Три времени

По крыше корпуса гуляет безжизненный полдень.
Сочная плоть. Железный привкус крови и хруст хрящей под крошащейся эмалью. Десны закололо северным ветром, вьющимся из под решетчатого окошечка в самом верхнем правом углу одиночной камеры. Холод проник вместе со снегом и упал на лысую голову. Арестант спокойно сел на край койки, продолжая задумчиво обгладывать мясо, периодически выгибая язык и отхаркивая сизую шерсть грызуна. Третий год, верно? Да, третий. Митрич в камере напротив жадно впивается в тушку зрачками-точками.
-Хочешь?
Вместо ответа шершавый розовый, как у собаки, язык вывалился из пасти. Слюна медленно стекает по подбородку на серую робу.
Теплая бурая жидкость останавливается на сколотых зубах.
Течет в горло.
Теплая...
Сухие пальцы арестанта покрываются соком - приличный кусок оказывается в его руках. Неторопливо перебросить за ограду так, чтоб Надзиратель ничего не заподозрил. Голодомор.
Глухой шлепок.
Митрич вгрызается в начинающее коченеть маленькое тельце.
В углу писк. Еще одна? Копошится, возится... Сколько можно? Иди сюда... Сейчас мы...
Удар, оглушающий.
Приятный колливубл желудка.
Стук.
Сердце?
Сенокос. Река. Светлое пластилиновое солнце. Пятна, голубые фосфены...
Мысли отогнать, а то тоска сожрет разум. Впереди январь, позади - розги, иссеченная полосками спина, вопли Захарова. Ноябрь позади.
Пятнадцать тысяч клопов под матрасом каждую ночь грызут то, что заключенному в конце концов становится обузой.
Благо, никто не ждет. Да можно и вовсе не возвращаться. Нормальная жизнь.. Где это? Как далеко? Забываю...
Митрич снова смотрит. Похожий на скелет. Рубашка на нем висит как мешок. Может еще?
Шепотом - благодарность, а на лице смиренная, как у монаха маска. Пятый год.
За что?
Никогда не было интересно. Не все ли равно почему человек до сих пор себя по Земле носит. Даже если последние несколько лет Земля его - прямоугольный бетонный пол четыре на два.
На свои руки смотрю - медленно покрываются синим налетом. Я не врач, а Надзиратель ради этого вряд ли согласится кого-то звать из соседнего корпуса.
Да и плевать.
Плевать.
Плевать.
Все здание имеет сверху вид огромного креста. Рядом находится промышленный район, но забор его от нас утаивает. Можно смотреть во двор. Яблоня умирает раз в год. Снежная шапка ее войлочным плюшем греет ветви. Ей тоже холодно. Она тоже несвободна.
Короткий скрежет из противоположной камеры.
На колени арестанта падает продолговатая сигарета. Где он их только ныкает?

Подойти к окошечку, встать на выступ. С четвертого раза зажечь спичку об мокрые стенки коробка. Сладкий дым. Таким сладким он становится только здесь. Боже, как... Как хорошо. Наждачный ветер терзает остатки волос. Грязная борода слипается от комьев снега. Благодарный отклик в ответ. Крыс я люблю, но больше люблю котов. Иногда они так же забредают доверчиво в наши сети. Кто-то пытался их приручить таскать сигареты у Надзирателя. Но я больше всего любил их жесткое мясо. Возможно, - вкусовые рецепторы давно отказали, - но мне оно напоминало говядину... Эх...
Небо тяжелое. Давит, если смотреть слишком долго.
Затушить, бычок под матрац. Докурю утром. Как давно не было солнца. Который год пошел с последней прогулки?

Арестанту было невдомек, что через два дня ослепительный солнечный луч прикоснется к его усталому лицу.
Митрич не знал, что через семь дней один из грызунов перегрызет ему во сне горло.
Надзиратель стоял посреди коридора. Надзиратель забыл, что значит ожидание. Надзиратель медленно повернул ключ и растворился в кладовой, где, подперев голову руками, долго еще смотрел на выцветшие фотографии больной жены, умершей четыре года назад от рака груди. Четыре года назад. Тишина.
Три тезиса и ни одного комментария.
Ты снова зритель...
По крыше корпуса гуляет полночь.
В ближайшей библиотеке громко стучат старинные часы.

