нужны?
Где чёрные избы, как самый народ,
который понуро по жизни бредет,
которому снится ночами светло
родная изба и родное село?


Александр Рябихин
Псковская область, г. Великие Луки

Б О Л Ь*

Гвардии подполковнику ВДВ
Александру Маркелову

Иду, превозмогая боль свою,
Перебираю тихо костылями:
Когда-то был у смерти на краю…
Сегодня – встречусь с бывшими друзьями.
О, Боль моя! Задумался. Примолк.
Мы были там, где выживают редко. –
На той стене вписал потери полк,
На этой – знаменитая разведка…
Мы так хотели в двадцать – вечно жить!
Давно в Афгане отгремели грозы...
Ребят погибших мне не позабыть,
И не сдержать нахлынувшие слёзы.
Не все с войны вернулись мы домой.
Мои друзья вот в этих вечных списках.
Простите, братья, что пришёл живой,
А Вы застыли в чёрных обелисках.

* В Витебске есть мемориал погибшим воинам-афган-
цам – «БОЛЬ».

Владимир Савинов
Псков

ПОДВИГУ 6-й РОТЫ
ПСКОВСКИХ ДЕСАНТНИКОВ

Я просыпаюсь с пламенем в глазах:
Мне снова снились огненные маки,
Растущие на выжженных камнях
Свидетели психической атаки.
На склонах самой страшной высоты,
Что вспорота разрывами снарядов,
Являются мне алые цветы,
А среди них все девяносто взглядов.
– Ну, вот и славно, – говорю, – сынки:
Опять вы вместе, как тогда, до боя.
И до чего ж вы молоды, крепки,
Хоть каждому давай звезду Героя...
Нет, нет – не слёзы это, милуй Бог!
Наверное, туман ползёт в ущелье...
Я вам слова какие-то берёг
И попросить хотел у вас прощенья,
Да только вам оно уж ни к чему –
И даже тем из вас, кто жив поныне…
Позвольте, помолюсь тогда Ему,
Как молится в душе отец о сыне…
О Господи! Даруй им небеса!
И память светлую им сотвори навечно!
И пусть мне снятся маки, а слеза
И горькой будет пусть, и быстротечной…



Ол ь га   Саф р о н ова
Таганрог

КАТЯ СУСАНИНА

«Дорогой, добрый папенька! Пишу я тебе письмо
из немецкой каторги. Когда ты, папенька, бу-
дешь читать это письмо, меня в живых не будет.
И  моя просьба к тебе, отец: покарай немецких
кровопийц...
Твоя дочь, Катя Сусанина.
Моё сердце верит: письмо дойдёт.
12 марта 1943 г.»

Письмо лежало под кирпичом.
Девочке было 15 лет.
Смерть запечатала сургучом
Жизни несбывшейся тихий свет.
Девочка Катя... А сколько их,
Нам не оставивших ни строки –
Тысячи тысяч... Как страшно тих
Строй белых парт у чёрной доски.
Земля, будто оспой, изъязвлена
Метками детских концлагерей...
Что это, спросите? Это – война
В бесчеловечности мёртвой своей.
Не получил письма адресат –
Погиб. Так бывает – война велика...
Кровоточат, умоляют, болят
Строки из дальнего далека.
Память вдоль них наводит мосты,
Сад на рассвете тревожно тих.
Белые парты всегда пусты.
Мемориалы – для нас, живых.

Александр Себежанин
Псков

* * *

Хлеб ржаной, ещё тёплый, испечённый в печи
деревенской,
Ничего в мире нет, что могло б быть вкуснее тебя!
За секретом твоим шли в наш дом из избушек
соседских.
Бабка всем говорила: «Вы тесто месите, любя!
Печь топите с любовью и хлеб в неё нежно сажайте,
А когда хлеб дойдёт – вынимайте на стол не спеша.
И за вашу любовь хлеб сполна вам ответит,
вы знайте,
Хлеб удастся на славу, коль ласковой будет душа!
Если лада нет в доме и кошки скребутся на сердце,
То не ставьте опару – не выйдет хороших хлебов,
Есть у теста “душа”, всё она понимает, поверьте:
Чтобы вкусным был хлеб, жить должны в доме
Мир и Любовь!».

