Дама с собачкой

 "Дама с @"
       (Эпиграф)



       Димитрий Дмитриевич Гуров – импозантной наружности господин, небезызвестный в московских кругах, жуир и бонвиван, дотягивал в Ялте уже вторую неделю, когда прогуливаясь в очередной раз по магнолиево-родендороновой набережной, он заприметил приятной, скромной наружности, субтильную, похожую, по первому впечатлению, на субретку, весьма изящного телосложения, – блондинку.

       Так уж вышло, что женился Гуров рано.
Жена его, крупная, взбалмошная , цыганского замесу, «аспидная» брюнетка, ярая приверженка женской эмансипации ( что , впрочем, не мешало ей за малейшую провинность, нещадно хлестать по физиономии горничную), обожавшая ледяное шампанское «Брют» и квашеную капусту, была старше Гурова аж на целых восемь лет.
       Верхнюю губу её « украшали» жёсткие, колючие усы; передвигалась она по дому поступью ломовой , тяжело гружёной , лошади, курила крепкие вонючие папиросы, распространяя смешанный запах прогорклого табаку, духов и мускуса.
       К супружеским же обязанностям своим, относилась истово и серьёзно, пугая Гурова нарочито громкими криками во время штатных соитий.
      
       Гуров не любил, но уважал и побаивался свою законную супругу, и , насколько позволяли обстоятельства, осторожно, но постоянно, изменял ей.
       А в английском клубе, который Димитрий Дмитриевич регулярно посещал с частотой месячных у молодых девушек, он, раздухарившись после обильной еды и выпивки, авантажно, пренебрежительно и цинично бросал: «Женщины, господа, - есть примитивная и низшая, так сказать, раса рода человеческого!»
Выдав эту пошлую, как комплимент урядника, фразу, Гуров пыжился и самодовольно хихикал.

       Итак, заприметив, новый для себя, физический объект женского полу, Гуров тотчас же, по старой донжуановской привычке, сделал «стойку».
Димитрий Дмитриевич вошёл в какое-то новое для себя, доселе неизведанное, сладостное состояние назойливо-настырного полового возбуждения.
       И скука ли послужила тому виной, в сочетании с морским , понтэвксинским , насыщенным йодом воздухом, плавные ли, женственные контуры-с незнакомой блондинки или ещё какие-то неясные, на первый , поверхностный взгляд, причины разбудили в Гурове спонтанное желание завести мимолётную, аккуратненькую, чистоплотненькую, курортную интрижку, этакий «адюльтерчик», «забег в ширину», малипусенькое «бордельеро»!

       «А хорошо бы её оттараканить» – подумал , вдруг, Гуров и, ничтоже сумняшеся, решительно подошёл к молодой женщине и церемонно представился.
       Блондинка, несколько смутившись от неожиданности эскапады Димитрия Дмитриевича, вначале слегка опешила, но затем, придя в себя, также сообщила своё имя.
       Её звали Анна Сергеевна Дидериц.

       Димитрий Дмитриевич, сразу же взял, что называется «быка за рога», и стал рассыпаться перед молодой женщиной мелким бесом. От него исходили такие мощные флюиды напора и сексуальной мощи, что бедной Анне Сергеевне стало сразу как-то не по себе: ноги её (стройненькие такие ножки с сухонькими , загорелыми за пять дней-с пребывания под жарким солнцем Крыма, лодыжками) подкосились, глаза ( голубые , милые такие, бездонные, такие нежные, как крем-брюле) закатились в томной белене, а в голове ( небольшой, но благородной, аристократической формы-с, головке) – вообще, всё смешалось!
       А Гуров, мгновенно воспользовавшись, как поручик Ржевский , благоприятностью ситуации, быстро запечатлел короткий, страстный, чувственный и, так сказать, «монументальный» поцелуй, Анне Сергеевне в губы.
       И пока г-жа фон Дидериц пребывала в состоянии некоторой прострации, Димитрий Дмитриевич воровато оглянулся по сторонам: посмотреть, не оглянулся ли кто, что б посмотреть не оглянулся ли он.
 Но нет – никому не было дела до этого курортного искателя приключений.