Пять утра. Самое время для того, чтоб сидящая под потолком муха продолжила свой тягучий вальс. По-прежнему холодно - окно сквозное. Арестант склонился над Бальзаком. Скрип страниц под пальцами. Ощущение сырости, конденсация. Жужжит насекомое, вращается лопасть вентиляции в коридоре. Отрешенность и поглощение. Пища. В заключении еда - не только крысы и облезлые коты.

Писк?!
Показалось.

Пища - любая информация. Вербальная ли она. Или нет.
Холод - тоже информация. Голод - да.
Книги привозят раз в два дня.
Митрич косится исподлобья. Он до сих пор чертит на полу странные круги. Мычит. Огрызок карандаша выпадает из рук - сводит от холода. Коченеет.
Темное небо заросло терновником туч. Легкие заводов отхаркивают густой плотный дым. Тяжелый и больной.
Кто ты, Митрич?
Все равно.
В сознании Арестанта происходят странные метаморфозы. Он то кот с серебристыми усами, - усы похожи на нейлоновые струны, - то он Горио, -Бледное существо с разбитой душой...
Как хочется есть... Даже не есть - жрать. Согласен, немного некорректно.
Плевать... Который год прошел с последнего солнца?
Арестант молчит.
Арестант смеется в руку. Истерический хохот похож на шуршание наждачной бумаги. Хрип.
Голодное небо за решеткой просит немного света. Свет появляется в шесть утра. Нет, не огненный... Пасмурно-соленый, похожий на сопли.

Надзиратель возится в столе. Рукоять мягко впивается в руку своей серой вибрацией. Рука отпускает рукоять. Рука делает вид, что не заметила этого волнующего чувства.
На сердце разливается град противоречий.

Арестант слюнявит палец. После, палец вытирает глаза. Сшитая рукопись кажется мертвой. Где-то под матрасом клопы догрызли последнюю страницу Набокова.
Стук.
Так-тик... Так-тик...

Часы не работают уже пятнадцатый год.

Так-тик... Цык-цык-цык...

Это больное сердце качает кровь.
Глух-глух-глух...
Появляется желание дожить до восхода солнца. Жгучий тембр механизма внутри отсчитывает мгновения.

Митрич положил голову на войлочную подушку. Вечность длится вечность. Мгновение длится целую жизнь. Разве плохо, что он имеет возможность отключаться?

Надзиратель молчит. Больно, но терпимо. Слушает тишину. Тишина звенит. Внутривенно - кофеин. Желание дожить до рассвета. Похожее на прозрачный клейстер чувство льется в его душе. Напоминает брызги водопада. Жена. Ощущение близости ответа. Ответ ускользает.

Арестант ложится на матрац. В спину - ржавые пружины.
-Митрич?
-А?
-Как ты?
Сопение в противоположной камере. Штукатурка с оглушительным грохотом падает на бетонный пол. Она разрывает брезентовую тишину когтистым движением.
-Я в порядке, -выдыхает Митрич, -Только спать не хочется. Совсем.
-Ждешь?..
Арестант поворачивает голову, хрустит шеей.
Вспоминает... Долго вспоминать нельзя... Надо дожить до рассвета. Надо...
Пластилиновое солнце, яркая лампа голубого купола. Сенокос...
Отогнать.. Прогнать. Выставить в слякотную Пустоту.
-Жду.
Митрич зевает и прикрывает лицо выцветшей газетой.
До рассвета остается пятнадцать минут.

В ближайшей библиотеке громко стучат старинные часы.

Скрежет зубами. Под ногтями слой белой пыли. Веки налитые ртутной тяжестью. Слипающиеся, слепые, соленые. Затвердевшие слезные железы. Без пяти шесть.