Ал е кса ндр  Седе л ь н и ков
Симферополь

НАШЕ СЕЛО

Наш маленький рай
Сорняками зарос.
Смеемся: Адам и Ева.
Для нас здесь старинный
Поспел абрикос –
Познания
Сладкое
Древо.
Я лестницу старую
Ставлю к нему,
Взбираюсь до самой верхушки -
И лучшие,
Самые сладкие рву.
И падают
Мне на макушку...
Так сонно…
Так сладко…
(здесь все-таки рай!)
И спальни окно приоткрыто.
Коты оккупируют крышу, сарай,
Дорога дождями размыта,
И веткою древо
Стучится в стекло,
И странно цикада смеется.
А после –
Становится снова светло:
В раю
Просыпается
Солнце!

Лев  Стологоров

Северная Осетия-Алания,г.Владикавказ

* * *

Давно запал беззубый рот,
Прикрыла голову косынка.
Облезли волосы и кот.
Сама, как божия былинка.
Продавлен старенький диван,
Черствеет хлеба полбуханки,
Журчит давно протёкший кран,
Тяжёлый запах валерьянки…
С тридцать девятого одна –
Муж сгинул где-то под Находкой.
Хлебнула горюшка до дна –
Мужик давно б залился водкой…
Потом Великая война!
Четыре года медсестрою.
Провоевала, как могла,
Была представлена к «Герою».
Не дали. Дальше Крым и Рым,
И что-то на сберкнижке с гербом,
Но сбережения, как дым,
Пропали в девяносто первом.
…Завернут в тряпку партбилет.
Полуголодный взгляд печален…
И шестьдесят почти что лет
Скорбит о том, что умер Сталин.

 Екат е р и н а  Сумарова
Санкт-Петербург

ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ

Война была недалеко.
И бабушки на жизнь моложе.
Мы были счастливы,
И всё же
Война была недалеко.
С усталых фото озорно
Смеялись молодые деды.
Они не встретили Победы,
Но свято верили в неё.
На деревенских чердаках
Грудились обречённо вещи,
И память их казалась вещей:
Война была недалеко.

Ол ь га  Ти м о ш к и н а
Новосибирская обл., пос. Мошково

ДАРЬЯ

Прозрачное небо огромно,
В нём солнце с горячим приветом,
И дышат лесные хоромы
Покоем и светом.
То рядом звенят, то стихают
Пичуги забавные свисты,
Весёлые блики играют
В траве шелковистой.
А там – разворочены пашни,
По ним, в гимнастёрке измятой,
Бросается школьник вчерашний
На танки с гранатой.
А там, передышки не зная,
Стеной огневою снаряды
С деревьев, железом сверкая,
Срывают наряды.
А здесь – без тревоги воздушной,
И женщину тихую эту
Поляна с сибирским радушьем
Встречает букетом.
В гулянках была заводилой,
Известной певуньей к тому же,
Недавно на фронт проводила
И сына, и мужа.
Сорока трещать не устанет,
И треск её – треск пулемёта,
Навстречу ему где-то встанет
Шеренгой пехота.
Строчит, направление зная,
В азарте своём оголтелом.

Стрекочет, металлом терзая
Солдатское тело.
Вдруг сполох у дальнего леса,
И вот уже ближе сверкает,
Стеной дождевая завеса,
Как враг, наступает.
В высокой траве спотыкаясь,
За сучья цепляла одежды,
Крестясь и в неверии каясь,
Просила надежды.
У дома вздохнула устало,
Слилась с побелённой стеною.
Свирепым огнём полыхало,
А дождь – стороною.
Где Колька? Не выбежал, прыткий,
И вспомнились разом уловки:
Сухарики, ножницы, нитки
Он прятал в кладовке.
Бежала, больными ногами
Жестокую землю толкая,
Ей снова подкинула камень
Судьбина лихая.
В телеге сосед, дядя Валя,
Сын рядом, со взглядом колючим.
Добраться до фронта не дали.
Представится случай!
Она не ругалась на Кольку,
Ему не читала нотаций,
К груди прижимала и только
Просила остаться.
А утром копала картошку,
В подполье уже половина,
Письмо принесли от Антошки,
От старшего сына.
Писал, что скучает по Кольке,
Что завтра опять поле брани,
Что нет и следа от осколка,
Которым был ранен.


