Сущность фашизма

Я долго размышлял над определением фашизма.
У Стругацкого в эпидемиологической памятке можно найти первое определение — фашизм есть диктатура националистов. Нет диктатуры националистов, нет фашизма. Это так. Здесь не с чем спорить. Единственное, что стоит отметить, так это то, что не определена целесообразность размышления. Чего мы хотим. Да, нет диктатуры националистов сейчас, глупо сравнивать любую текущую ситуацию с фашизмом Италии, нацизмом Германии, франкизмом Испании. И если история ничему не учит, то бесспорно и то, что в ней нет ничего кроме различий. Нет диктатуры националистов. Можно спокойно ложиться спать, вокруг меня нет фашизма. И я могу, как когда-то небезызвестные личности, о которых возгласила Анна Арендт, и была за это проклята и проклинаема поныне как предательница, верить лидерам своей общины, быть привязанным к своему пианино и канделябрам, мнить долг перед кем-то или чем-то. Я буду не замечать, что пренебрегаю собственной безопасностью, то есть игнорирую ситуацию тяжелого выбора, решения для себя, вместо того чтобы уехать, либо как минимум признать свою телесность, а с этим и уязвимость. В этом и есть опасность такого определения. Фашизм, подобно казни, которую описывает Сартр в своей «Стене» есть нечто «наваливающееся сзади», даже если впереди себя или перед собой вы не видите диктатуры националистов. Хороший урок дает нам российская политическая система. Некоторые личности сначала были «яблочниками», когда это было выгодно, потом перешли в другие партии, когда трамплин на новом месте стал более обещающим, но это далеко не значит, что их идеология менялась с этими переходами, как не значит и то, что все националисты Франции состоят в Национальном фронте Ле Пен.
Второе определение бьет в суть: фашизм есть феодализм, переживший паровую машину. Причем сам феодализм как феодализм в своём времени фашизмом не является. Здесь можно было бы, на мой взгляд, привести еще одно определение, по сути такое же: Колизей, переживший распятие, тоже фашизм, — жестокость практик прошлого, въезжающая на колеснице чувственности в настоящее, на фоне смены эпох, на фоне масштабных изменений в культуре и в результате кризиса старой теории. Это его сущностные черты и исторические условия возможности.
И здесь, опять-таки в связи с определением, предостерегающим от диктатуры, важно помнить следующее: демократия есть народная чувственность, сердце народа, воля народа. Сердце, равно как и любая чувственность, преднагруженное теорией вчерашнего дня. Не только не думающее сердце, но сердце — в принципе, априори, закрытое мышлению как умозрению сакрального, философского, научного. Открыто ли этому мнение? Может быть открыто. И должно быть открыто именно этому в качестве моей собственной субъективности, но не в разрыве вышеназванных компонентов.
В этом плане не лишним будет вспомнить слова одного из лидеров. Он рассуждал о гомосексуальности и нравственности, что-де нравственность находима исключительно в сакральном, а науку, вот, так вообще за скобки выношу. Вот это-то и ошибочно. Хотя и науку можно использовать в неблагородных целях, но в синтезе с философией и сакральным, это сделать куда сложнее.

         * * *
Ще не вмерла Украіна
І слава, і воля!