«А не испить ли нам кофею? – нахально и дерзко предложил Гуров, на что Анна Сергеевна, как-то резко вскинувшись и, посмотрев на него долгим, влажным, пронзительным взглядом, нерешительно-смущённо ответила: «Отнюдь...»


       Придя в её гостиничный номер, русский , православного вероисповедания , Димитрий Дмитриевич, долго и сосредоточенно дышал французскими «духами и туманами», исходившими от урождённой лютеранки, немки Дидериц, которые она приобрела по сходной цене у хозяина англичанина в японском магазине.
       Надышавшись вдоволь дорогим парфюмом, Гуров стал неспеша расстёгивать свои красивые янтарные в золоте запонки, искоса бросая несколько недоумённые взгляды на, нервически суетящуюся и, то и дело падающую, с продавленного казённого дивана, Анну Сергеевну.
      



       Завершив, начатое НАКАНУНЕ и зверски проголодавшись, Димитрий Дмитриевич стал жадно поглощать ветчину с простым чёрным, «мужицким» хлебом, а г-жа Дидериц, полуодетая, расслабленно лежала в унылой (очей очарованье) позе, печально заглядывала в глубь своей смятенной души и тихо плакала.
       Привычка плакать, как следствие посторгазмного синдрома, выработалась и закрепилась у ней, сразу же после дефлорации и потери девичьей чести, ещё смолоду.
       Между тем, Гуров, доев ветчину, принялся за белорыбицу; за белорыбицей последовали: жареная куропатка с трюфелями, караси в сметане, стерлядка кольчиком, расстегаи с налимьей печёнкой...

       После сближения с Димитрием Дмитриевичем, Анна Сергеевна сразу сникла, осунулась, увяла, как-будто кто-то впопыхах задул , горевшую на столе, яркую свечу, а Гуров, напротив, – налился здоровым румянцем и , сыто отрыгивая, победоносно, по-хозяйски посматривал на г-жу Дидериц, молодецки распушивая и без того курчавые бакенбарды.
 Продолжая судорожно всхлипывать, Анна Сергеевна поворотила к Гурову своё мокрое от слёз лицо и, молитвенно сложив на груди руки, жалко выдавила:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
       Димитрия Дмитриевича, уже сполна получившего изрядную порцию удовольствия,
стал постепенно раздражать её плаксивый тон.
«Ну хватит, хватит слёз; полноте-с!
 Снявши голову – по волосам не плачут.
 Так-то вот-с, сударыня!» – назидательно промолвил он и, с этими словами, воздел к небу жирный указательный палец .




       «А ведь он, в сущности, ЛАКЕЙ, жалкий Фирс!» – неожиданно подумала Анна Сергеевна, глядя на Гурова.
«И с этим шутом, с этим жалким, ничтожным фигляром я изменила мужу – этому святому, замечательному человеку, у которого и лицо, и душа, и одежда...».

       После этой простой, но отчётливой и рельефной, выпуклой и полновесной, как грудь кормящей матери, мысли, пришедшей к ней, как запоздавший, но долгожданный гость, Анна Сергеевна Дидериц (в девичестве – Тузенбах), перестала плакать, окончательно успокоилась и, достав из сумочки маленький, отделанный перламутром, блестящий, изящный дамский браунинг, навела его на Димитрия Дмитриевича Гурова и хладнокровно и решительно нажала «собачку».

      
       ЭПИЛОГ

       В номере, на столе стоял арбуз.
Анна Сергеевна, отрезала себе большой, сочный ломоть и стала не спеша есть, лениво и равнодушно наблюдая за тем, как кровь, толчками вытекает из, развороченной пулей раны на груди у Гурова.
       «Интересно – машинально отметила про себя г-жа Дидериц, – что цвет крови удивительным образом похож на цвет переспевшей арбузной мякоти».