 Ан н а  Титова
Санкт-Петербург

КОЛОДЕЦ

«Под лежачий камень вода не течёт»…
«Умный человек подобен роднику»…
«Вода студёна – тело ядрёно»…
«Под водой и на воде – враг не спрячется нигде»...
«Не всякая водица для питья годится»...
«Чистая вода – для хвори беда»…
«Посмотрись в воду на свою природу»...
«Не засыпай колодца: воды попить придется»...


В деревне, средь травы некошеной,
Поближе к лесу, под горой,
Стоит и ждёт колодец брошенный
Людей за чистою водой…
Здесь без приказа, по желанию,
За хлеба край и молоко,
Его копала горстка раненых
В далёкий сорок третий год.
А напоследок (людям помнится),
Ещё стирая пот со лба,
«Давайте вырежем пословицы», –
Безногий предложил солдат…
Идут-бредут десятилетия,
Темнеет вековечный сруб.
На брёвнах – ровные отметины
От сильных юношеских рук…
Как часто в шумном мегаполисе
Мне снится эта тишина,
Ведь жизнь, как русская пословица
На тёмной стороне бревна.


Се р г е й    Тол м ач ёв
Республика Марий Эл,
г.Йошкар-Ола

* * *

Осенний привкус, запах дымно-горький,
Костер съедает листья-слёзы сада.
Как после шумной дружеской попойки,
В душе печаль, усталость и прохлада.
У лета послевкусие простое,
И дней дожди, стирая, всё очистят.
Скажи, поэт, а много ли мы стоим?
- Как эти листья, друг, как эти листья.
Вот так и нам когда-то отшумится,
Уносит ветер числа, разметая.
В закат обрывки облачного ситца
Янтарят грусть, как роща золотая.
Не нова жизнь, мой друг, совсем не нова,
В ней радости за редкость дорогие.
Не станет нас, но что же тут такого,
Взамен одних всегда придут другие.
Ведь повторимо всё на этой тверди,
Как увяданье яблоневых кружев.
И люди – всё же люди, даже в смерти,
И звёзды – всё же звёзды, даже в луже.
Чего-то жаль, о чём-то не жалею.
Когда рассудит время, всё оспорив,
Скажите то, что для меня важнее:
Он Русь любил и в радости, и в горе.
Пройдет упад в её душевной силе,
Пройдут века и злобы, и корысти.
Скажи, поэт, а кто мы для России?
– Как эти листья, друг, как эти листья.

Да р ь я         Тол у мба ева
Санкт-Петербург

* * *

Посвящается моей прабабушке В. Е. Романенко
(1922–2007) – блокаднице и участнице боев за
Кавказ

По майскому Крыму под шепот Салгира
Легко и свободно идет балерина.
Осанка и греческий локон – от мамы,
Чуть смуглая кожа, глаза, как каштаны.
Вокруг молодая листва зеленеет,
Над липами мирное небо синеет.
...........................................................
Вдоль серых домов и людей нелюдимых
Под звуки сирены спешит балерина.
Все та же осанка, глаза, как каштаны,
На бледном лице ее хмуры и впалы.
Вокруг – только стены и мертвенный холод.
Под городом – враг, а в городе – голод.
И страшно смотреть на свинцовое небо,
На лица людей, полумертвых без хлеба,
На эту Неву подо льдом, как в плену.
Все братья на фронте, и немцы в Крыму...
По мирному маю под шепот Салгира
Свободно и гордо идет балерина.
Осанка и греческий локон – от мамы,
Со скорбью глубокой глаза, как каштаны.
А в пении птиц, прославляющих небо,
Слышны голоса не дождавшихся хлеба,
И в шелесте буйно цветущей сирени
Есть души солдат, не дошедших до цели.
Блокада, бои за Кавказ за спиной,
Но братья родные вернулись домой.
И к Богу молитва теперь лишь одна:
Пусть впредь никогда не начнется война!

