обреченный...

я люблю тебя за то, что по карнизам предательски вниз
 боль уединится и оплавится по рукам, —
по переплетам, — в соединение механических жил —
твоя холодная нежность к стальным губам,

украдкой в ленты ключиц вложенный стих, —
увертюрой по выбитым — скованностью — позвонкам
 играет на ломких спинах мелодии их —
вросших друг в друга, — ушедшие к сквознякам…

мне приятно, когда оттаявшая река
 теплым инеем оборачивает край ресниц,
мы — свобода мысли, — не золотом обведена, —
выгибаем там, где гордыня ниц…

лучшее из прикосновений — родная рука, —
теплится солнцем и дыханием жизни,
и, даже если смерть к тебе будет слишком близка,
за закрытием глаз ощутишь касание катаклизмы…

спокойствие там, где не ходят чужие дважды,
где осенний ветер не дает прикрывать лицо,
и, знать о том, что однажды пропащий,
вновь не ступит на святое крыльцо,

ведь мертва его костистая плоть — стала небом,
окольцована богом и сжимает фантомная боль, —
там, где мелочь ловилась — сердце-невод,
а осталась бумажная — к полу — соль…

я сделаю все, чтобы не упомянули плохое всуе:
то дано — не дано, то ступать иль погубить —
за порогом — бог, разветвленный, целует
 тебя — обреченного на «любить».