В тяжелом полушубке сидит Надзиратель за письменным столом. Изо рта - легкое кучистое облако пара. Затем, рвано-сигаретного смога. На столе - спирт, сгущенка, тряпки, документы и зажигалка подле толстого портсигара "беломор канала" Открытая газета "Комсомольской Правды" вырезанное лицо олимпийского медалиста. Разлитые чернила. Они как медузы оплели четкий советский шрифт.
Клоп выбрался на поверхность стола.
Большой палец правой руки выбрался из кармана.
Треск. Пятно, поднесенное к увеличительным призмам окуляров, пахнет сыростью. Кремация путем трения кремня и газа.

Воздуха... Нехватка воздуха...
Митрич сел на койке. Изо рта - нестерпимая вонь. Гнилые зубы, окученные шерстью десны. В горле не ком, а глина. По стенам трахеи ползут черные тени. Добрые люди не оставили ни лекарств, ни трав... Один черт - подохнешь. Рано или еще раньше.
Снова писк.
Розовый хвост улизнул от белого потока снега.
Спрятался за кирпичи.
Если хочешь молчать - молчи.
Если хочешь кричать - кричи.
Митрич поежился, вспоминая что-то... Что-то, похожее на плесневелую кафельную плитку в столовой общепита. Митрич почесал заросшую щеку.
-Щавель?
Арестант, отдиравший с лунулы грязную паутиноподобную краску, вздрогнул и обернулся.
-Д..-а?
-Почему не вспоминать?..

Надзиратель гладит револьвер. Пальцы желают его. Пальцы хотят его. Пальцы обезумели в этом кромешном аду.

Несколько секунд смотреть в потолок. Смотреть, как жизнь превращается в холодный воздух. Смотреть на Митрича, похожего на скелет. Смотреть и быть слепым. Смотреть и не вспоминать сокровенно-своего.
-Потому, что иначе до рассвета не доживешь.
-Сколько уже лет ждем?
-Много, -Арестант поднимается с кушетки. Подняться на выступ. Смотреть в окно. Долго смотреть. Небо меняется за секунду. Сначала мрачный горизонт разрезается легким призрачным клинком. Затем пуповина с ревом тысяч китов рвется и на небо...

Надзиратель курит. Смотрит в бетонный аквариум коридора.
-Митрич?.. -сиплый шепот арестантов. Взволнованный голос, едва ли не крикливый...

Арестант стоит, распятый жарким языком... Какое... Какое оно... Нежное и пластилиновое... Живое и сильное...
Митрич хватается за сердце, слушает стук. По холодной щеке ползет замерзающая слеза.
-Николай Константиныч! -Хриплый жаркий крик из камеры, -Николай Константиныч! Оно есть! Оно здесь! Оно появилось! Николай Константиныч, скорее!

Надзиратель медленно поднимает бельма. Зрачки влажно блестят в свете люминесцентных ламп Надзиратель ли? Надзиратель ли, или...? Я че..?
Охватывает страшное чувство всполыхнувшегося уголька.
Ноги все делают сами. Камера Арестанта. Звон ключей. На все плевать. Каблуки разбивают тишину в клочья. Серость пеленой сползает с уставших глазниц. Глоток солнца пробивается в глотку стопроцентным раствором. Огненная вода заполняет мир.
Акварельное небо трясется, плачет от счастья.
Прижавшись щеками к железным прутьям стоит Арестант. Рядом теплое тело. Рядом теплое тело...

Следователь смотрел на пятна ржавой крови в углу. Смотрел на рассеченный череп Щевельева и Николая Констановича, прижимающего к уже бледному лицу синюю руку. Горло Надзирателя покрывала коричневая печать. Уже засохшая. Уже холодная. На Следователя смотрел пустым взглядом зрачков-точечек Митрич. На Митрича красными глазами-бусинками хищно - щербатая крыса.

В ближайшей библиотеке больше не стучат старинные часы. Утром библиотекарь продал их одному странному человеку в синем двубортном пальто.

29.10.2015-
-01.11.2015