Любовь Федунова
Санкт-Петербург

ПАМЯТИ ПОЭТА ИГОРЯ ГРИГОРЬЕВА

За горизонтом где-то дом родной.
Ваш дом на Севере, а мой – на Юге.
В них жили деды думою одной,
Чтоб конь был сыт и крепкими подпруги.
Мы тоже умудрялись решетом
Ловить гольцов и прочую рыбёшку,
Жевали зелень ненасытным ртом,
А хлеб съедали до последней крошки.
По бездорожью – к путевым огням
(Дорожной грустью все переболели) –
Мы шли навстречу продувным ветрам,
В объятья разыгравшейся метели.
Но если нас звала плакун-трава,
Родимые поляны, звёзд распутье,
Судьбы своей вращая жернова,
Спешили к дому мы от перепутья.
Священный звук нам колокол являл
И в тишь прощальную манил поэта.
А мудрый стих заветной думой стал,
Любви причалом и частицей света.

Оксана   Фи л и м о н ова
Киров

В ДОМЕ РОДИМОМ

В доме родимом подполье и печка,
Серая кошка сидит на крылечке,
Окна выходят во двор.
В спальне комод и горою подушки,
А на стене паучок да кукушка
Тихий ведут разговор.
На огороде малинник и грядки
И с урожаем всегда всё в порядке –
Щедрость родимой земли.
Баня покрашена масляной краской,
Яблони в небо глядят без опаски –
Вместе со мною росли.
К речке спускается узкая тропка,
Солнце над лесом поднимется робко –
Не забывай красоты!
Радуюсь каждой весёлой букашке,
А на лугах васильки да ромашки –
Лучшие наши цветы.
Там, где живёт босоногое детство,
Радость с печалью порой по соседству,
Добрые песни поют.
Но до сих пор мы немного беспечны,
Кажется – наши родители вечны,
Если так любят и ждут.


 Ольга   Флярковская
Москва

СОЛОВЕЙ В МОСКВЕ

Слова о них приходят на рассвете:
Ещё сопят, во сне раскрывшись, дети,
Ещё Москва не мчит во все концы,
Заре сирень подставила сосцы,
И чуть примолк надрывный соловей,
Что пел всю ночь за шторою моей…
Он не боялся дизельных частот,
Тумана выхлопов и в речке нечистот,
Он славил жизнь и мира красоту!..
Я так хочу запомнить песню ту
И тайну трели людям передать, –
Он пел о тех, кто жизнь решил отдать.
Огонь метали с Дмитровских высот,
Траншей можайских рушили песок,
Стояли насмерть в битве под Москвой,
Как бой последний, каждый длили бой.
Салютом жизни в свет небесных сот
Взмывали души дедов и отцов!
........................................................
С восходом куст сирени у окна
Наполнит птичьим гомоном весна,
И соловья затихнет лития,
Та песнь любви, где нет небытия...


Тат ь я н а  Фролкина
Санкт-Петербург

БЛОШИНЫЙ РЫНОК

– Купите Буратинчика! Купите!
Немножко носик длинный обломился.
Какой шикарный выдал я эпитет –
Всех любопытных крошит жизни миксер.
Вот Чиполино в кепке. Вот солдаты.
Отдам коробку целую за «чирик».
Как на подбор – румяны и усаты.
А ножек нет – таков, простите, чин их.
Зеленый паровозик от дороги,
От гэдээровской железной, настоящей.
Я батей был непьющим, в меру строгим.
Не напирай! Дай выложить на ящик
Стальные рельсы. Птицы, а не рельсы!
Чуть тронь – поют. И мощь, как у органа.
Сложить их все, бесчисленные, если –
Домчит вагон к Володьке до Афгана.
…Блошиный рынок. Бляхи-мухи, шмотки…
Любую сказку купишь за полушку.
Хотя бы эту. Тихи, мудры, кротки
Две пуговки, что вставлены в игрушку.


