Анвар абый

  Моего деда со стороны отца репрессировали в 1938 году, а деда со стороны моей мамы арестовали вместе со старшим сыном, маминым братом, в тридцать девятом. Как я теперь понимаю – была война на носу, и срочно нужно было строить оборонные предприятия. Рабочей силы не хватало – вот и шли по райкомам заявки на потенциальных зеков, а оттуда рассылались разнарядки по колхозам. (Обычная практика еще со времен строительства египетских пирамид!) Вот так мои деды и дядя, Анвар абый, стали врагами народа. Вся вина их, правда, заключалась в том, что они были физически крепкими мужиками.
  В 1938 году в Уфе начали строить авиамоторное предприятие, сюда и попали мои родственники из глухой деревушки Ишеево Ишимбайского района. Оба деда здесь и скончались, могил их нет, также как и тысяч других таких же строителей нынешнего УМПО. Моего дядю ждала та же участь – он уже был «доходягой», и просто умирал лежа в бараке. Но тут подоспела война, а дяде как раз исполнилось семнадцать, его и отправили на фронт – все равно же где помирать. На войне Анвар абый поправился, прошел всю войну от Москвы до Берлина, был дважды серьезно ранен (легких ранений он не считал) и вернулся домой с орденом красной звезды и четырьмя медалями.
  О войне и лагере Анвар абый никогда не рассказывал. Не раз я пытался его разговорить о войне, но он либо угрюмо молчал, если был трезвый, или, придя в хорошее настроение, что-то невнятно бормотал про «атомный бом». Лишь однажды состоялся примерно следующий диалог:
 - Анвар абый, ну расскажи, как там было на войне
 Вначале шли непонятные ругательства на русско-татарском, потом выдал,
 – День копай, два день таскай.
 - А чего «таскай» то?
 - Все таскай, лошадь не давай.
 - А в атаку ты ходил?
 - Атак тоже таскай.
 - А в атаку то чего «таскай»?
 - Все таскай; винтовка таскай, гранат таскай, пулемет таскай.
 - Ура-то кричали?
 - Ура кричи, быстро таскай.
 - А смерти ты боялся?
 Опять шли долгие и непонятные ругательства и, наконец;
 - Мине смерть не люби.
После этих слов Анвар абый насупился и дальше пил молча.
  Второй раз Анвар абый рассказал о войне при следующих обстоятельствах:
   Начиная с 1965 года, на круглые даты, ветеранам Великой Отечественной Войны стали вручать памятные юбилейные медали. Эти мероприятия проводились в торжественной обстановке; на сцене военком вручал награды, в зале хлопали в ладошки  школьники, студенты и учащиеся ПТУ, потом был концерт и за тем накрывался праздничной стол, за которым «фронтовые 100 грамм» лились рекою. Однажды каждого ветерана попросили после вручения награды выступить с небольшим, не более десяти минут, рассказом о войне. Анвар абый был уже в приподнятом настроении, а потому особенно красноречив. Получив памятную медаль и подойдя к микрофону он закатил следующий монолог:
 - Берлин ходил. - Помолчал и многозначительно добавил,
 - Пешкум! – Затем, чувствуя, что все ждут от него продолжения, увеличил свой рассказ вдвое:
 - Домой – пуезд блян! – и ушел со сцены под бурные аплодисменты. (Пуезд блян, «щисто по-татарски» - поездом.)
  На рубеже 80-тых годов началась очередная компания по реабилитации пострадавших от сталинских репрессий. Райса апа, моя младшая тетушка, живущая в Стерлитамаке, дай бог ей доброго здравия, сумела добиться реабилитации моего деда по материнской линии, а затем, почти насильно отправила в Уфу своего старшего брата.
  Анвар абый явился к нам с мамой при полном параде, в новом костюме, увешанном медалями и с орденом. Утром он поехал в  комиссию по реабилитации, а вечером вернулся в очень хорошем настроении. Так продолжалось несколько дней. Оказалось, что он ездил только до ближайшего гастронома, дожидался 11-ти часов (время начала продажи спиртного в застойные годы) и далее « по прейскуранту».
  Позвонила Райса апа, попросила меня отвести дядю в комиссию, что я и сделал не без труда – Анвар абый все норовил свернуть в первый попавшийся гастроном. А был он  тогда еще весьма крепок, и удержать его было не так то легко даже мне, имевшему спортивные разряды по классической борьбе и самбо.
   В комиссии встретили вежливо, записали все данные и попросили заглянуть недельки через две. Через две недели я один поехал в комиссию, у дяди уже окончился отпуск. И тут мне вручают акт о посмертной реабилитации Нигматуллина Анвара Заки улы, скончавшегося в октябре 1941-го. Я слегка опешил: «Как такое возможно? – говорю – Ведь мы с ним были здесь две недели назад, и вы сами его видели живым и здоровым!». Чиновник показал лагерный журнал учета, где в строке с данными Анвар абыя стояла пометка «выбыл такого-то» и справка от врача о том, что он скончался от дизентерии. Затем чиновник пояснил, как такое вообще могло случиться:
  Просто военкому нужно было выполнять план по призыву в ряды советской армии, вот он и договорился с лагерным начальством. А те, в свою очередь, оформляли «доходяг» как умерших и отправляли «покойников» в военкомат. В военкомате им вручали военный билет и определяли на фронт.
  Мне кажется, я понял, почему смерть «не люби» Анвар абыя. Быть может она просто не замечала «покойников» и потому проходила мимо.