Монах Лазарь. Жуковский-Пушкин 8

    Спустя очень короткое время по иронии судьбы Жуковский оказался за пиршественным столом с заклейменными им "клеветниками" точно так же, как Пушкин, Вяземский, Крылов и другие честные русские литераторы. Это был необыкновенный обед, данный книгопродавцем Смирдиным всем русским литераторам по случаю переезда его лавки из дома Гаврилова у Синего моста в дом Петровской церкви на Невском проспекте. В просторном зале библиотеки (Смирдин выдавал и книги для чтения) за длинным столом, уставленным яствами, кипел весь литературный Петербург. Пушкин, Жуковский, Крылов сидели с одной стороны, напротив - Булгарин, Греч и цензор Семенов. "Ты, Семенов, сегодня точно Христос на Голгофе", - громко сказал Пушкин. "Разбойники" повели себя по-разному: Греч зааплодировал, Булгарин скис и надулся. Сказал смелую остроту и Греч, предложив тост за здравие "господина императора, сочинителя прекрасной книги Устав цензуры". Затем пошли бесконечные тосты. Пили здоровье Крылова, Жуковского, Пушкина, отсутствовавших по болезни Гнедича, Батюшкова и Шишкова, "московских литераторов", а также писателей, "отошедших к покою". В конце обеда положили издать в честь праздника, альманах "Новоселье А Ф. Смирдина". Жуковский первый открыл список обязавшихся дать в альманах свои сочинения.
    Пушкин встретил Жуковского у Карамзиных и записал 24 ноября в дневнике: "Он здоров и помолодел". 17 декабря в дневнике Пушкина запись: "Вечер у Жуковского. Немецкий amateur {Любитель (франц.).}, ученик Тиков, читал "Фауста" - неудачно, по моему мнению". В январе - феврале Жуковский в рукописи читал, как он шутливо называл ее - "Историю господина Пугачева" Пушкина. В одной из записок Жуковский зовет Пушкина к себе: "Порастреплем "Пугачева", - говорит он, имея в виду обсуждение рукописи. Пушкин теперь приглашаем во дворец - император сделал его камер-юнкером, он должен был теперь являться на придворные балы и всякие церемонии, когда его звали. Это ему надоело, он решил посвятить себя целиком литературе и подал в отставку. Ему было сообщено, что в случае отставки он лишится права работать в государственных архивах. Пришлось Жуковскому хлопотать, заглаживать его "неосмотрительный" поступок.
   "Прошедший месяц был бурен, - отметил Пушкин в дневнике 22 июля 1834 года. - Чуть было не поссорился я со двором, - но все перемололось. Однако это мне не пройдет". Жуковский писал ему 2 июля: "Не понимаю, что могло тебя заставить сделать глупость"; и в другое раз о том же: "Глупость, досадная, эгоистическая, неизглаголанная глупость!" Пушкин отвечал ему: "Подал в отставку я в минуты хандры и досады на всех и на все... положение мое не весело; перемена жизни почти необходима". Пушкин пишет оправдательные письма к Бенкендорфу. Жуковский находит их слишком "сухими". 
    Да зачем же быть им сопливыми? - отвечает ему Пушкин. - Во глубине сердца своего я чувствую себя правым перед государем... Что мне делать? просить прощения? хорошо; да в чем?" Пушкин хотел покинуть столицу. Жуковский тогда не мог видеть его чернового стихотворения, а оно все бы раскрыло:
 
   Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит -
   Летят за днями дни, и каждый час уносит
   Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
   Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем.
 
   На свете счастья нет, но есть покой и воля.
   Давно завидная мечтается мне доля -
   Давно, усталый раб, замыслил я побег
   В обитель дальную трудов и чистых нег...
 
   Если бы Жуковский прочитал это! "На свете счастья нет..." Как часто говорил Жуковский: "На свете много хорошего и без счастья". А "обитель дальная" - для Жуковского это вечные в его сердце Мишенское и Долбино... Но мечта Жуковского о такой "обители дальной трудов и чистых нег" разбилась с замужеством Маши. За стихами Пушкина следовал прозаический набросок - мысли к продолжению стихотворения, там говорится, в частности: "Блажен, кто находит подругу - тогда удались он домой... труды поэтические, семья, любовь..." Жуковский был одинок. Петергоф или Царское Село нисколько не походили на деревню...