Ма р и н а   Че к и н а
Санкт-Петербург

А  Ч Т О  В Ы   Х О Т И Т Е…

А что вы хотите от августа? Лету конец,
Хоть кажется тёплым дыхание Летнего сада.
Михайловский замок покоится, словно ларец,
На бархате зелени, шпилем царапая взгляды.
А что вы хотите: ведь Питер достоин вполне
Пальмирой, Венецией зваться, но север
в названье.
Качаются кроны садов, и на невской волне
Речные трамвайчики ходят – трамваи
«Желанье».
А что вы хотите: уже и не белая ночь…
Но солнце упрямо не катит туда, где к заливу
Склоняется западный край горизонта.
Точь-в-точь,
Как мы не желаем расстаться с моментом
счастливым.
А что вы хотите? На Марсовом поле давно
Уже не случается конных гвардейских парадов.
Но Вечный огонь погасить не решились –
грешно!
Пускай он горит – нам иного уже и не надо!
А что вы хотите узнать от седого бомжа,
Который ко мне подошёл возле Марсова поля?
Меж нами не так широка и рельефна межа,
Нам городом общим дарована общая доля.
А что вы хотите от Питера – он многолик,
Как сборище Янусов, каждый с особым
двуличьем.
И я его славлю, как славит болото кулик.
Мне выпало счастье: болото с небесным
величьем!


Ма р га р и та      Чи кал и н а
Киров

* * *
«Это мы, Господи!»
Константин Воробьев


В небольшом библиотечном планетарии
На десятом непромытом этаже
Мне три раза рассказали про Швейцарию,
А к чему – теперь не выдумать уже.
В планетарии незапертые форточки,
Подоконники с облезлой белизной.
Мы, как дети, у стены сидим на корточках,
Рассуждая про войну перед войной.
Перешепчемся. Помянем. Успокоимся.
Позабудем про печали на пиру.
За окошком что-то новенькое строится,
Только нас опять не приняли в игру.
Все запомнится от ферта и до ижицы:
Синий месяц в отражении стекла,
Зоопарковые книжечки и книжицы
На алтарных незастеленных столах.
И спокойствия не выдумать красивее,
И печали безнадежнее, чем та…
Это мы – пока еще такие сильные –
У подножия последнего креста.

Марк Шевелев
Германия

САПЁР

Война уползла за леса,
забытую жизнь приближая,
сапёр за собор принялся,
рогатку во прах погружая.
Он тихо, с оглядкой, входил
под полуразрушенный купол,
и пол, что тротилом кадил,
дотошно прибором ощупал.
За ним, в ореоле ворот,
маячила служка седая,
угодного дела исход
усердным крестом осеняя.
Туда, где у царственных врат
иконы печальны очами,
вступал всемогущий солдат,
волшебно шурша кирзачами.

Андрей Шурыгин
Республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола

Я НЕ ПРИЕМЛЮ МИР ТАКИМ!

Я не приемлю мир таким:
В жестокости людской,
Когда себя мы защитим
Лишь гробовой доской,
Когда застелет солнца свет
Пожара чёрный дым,
Когда пути иного нет,
Как сгинуть молодым…
Ну что это за путь такой:
Повсюду сеять смерть!?
На слёзы матерей рекой
За что всем нам смотреть!?
Огонь убийственных страстей
Обуглит души в крик,
В глазах напуганных детей
Мольба и страха лик, –
Я не приемлю мир таким!
Но чья же в том вина,
Что где-то миру вопреки
Безумствует война…
Я променял бы жизни знак:
Мечты, надежды, сны –
На то, чтоб реял белый флаг
Над маревом войны!

Лана Яснова
Белгород

ИВАН-Д А-МАРЬЯ

Преданий поступь – тише даль за далью,
а где-то ж было памяткой хозяйской:
найди в полях цветок иван-да-марьи,
сорви его до полночи купальской –
вернее не придумаешь защиты
от нечисти, болезни или кражи.
Народное поверье – деловито,
на вид – просто; и прозаично даже...
Судьба времён переплетётся странно:
замкнёт язычник праславянский Вырий,
приняв от иудеев Иоанна
и вслед за ним забрав себе Марию.
И тыщу лет Иваны да Марии
грустят над среднерусской пасторалью,
храня широкоглазую Россию
в соцветиях имён: иван-да-марья,
и в тихой ностальгической печали,
что называют русскою душою,
живуч рассказ о том, как защищали
два имени: чужое и чужое…
Взойдут цветы на прохоровских ранах,
не вспомнит отрок Рюрика и Кия,
но держится Россия на Иванах,
и молится Россия – на Марию.